одни двойки на обе группы потока, включая ленинского степендиата, у которого
за четыре года, до вас, и четв„рки-то не было! Что вы по  этому  поводу  мне
скажете?" "Только то, что я вам только  что  сказал  -  никто  и  ничего  по
предмету уволившегося в мае доцента Гусакова не знает.  Словно  курс  им  не
вычитан." Проректор торопливо достал кафедральный журнал и чуть ли не  ткнул
им Юрию  в  лицо:  "Видите  подписи  Гусакова?"  "Подписи  вижу.  Знаний  не
обнаружил.  Этот  Гусаков  инженер  или?.."  "Много  на  себя  бер„те,  Юрий
Ефремович! У нас не принято  поносить  коллег,  не  тот  коллектив!  Не  вам
называть дворником опытного преподавателя, который, между прочим,  пош„л  на
повышение... Да, он не узкий специалист в вашей области..." "Я не верю,  что
все эти студенты кретины." "Спасибо  вам  большое,  что  вы  хоть  студентов
кретинами не считаете! Я убежд„н  также,  что  что-то  они  знают."  "Что-то
знают. В рамках введения в специальность." "Так на тройку они  знают?"  "Для
четв„ртого курса нет. За то, что они смогли произнести, у них  стоит  оценка
тр„хлетней давности." "Не  дотягивают  до  столичных  требований?  -  ехидно
осведомился проректор, меняя улыбку на оскал. -  По-вашему,  и  мы  все  тут
мозгами не вышли с вами на равных общаться?" "Я согласен сверх моей нагрузки
прочесть  им  сокращ„нный  курс.  И  при  плотной  работе..."  "Сверх  вашей
нагрузки? Это не вам решать, что сверх, а что нет! Это мне решать, а не  вам
решать! А студентам кто позволит заниматься лишние часы - без обеда?  Вместо
текущей программы? Тоже вы сами? При плотной  работе!  А  вы-то  умеете  это
самое - плотно работать?" "У вас есть основания в этом сомневаться?"  "Я  не
сомневаюсь только в одном: если эта т„мная история дойд„т до ректора, то нам
всем прид„тся туго. А хуже всех вам, Юрий Ефремович. Так что я бы  на  вашем
месте поставил всем тройки, раз вы сами сказали, что они кое-что знают.  Для
этого и  предусмотрена  в  вузе  посредственная  оценка.  Одну-две  четв„рки
сильным студентам и пят„рку - степендиату. И вопрос закрыт, ид„т?" "А за что
пят„рку-то? Или в назидание, чтобы сам впредь занимался  подлогом?"  "Я  вас
более... не смею задерживать, - проректор быстро пробежал на коротких ногах,
тряся низким задом, от стола  к  двери  и  распахнул  е„,  словно  беззвучно
выкрикнул: - Вон..."
   Подходя к дверям кафедры, Юрий услышал то, что уже успел про себя назвать
извержениями Вулкановича: "Так заносчиво ведут себя те, кто сам  ничерта  не
знает. Я его проверил! Он не знает  даже,  почему  моя  парабола  загибается
вниз, представляете! И такой неуч и  бездарь  уверяет,  что  Гусаков  только
расписывался в кафедральном журнале вместо нормального вычитывания курса!  А
это уже кле-ве-та на нас всех, в первую  очередь  на  нас  с  вами,  как  на
бывшего и нынешнего заведующих кафедрой... Да вот и он сам, - ос„кся старик,
увидев входящего Юрия. - Собственной персоной." Валентин  Антонович  уже  не
улыбался. "Так что там произошло с пятым курсом, Юрий Ефремович?  -  спросил
он с металлом в голосе, свойственным его экранному двойнику Пал Палычу после
раскрытия преступления и перед передачей дела в суд.- Вы хоть  понимаете,  в
какое положение ставите пригласивший вас коллектив в первые же дни  работы?"
"Что вы предлагаете?" "Работать! - извергался  пришибленный  было  внезапным
появлением Юрия и гаденько улыбавшийся Вулканович. - Работать, как все.  Как
работали тут до вас и будут работать и после того, как вы  осчастливите  нас
прощальным ужином. Да! - входил он во вс„ больший пафос. -  Значит,  мы  тут
все жулики, занимаемся подлогами, готовим советскому производству  брак!  Да
меня в этом двадцать лет ни разу никто  не  обвинял,  никто  на  шестнадцати
заводах, где работают мои выпускники!  Заводы,  кстати,  предпочитают  наших
специалистов, а не ваших, как вас там...  Ну-ка,  ну-ка,  я  ведь  тоже  ваш
предмет читал, ответьте-ка мне на такой простой вопрос..." "Ефим Яковлевич!"
-  поморщился  зав.  "Нет,  мне  просто  интересно,  -  старик  стал  что-то
лихорадочно рисовать. - Скажите-ка мне, почему вот здесь плюс, а не  минус?"
Юрий взял бумажку и не глядя бросил е„ в  урну.  "Вот  видите!  -  засверкал
старик во все стороны глазами, - сам ни-чер-та не  знает,  а  к  беззащитным
студентам придирается! А они,  -  он  театральным  ленинским  жестом  ладони
показал на затихших ассистентов, - знают! Потому, что учились у меня, а не в
столичном вузе, я сказал!" И сел, чрезвычайно довольный собой.
   "Так что  там  вс„-таки  произошло?"  -  стараясь  сохранить  спокойствие
повторил Попов. "Студенты не готовы  к  перенес„нному  на  осень  экзамену."
"Отдельные студенты?" "Ни один не знает даже на три." "Давайте спокойно.  Вы
не преувеличиваете? Ведь, если я не ошибаюсь, в  вашем  вузе  лекции  читают
доктора-профессора, а вы, как доцент-кандидат,  вели  практику,  так?"  "Мне
тоже приходилось  читать  этот  курс."  "Так...  Приходилось,  если  заболел
специалист..." "Вы так торопитесь меня оскорбить, что сами не понимаете, что
говорите." "Я  говорю  спокойно,  и  вам  очень  СОВЕТУЮ  говорить  со  мной
спокойно.   Мы   знаем   Гусакова,   как   честного,   понимаете,   честного
преподавателя. А вы сознательно создали вокруг  не  знакомого  вам  человека
конфликтную ситуацию. Кафедра верит Гусакову,  а  не  вам."  "А  я  не  верю
никому, кроме отвечающего на билет студента. Если он знает, я расписываюсь в
его зач„тке. Если нет - он уходит с чистой строкой. И мне вс„ равно,  кто  и
где его  учил."  "Вы  не  возражаете,  если  мы  попросим  Ефима  Яковлевича
проверить знания тех же студентов?" "Возражаю." "Во-от как! И почему же?  Вы
и в его квалификации сомневаетесь?" "Не имел счастья проверить  его  знания,
но..."
   "Кто это здесь не имел счастья проверить  НАШИ  знания?  -  прогремел  от
дверей новый голос. В помещение кафедры стремительно  как  чемпион  на  ринг
вош„л едва знакомый Юрию ректор, молодой, излучающий энергию атлет с  бычьей
шеей. - Вы собираетесь выставлять  нам  оценки?  Нам?  Вы?"  "Прежде  всего,
здравствуйте, П„тр Николаевич,"  -  протянул  ректору  руку  Юрий,  вставая.
Ректор бегло пожал е„ и, подойдя к старику, тепло обнял его  за  поечи.  Тот
схватил его руку двумя руками и, казалось, сейчас  припад„т  к  ней  губами,
трясясь от рыданий. "Так я вас слушаю, - ректор сел за стол, положив на него
огромные кулаки и сдвинув могучие плечи. Всем своим видом он показывал,  что
едва сдерживается, чтобы не прибить Юрия на глазах у публики, как  отправлял
в нокаут противников много лет. - Повторите при  мне  вс„,  что  вы  посмели
сказать  беззащитным  студентам  и  нашему  уважаемому  партиарху   кафедры.
Посмейте повторить вс„ это при МНЕ!"
   Юрий почувствовал противный озноб, словно видел перед собой неестественно
большое насекомое. "Вы забыли со мной поздороваться, - глухо  сказал  он.  -
Вот и вс„, что я намерен вам повторить." "А! Это  вы  намерены  поучить  НАС
теперь вежливости? Кому же ещ„ нас обучать, как  не  вам?  Так?"  "ВАС.  Вас
лично неплохо было бы  отучить  от  хамства.  С  остальными  у  меня  вполне
корректные отношения."
   "Вопрос мне ясен, - ректор шумно повернулся к заву. - Доцента Хадаса я от
экзамена отстраняю. За срыв программы объявляю выговор с занесением в личное
дело. Лично прошу Ефима Яковлевича принять экзамен объективно. Вам  понятно?
- так же мощно повернулся он к Юрию. - Тогда идите и  работайте.  Впрочем...
поскольку вы не справляетесь с работой  преподавателя,  я  вас  направляю  в
Ленинград на ФПК, пусть вас подучат. На четыре месяца.  За  сч„т  института.
И... скажите спасибо, что мы в  стенах  моего  института,  а  не  на  речном
берегу. Вам бы долго пришлось лечить челюсть. А это в нашей с вами профессии
не лишний орган, - он подмигнул перепуганным ассистентам и захохотал  басом.
- Согласны? Тогда идите оформлять командировку. Я подпишу. Мне тут неучи  не
нужны. Я бы вас немедленно вообще выгнал к чертям, да вы прошли по  конкурсу
через Уч„ный совет, а потому..."
   "Вот что, П„тр Николаевич, - тихо начал  Юрий  под  насмешливым  взглядом
круглых холодных стальных глаз ректора. - И попрошу меня не перебивать! - он
так стукнул кулаком по столу перед самым расплюснутым бокс„рским носом,  что
ректор невольно поймал в воздухе подскочившую трубку телефона  и  растерянно
мигнул. - На ФПК лекции всяким недоучкам читал Я, а не мне.  Хотите  поучить
меня хамству? Увы, я отслужил на флоте, меня и этому  учить  не  надо.  Если
понадобится, я вас самого доучу. И упаси вас  Бог  встретиться  со  мной  на
берегу - так врежу пяткой между рог, что вы  забудете  навеки  пугать  вашей
битой  физиономией  незнакомых  мужчин..."  "Неужто  и  впрямь  каратист?  -
миролюбиво  захохотал  ректор,  откинувшись  на  спинку  стула.  -  Вот  это
по-нашему, по-русски, по-сибирски. Хвалю. Только  экзамен  вс„-таки  примите
вы, Ефим Яковлевич. Пусть Юрий Эфраимович отдохн„т. А то как начн„т нас всех
тут пяткой между рог..."

   4.
   "Я всю жизнь терпел любой тон вышестоящего лица. На  этом  построен  весь
мировой порядок, отличающий его от анархии. Почему же в  сво„м,  наконец-то,
институте я не могу повысить голос? - ректор,  отдуваясь,  тяжело  ходил  по
квартире, сопровождаемый понимающим взглядом снизу вверх  эффектной  молодой
жены. Она подсолнухом поворачивала голову вслед мечущейся могучей  фигуре  и
понимающе поспешно кивала. Уж она-то понимала необходимость  порядка,  после
десяти лет верной срочной и сверхсрочной службы своему домашнему сержанту. -
Самое интересное, Тоня, что они все без конца сами твердят  о  необходимости
порядка и дисциплины всюду - на улице, в семье, на производстве. Но  коснись
порядок их самих, куда девается весь их абстрактный пафос?" "Может быть,  ты
просто взял с ними неудачный тон? Интеллигенты вс„-таки..." "А я  кто?  Я  -
пролетарий? Я доктор технических наук, я из того же теста. Но я терпел  и  -
терплю любое хамство в горкоме, министерстве потому, что я - ниже по  рангу.
На меня имеют законное право орать. На меня! Там! А здесь я имею  право.  На
них! Разве это не справедливо?  На  Руси  издавна  боялись  только  барского
окрика. На этом стояла и стоит наша Родина. И будет стоять, если не допустит
этой разлагающей демократии, о  которой  твердят  всякие  диссиденты,  враги
нашего общества."
   "Сколько ещ„ в людях фальши, зависти, злобы, - вздохнула Тоня, поднимаясь
во весь свой неженский рост и привлекая к обширному бюсту голову мужа. -  Ты
же всегда гордился, Петя, что ты  выше  толпы.  Так  не  сдавайся.  Дай  ему
развалиться в кресле, попытаться  создать  панибратское  отношение,  сыграть
личность из ничтожества и - раз! Дай понять, кто есть ты и  что  есть  он...
Пойми, что в этом мире  просто  опасно  кого-то  жалеть,  пытаться  защищать
слабого. Сядь потом он на тво„ место, тебе же этой твоей доброты и  слабости
не простит. Человек просто не  способен  простить  чужое  благородство,  ибо
осозна„т свою мерзость и свою неспособность  к  добрым  поступкам  на  месте
сильного. Из зависти, внутреннего осознания  своей  низости  он  же  тебя  и
раздавит. Так не допускай этого! Дави их пока ты в седле, а они в пыли. Даже
если тебя сбросят в пыль, это тебе как раз простят,  как  внутренне  своему.
Среди них слабых нет. Есть ничтожества. А чем ничтожнее человек, тем  наглее
лезет в дамки - у него просто нет иного способа самовыражения." "У  меня  он
далеко не пролезет!.. У меня он сходу ослабеет..."

   5.
   В душном кубике общежития Юрия ждал сосед по комнате Толя. Впрочем,  Толя
никогда и никого нигде не ждал. Он весь был в своих научных фантазиях  гения
на начальном этапе его исторической биографии, на стадии  непризнания  перед
блеском и нищетой славы. Неохотно оторвавшись от листков  и  логарифмической
линейки, он вежливо выслушал нового  друга  и  торопливо,  чтобы  отвязаться
сказал: "А ты не комплексуй и не анализируй. Сейчас все начнут  развлекаться
вашим конфликтом!  И  вовсе  это  не  дальневосточное  хамство.  Тут  вообще
коренных  дальневосточников  практически  нет.  Просто  действует   комплекс
интуитивной защиты  от  чужака.  Вот  я  у  вас  в  Ленинграде  три  года  в
аспирантуре снимал комнаты - сплошная сволота! Ни одного человеческого лица.
Многие так прямо и говорили: коренные ленинградцы -  особая  чванная  нация.
Они никому не простят посягательство на их уникальное право покупать сыр без
очереди и свободно рассуждать о Ленинграде и его  музеях.  Дескать,  как  ты
смеешь с суконным рылом в калашный ряд. Так и уехал, как  из  чужой  страны.
Тот же путь в Москве и Ленинграде прошли почти  все  здешние  преподаватели.
Вот тебе и внутреннее отчуждение в сочетании с комплексом неполноценности  и
желанием поэтому унизить  человека.  Мы  же  все  здесь  -  отчужд„нные,  не
принятые сообществом столичных уч„ных. А что до  конкретного  конфликта,  то
иди прямо к ребятам в общежитие. Они только с виду такие  инфантильные.  Вот
увидишь. Ты им очень понравился на  первой  лекции.  Они  тебя  в  обиду  не
дадут." "Они? Зависимые от наших капризов студенты?" "Вот увидишь."

   В комнате было накурено, на неубранных койках валялись  рулоны  чертежей,
тетради и книги, на черт„жном  столе  была  изображена  довольно  талантливо
нагая женщина с пугающе знакомыми чертами  лица.  Потолок  был  тщательно  и
непонятно расписан, но угадывались шокирующие детали. Юрий  невольно  задрал
голову, всматриваясь в странное полотно: "Что за абстракция?" "Что вы,  Юрий
Ефремович, - усмехнулся, невинно моргая белесыми  ресницами  староста  курса
Саша. - Какая же это абстракция? Суровый реализм  -  танцевальный  зал,  вид
снизу..."
   "Я по поводу другой, не менее  суровой  реальности.  Вы  пришли  сюда  за
знаниями или за фальшивым дипломом?" "Это вы по поводу  курса  Гусакова?"  -
странно зажмурился Саша и огляделся вокруг.  В  комнату  набилось  порядочно
народа. Стояли и в коридоре у распахнутой двери. Юрий заметил у стены вс„ те
же бездонные глаза, что отвлекали его на лекции. Девушка и здесь  ухитрилась
выделиться. Она стояла у стены коридора очень прямо, держа руки за спиной  и
поставив согнутую ногу ступн„й на стену. Во весь  рост  она  казалась  очень
статной, прямо какой-то античной статуей.
   "Понимаете, говорил между тем староста, - Михал Вадимычу,  ну,  Гусакову,
чтобы нормально уйти  на  повышение,  надо  было  нам  вычитать  свой  курс,
понимаете, вместо вашего предмета. А в журнал я должен  был  записывать  ваш
курс, который нам вроде бы  читается.  А  экзамен,  мол,  он  примет  осенью
формально. Дескать, раз сделали курсовой, то предмет освоили. А курсовой  мы
все содрали по прототипам у старшего курса, понимаете?  Только  сам  Гусаков
ещ„ весной уш„л в крайком на новую работу, а принять экзамен поручил  своему
аспиранту Носенко. Тот как  раз  был  в  вашем  институте  в  Ленинграде  на
стажировке. А Носенко там женился и остался. Вместо него прислали  вас."  "А
зав кафедрой?" "Ефим Яковлевич? - усмехнулся староста, и  все  вокруг  вдруг
заулыбались,  а  странная  девушка  у  стены  опустила  ногу  и  прыснула  в
наброшенную на плечи шаль. - Ну, он у нас, понимаете, философ! Вы,  говорит,
серая  кость,  вас  дальше  завода  никто  не   пустит,   а   предмет   этот
теоретический, даже к ЦКБ не больно нужен, только в  НИИ.  Вы,  говорит,  до
пенсии - заводские  мастера.  А  мастеру  на  заводе,  говорит,  надо  знать
технологию, организацию и мат третьей степени.  Наш  завод  -  крупнейший  в
мире, а половина мастеров без высшего образования. В дипломном  проекте  ваш
раздел, простите, маленький и никчемный. Никто в госкомиссии в н„м ни уха ни
рыла. Сдер„те, говорит, по прототипу и отлично защититесь.  Это,  мол,  дурь
вообще в нашем вузе читать теорию. Не столица..."
   "И вы все  согласились  стать  инженерами  третьего  сорта?  Смириться  с
потерянными  для  получения  липового  высшего  образования  лучшими  годами
жизни?" Все  вдруг  резко  перестали  улыбаться.  Лица  стали  напряж„нными.
Девушка у стены нахмурилась и склонила голову набок, вглядываясь в Юрия.
   "Я лично, - продолжал он, - не берусь прогнозировать судьбу ни одного  из
вас на годы впер„д. Вот, скажем, вы, - неожиданно для всех обратился он не к
стоявшим  и  сидевшим  поблизости  явным  представителям  студентов,   а   к
вздогнувшей всем своим существом девушке у стены. - Как вас  зовут?"  "Я?  Я
Савельева... Инга." "Вы замужем?" "Ничего себе... вопросики при  всех..."  -
услышал  он  справа  женский  голос.  "Я?  Я  нет..."  "А  вот  поедете   на
преддипломную  практику,  скажем,  в  Ленинград,  выйдете  за   ленинградца,
останетесь в  столице,  понравитесь  руководителям  НИИ,  вас  пригласят  на
работу, почему нет? Диплом как у выпускника столичного вуза, прописка. И вот
вам поручают работу, как инженеру с дипломом..." "А я  ни  уха  ни  рыла!  -
звонко и зло  сказала  Инга.  -  Только  мат  третьей  степени  и  отеческое
напутствие Ефима Яковлевича Вулкановича для карьеры мастера, так?.." "Мат  и
на заводе лишний. Инженер должен быть эталоном интеллигента, а не пособником
бригады по выколачиванию  выгодных  нарядов.  Если  он  по  уровню  не  выше
практиков  на  той  же  должности,  то  грош  цена  его  диплому.  И  нам  с
Вулкановичем!"
   Все вдруг бурно зааплодировали. Инга решительно пробилась впер„д  и  села
на койку вместо тактично исчезнувшей девушки. "Мы тоже не в вакууме жив„м, -
сказал белобрысый староста. - Если даже на производстве теория и  не  нужна,
то без не„ просто невозможно беседовать с коллегой на одном с  ним  уровне."
Юрий заметил юношу у стены, где стояла до того Савельева. Он не аплодировал,
не смеялся, смотрел обиженно и  злобно.  "Вы,  наверное,  и  есть  ленинский
степендиат? - догадался  Юрий.  -  Который  возмущ„н  моей  оценкой?"  Юноша
снисходительно поклонился, криво улыбаясь. "Вы предпочли бы дежурную пят„рку
за чушь, которую вы пытались пороть в ответе по билету?" "Я не желаю с  вами
разговаривать." "Со мной лично?" "Да. И с вашим Вулкановичем. Поднап„рли  на
нашу голову и подставляют друг другу." "Эй, заткнись пока цел," - прозвучало
из-за спины Юрия. "Так что вы посоветуете? - спросил Саша.  -  Мы  готовы  в
вечернее время  прослушать  ваш  курс  и  нормально  сдать  экзамен.  Но  не
Вулкановичу, который вот ему сразу поставит отличную оценку, а вам. Мы и так
хотели отказаться от липового экзамена. Если вы согласны..."

   6. "Ну, Валентин  Антонович,  что  будем  делать  с  курсом  Гусакова?  -
Замогильский торопливо бегал на коротких толстых ногах  от  залитого  светом
восходящего солнца окна к столу, за которым с нейтральной улыбкой сидел  зав
кафедрой. - Кого будем наказывать? Гусакова? Руки коротки. Юрия  Ефремовича?
Мы тут рассудили - а его-то за что? Вас?.."
   Они рассудили! - думал умный Попов. - Как же, рассудили бы они,  если  бы
не приезжал вчера секретарь горкома  комсомола  по  просьбе  студентов...  И
теперь они недолго будут искать крайнего. Это буду я. И  не  буду  при  этом
возражать.  Поэтому  я  иду  вверх.  И  молчу,  сохраняя  на   лице   хорошо
отрепетированное нейтральное выражение. Я ш„л к этой должности через  болото
унижений и не намерен менять свои привычки: детская улыбка для друзей и  для
хороших студентов, решительное  выражение  лица  для  подчин„нных  и  плохих
студентов и нейтральное для  вышестоящего  говна,  которое  нельзя  трогать,
чтобы оно не развонялось во всю ширь. Надо крепко держать древко знамени.  И
какая разница, какого цвета само знамя?..
   "Кстати, что, действительно все были в курсе этой неприглядной  истории?"
- встревоженно спросил проректор. Попов поднял на него  глаза  и  напряж„нно
сморщил лоб, словно припоминая. А что припоминать-то,  падла,  если  ты  сам
заставил меня, принимая кафедру, игнорировать этот курс, как никчемный? Если
тебе это нашептал Вулканович, которого ты же снял с заведования?
   "Сейчас трудно вспом