из моей охраны. Они требуют твоей головы.

  В виске нестерпимо закололо. Имрир прижал к нему ладонь с прядью волос.

  - Да, Хозяйка.

  - Ты уедешь! - ее взгляд сделался сердитым. - Вот письмо к Брезану
Синеярскому и деньги.

  Она раскрыла шкатулку, в подставленные ладони лег свиток и просыпалась
струйка золотых.

  - Тебя будут искать. Сначала в Хатане. Я велю закрыть ворота и реку. Хатан
велик.

  Имрир учтиво поклонился.

  - Ты уедешь немедленно.

  - Да, Хозяйка.

  Он понял, что она сейчас возьмется трясти его.

  - Ты защищал меня.

  - Тогда... объяви об этом. Вовсеуслышание.

  Хель покраснела и вскинула голову.

  - Я не хочу, чтобы тебя убили. Отравили тайком. Да у них много способов...

  - Ты сама веришь в это... Хозяйка?

  - Мальчик мой, - она потянулась ладонью к его щеке. Имрир отпрянул.

  - Я... поеду.

  Она облегченно вздохнула. Имрир подумал, что мешает ей. Мэю. И высокой
политике. Зачем Верховной свары с жрецами... Покой стоит паренька-мечника.
Он уедет. Он сделает все, как она просит.

  - У тебя есть пол дня.

  - Да, Хозяйка.

  - Выходи из города пешим. Без гербов.

  - Да, Хозяйка.

  - Матэ будет ждать тебя с лошадьми.

  Вот и все. Все кончено.

  Имрир поклонился и вышел из покоя. Все поплыло перед глазами. Он ухватился
за занавеску. Головокружение прошло столь же внезапно, как и началось. Что
бы там ни было, он выполнит свое обещание.



  - Долго же я тебя ждал!

  Молодой воин приблизился, ведя в поводу двух коней, гордо неся на могучем
теле доспех из черепитчатых тусклых пластин прочного харарского железа;
панцирь едва не лопался на широких плечах. Серые глаза смеялись. Это был
младший брат Гэльда, теперь уже взрослый. "Однако вымахал, братец!" -
любил повторять Гэльд, глядя на Матэ едва не снизу вверх. Имрир вспомнил
Гэльда и поморщился: как и многие простолюдины, он не любил верховного
командующего. Но на Матэ эта неприязнь не распространялась. Они
сталкивались в казармах и, по крайней мере, знали друг друга в лицо.

  - Этот рыжий - ядовитая тварь, - ухмыльнулся Матэ. - Зато быстрее его
только Гнедой Хозяйки. Она как-то сменяла его на сокола. Так прибежал.
Оставил сокольничьего с носом.

  Имрир почти механически кивнул.

  - Я проедусь с тобой немного. Хотя бы до господы на Южном тракте.

  - А как же служба?

  Матэ вынул из-за пояса грамоту:

  - Всю седьмицу я свободен, как ветер!

  Имрир не знал, радоваться ему или огорчаться. Бодрость Матэ развеивала
печальные думы, но от громогласности болела голова. Он молча влез на
рыжего.

  - В сумках еда и болты к самострелу.

  - Спасибо.

  - В городе жарковато.

  - Ну и что?

  - А хочу перемен.

  - А Хозяйка?..

  - Она меня послала!

  - Боится...

  - За тебя, дурья ты башка. Радоваться должен.

  Но Имрир не чувствовал радости.



  - Что-то не то с тобой.

  Имрир попытался вскинуть голову. Она болела, и резало глаза. Он почти не
видел дороги. Конь трусил мелкой рысью, и она неприятно отзывалась в
голове.

  - Что-то ты совсем раскис, парень.

  Матэ поддержал его сильной рукой.

  Имрир понял, что если бы не это, он очутился бы в пыли под копытами.

  - Ездить верхом не умеешь? Солнцем голову напекло? Или захворал?

  - Не... знаю.

  Имрир не представлял, что так может ослабеть голос. Почти до шепота. И он
сам.

  - А тут, как на грех, поле...

  Имрир проглядел, как Матэ стаскивал его с седла, и только вода, льющаяся
из долбленки на голову, слегка привела его в чувство.

  - Я... не знаю...

  Мысли путались, из памяти проваливались целые куски, и он уже не знал,
куда едет и зачем. Он вцепился в руку Матэ и тяжело, с хрипом, дышал. Матэ
стащил с молодого мечника кольчугу, растянул завязки рубахи и вылил за
пазуху уйму воды.

  - Горе ты мое... у тебя лицо серое.

  - Серое? - тускло переспросил Имрир. Пришла странная картина: его держат
двое с гербом Башни на рубахах, а третий. закутанный в балахон, надрезает
ножом руку и втирает в нее пепел. Имрир, маленький мальчик, пробует орать
во весь голос и вырывается, а потом всю ночь в холодном поту мечется по
постели и стонет так, что пугается сам, до обморока. Эти стоны, взрослые,
страшные, похожи на скрип снега в морозную ночь, а по коже тонко вьется
серебристый узор. Так проходит... сколько? А потом монах опять втирает в
надрез на коже пепел. Но больше ничего не происходит, только долго и нудно
болит рука.

  Все это было уже. Как давно?

  Там огонь светильника резал глаза, и сквозняк раскачивал гобелены.

  - Матэ! Не бросай меня!.. Нет, уйди! Это же морна!







  В Хатане звонили в колокола. День сменял ночь, и звонари валились с ног от
усталости, но все продолжался этот тяжелый, беспрерывный звон.

  В столице закрыли ворота и барки на реке спустили яркие паруса.

  В Хатан пришло поветрие.

  Тяжелый шелк стяга над Ратушей обессилено обвис, блики солнца скользили по
серому полотнищу. Взмывали, заслоняя солнце, испуганные голуби и снова
тяжело осыпались в пыль. Забившись в узкую тень, вывалив, как флаги,
розовые языки, тяжело дышали от жары бездомные псы. Прошла, позвякивая
крюками, похоронная команда. Над далеким кварталом взметнулось
дымно-оранжевое пламя.

  Несмотря на жару, окна во втором ярусе Ратуши - окна со свинцовыми
переплетами и мелкими стеклами - были захлопнуты наглухо. В трещинах
старого стекла золотом сияло солнце. Проникая сквозь пыль, ложилось
бледными квадратами на плиты, на стол, заваленный книгами и свитками. Тут
же стояли блюда с остатками еды, тлела сальная свеча. Стулья были в
беспорядке сдвинуты и частью опрокинуты, словно из залы совершалось
поспешное бегство. По углям в очаге, занимающем торцовую стену, пробегали
искры. Воздух был спертый, душный. Со стен усмехались крылатые люди в
синих, белых и ярко-алых одеждах. Трое живых людей рядом с ними казались
совсем маленькими.

  - Хель, ты должна уехать.

  Она упрямо помотала головой.

  - Хель, скоро может быть уже поздно. Может, поздно уже сейчас.

  - Я не для того закрывала город, чтобы нарушать собственные приказы.

  Лонк, когда-то прислужник ее отца, а теперь хатанский бургомистр,
ожесточенно поскреб рыжую бороду:

  - Упрямая дурочка. Думаешь, мы не справимся?

  Хозяйка отвернулась к окну.

  - Хотела бы я знать... - пробормотала она, упираясь лбом в стекло. -
Хотела бы я знать, откуда пошла зараза.

  - Завезли купцы, - хмыкнул Саент. - Предосенний торг...

  Она задумчиво посмотрела на старого друга. Неужели наместничество в
болотном Бивресте так затемняет разум? И все же среди всего лохого -
хорошо, что он приехал. Саент - человек надежный.

  - Объяснение для дураков. Я говорила с соглядатаями. Купцы приехали
седьмицу тому, все здоровые.

  - Подъезжали еще...

  - Здоровее нас с вами.

  (Собеседники Хели были, скромно сказать, не маленькие.) Лонк хмыкнул.

  - А ведь ты права, Хозяйка, - помрачнел Саент. - Я расспрашивал тоже.

  Он хлопнул тяжелой ладонью по столу. Над фолиантами взвилось облачко пыли.

  - Поветрие началось в казармах.

  - Надо проверить девиц из Веселой Слободы.

  - Надо вызвать войска из пригородов.

  - Нет.

  - Тогда мы скоро останемся без армии.

  - Народ рвется из города. До открытого бунта пока не дошло...

  - Ночью выловили троих.

  - Солдаты валятся с ног.

  - Укоротите стражи.

  Хель села, отодвинув тяжелый стул, положила голову на скрещенные ладони.

  - В городе хлеба на три дня.

  - Откройте амбары. Выдавайте даром, но поровну.

  - И все же, Хель, - Саент положил ей руку на плечо. - Уезжай. Двуречье не
выстоит без тебя.

  - Да обойдется без меня Двуречье!

  Она подняла на Саента усталые карие глаза:

  - Говорят, женщины заболевают реже.

  - Увезем тебя силой.

  - Попробуйте.

  Драпировка качнулась от внезапного сквозняка. Два стражника в бахтерцах
швырнули на пол комок лохмотьев - то, что было некогда человеком. Тот с
усилием вскинул залитое кровью лицо.

  - Кто это?!

  В ответ один из стражников выставил на пол шкатулку:

  - Он рассыпал в Кузнечной слободе это.

  Саент оказался быстрее, подхватил шкатулку каминными щипцами и швырнул в
огонь.

  - Крикните сменщиков и - в баню! Ни с кем не говорить, ни до чего не
дотрагиваться; одежду и латы в огонь.

  - А как...

  Саент зашипел так., что испуганный латник отскочил.

  - Лонк, огня! - Хель тоже догадалась, в чем дело. - Прокали пол по их
следу и отправь лекарок в предместье. И десяток воинов. Пусть запечатают
колодцы. Кто ты?!

  Человек сплюнул кровавый сгусток.

  - Храмовник, - пробормотал Саент. - Слуга Щита. Так вот откуда у морны
ноги растут. Что скажешь?

  Служитель Предка молчал.

  - Тебя будут пытать.

  - Пусть.

  - Ты знаешь, как остановить заразу.

  - Мне все равно.

  - Да-а... - протянула Хель. - Вы искусны в предохранении от болезней.
Саент, воинов в Храм. Не выпускать никого.

  Храмовник вдруг вскочил, метнулся к Хели и схватил ее за руки.

  - Будь проклята, ведьма! Тень Щита на тебе!

  Хель с усилием стряхнула его руки. На храмовника медведем воссел
вернувшийся Лонк. Тот брызгал слюной, бился:

  - Я сдохну, но утащу тебя с собой!! Тебя, ведьма! И тебя! Всех! Как я вас
ненавижу...

  Саент пнул носком сапога бездыханное тело:

  - В обмороке... Раздевайся, Хозяйка. Все в огонь.

  Кинул на каменный пол в середине покоя все дрова. Недовольный. прибавил,
разбив о край стола. несколько стульев, швырнул в общую кучу груду бумаг,
поджег от очага. И вместе с Хелью и Лонком вошел в огненное кольцо.

  Храмовник от жара очнулся. стал извиваться и стонать, Саент оглушил его
снова.

  Хель прибила ладонями затлевшие волосы и даже не почувствовала боли.
Горький дым раздирал горло и наворачивал слезы на глаза. Огонь прыгал в
опасной близости от тел.

  Саент сильно сжал ее руку:

  - Девонька, терпи...



  Хель сидела, накрывшись чистой рубашкой, у стола. Груду головешек с
середины комнаты убрали, и о ней напоминали только едкий запах и черное
пятно копоти да слезящиеся глаза. Несколько ожогов смазали маслом и
перевязали.

  - Даст Милосердная, обойдется. Тебе бы в постель, Хозяйка.

  Хель дернула плечом.

  - К тебе шествие.

  - Смеешься...

  - За разбой, учиненный в Храме.

  Хель подскочила.

  Саент ухмыльнулся.

  - Я их затолкал в отстойник. По нарушению указа о сборищах. О храмовниках
дознание ведется.

  - Если что - сразу ко мне. И глашатаев на все перекрестки. Пусть не
рядятся невинными.

  - Сделано.

  Саент посмотрел на нее с любовью. Всю бы кровь отдал по капле, чтобы с
девочкой не случилось худого. И так сколько пережила... Ну, время покажет.

  Как же им не хватало этого времени!

  - От Антонии хартия. И Райнара.

  Хель улыбнулась, вспоминая корявые строчки сына. Скучает, любит. Счастье,
нет малыша в этой заверти.

  - Спасибо, Саент.

  - Не за что, Хель.

  Они переглянулись, улыбнувшись друг другу.



  Весть о морне застала Мэя на охоте. Бледный, как крашенина, гонец бухнулся
в ноги владетельного бургомистра, с трудом выталкивая из горла слова. Мэй
побледнел не меньше гонца и погнал лошадь в город. Когда ее уводили от
крыльца, лошадь хромала и с губ падала кровавая пена.

  Следующие три часа ратуша и общинные амбары напоминали свепет с
забравшимся внутрь медведем. Заполошно гремели колокола. Гонцы на свежи
конях помчались дальше, на Эрнар и Резну, а на Хатан потянулся обоз с
мясом и зерном в окружении дюжей ландейлской гвардии. Мэй с небольшой
свитой вырвался вперед. Каждый из всадников вел с собой двух поводных
коней. Ехали без остановки днем и ночью, еще с ними мчалась половина
ландейлских лекарей.

  Что могли сделать они - усыпить больного, облегчить страдания... а верного
лекарства от морны не было. Только время.

  В храмах молились Милосердной.

  Блаженные на папертях кричали о ведьмовстве Хозяйки.

  О разбое в Храме.

  В подвалах Ратуши пытали храмовников.

  На улицах горели костры.

  Вилась пыль.

  Время жатвы, время предосенних торгов.

  Плакали женщины, и набат заглушал их плач.

  Конники мчались в дорожной пыли, блестели подковы.

  Хатан был подобен перебродившему вину, готовому выбить днище у бочки.
Недоставало малого.



  Гэльда с войском не впустили в Хатан, и он стоял под стенами. Как в осаду.

  А как же рвались за стены жители!

  Пехотинцы Гэльда поймали уже семерых. Пропусти - и на Двуречье ляжет серое
крыло.

  Гэльд получил три коротких письма от Хели. Потом послания иссякли.



  - Пи-ить...

  Матэ угадал по губам. Поднес долбленку. Вода полилась с краешка губ на
подбородок. Шея слабо дернулась.

  - Хе-ель... Боль-но...

  Мальчик умирал, и Матэ ничего не мог для него сделать. Веки восковой
бледности, серый узор на щеках. В коротком стоне выдал он свою тайну, и
Матэ хотелось заплакать. От морны не было лекарства. По крайней мере, он
не знал.

  Паренек-мечник опять прошептал что-то, и Матэ склонился ниже, вслушиваясь
в невнятный звук.

  - Милый мальчик, как ты весел,

  Как светла твоя улыбка...

  Имрир подавился стоном. Матэ придержал его голову.

  - Ты не знаешь, ты не веришь,

  что такое эта скрипка,

  что такое древний ужас

  зачинателя игры...

  Воин дослушал до конца, и мороз пробежал по коже. Он думал, что последнее
усилие исчерпает мальчика, и тот отойдет, но тот вдруг задышал ровно и
спокойно. Заснул.



  Путешествие королевича.

  ВОЛЧОНОК.



  Малыш сидел на берегу. Хватал рукою одуванчики. А дальше было только море.

  Имрир очнулся от слабости. И еще оттого, что незнакомый рыжебородый
парень, наклонив долбленку, вливал воду по капле в его пересохший рот.
Имрир стал жадно глотать, захлебнулся, закашлялся - и окончательно пришел
в себя. Он увидел рыжее поле, тяжелое брюхо нависающих туч, двух лошадей,
привязанных к ракитнику. По верхушкам кустов пробежался ветер.

  Имрир хрипло застонал, этот стон, похожий на скрип снега, испугал его
самого, и улыбка на физиономии рыжебородого незнакомца показалась
кощунственной.

  - Ты... кто? - спросил Имрир.

  Парень почесал бороду:

  - Никак Милосердная мозги отняла, посылая исцеление. Матэ я.

  - А дальше?

  Слова Имрира, казалось, еще больше позабавили парня.

  - Тебе что, и титул? Так нынче титулов нет.

  И, словно сочувствуя отраженному в глазах Имрира недоверию:

  - Матэ я, сын Хамдира, пятый брат Гэльда, барона Эрнарского.

  Имрир отшатнулся. То есть, ему показалось, что отшатнулся, а сам он так и
продолжал беспомощно лежать на подстилке из сухого камыша.

  Матэ разогнулся:

  - Волка байками не кормят. Я тут перепелку поймал.

  Мясной сок лился в губы юноши, обжигая, но разнося по жилам свежую силу.
Он угрюмо посмотрел на Матэ и спросил:

  - А как я здесь оказался?

  Матэ с хрустом разгрыз косточку, облизал пальцы, ответил:

  - Морной тебя прихватило. А то бы мы во-он где были!..

  Липкие пальцы холода пробежали по телу Имрира.

  - А где... были бы?.. - слова давались тяжело, но ему нужно было
расспросить этого врага.

  - Где были бы? Свет велик. А тебе лучше быть везде, чем в Хатане. Хотя...
сейчас там, верно, не до тебя.

  Он сжал рукоять меча и отбросил, выдавая внутреннее напряжение.

  - Неужто так и не помнишь?

  Имрир постарался как можно достовернее покачать головой.

  - Ты убил одного из слуг Предка. И Хель... Верховная отправила тебя от
беды.

  Сын Торлора снова, как наяву, увидел последнее, что помнил: ненавистное
лицо и град разлетающихся алых осколков. И очнулся сейчас. Зима была, а
сейчас лето, и он ничего не помнит. А может быть, он спит?!

  - Эх, мечник... Спи давай, выздоравливай.

  Матэ пригасил костерок и с пыхтением заполз в шалашик из переплетенных
ветвей:

  - Я тоже посплю. Две ночи не спал, знал бы кто...

  Он мирно засопел, так и не поведав, что же хотел сказать.

  Имрир полежал, сдерживая дыхание. Потом медленно сел. Камыши зашуршали, и
он испугался, что Матэ проснется, но тот дрых, как каменный. Голова у
Имрира кружилась.

  Мальчик перетащил непослушное тело и липкой неверной рукой достал из ножен
Матэ кинжал. Сцепил пальцы на рукояти. Почти не размахиваясь, изо всех сил
ударил спящего.

  Потом долго и муторно ловил лошадей. Шел к ним, растопыря руки, а они
кружили у куста, насколько хватало поводьев. Имрир упал на колени. Потом
лицом в траву и хрипло заплакал от бессилия. Потом пошел вихляющейся
походкой в сторону, где, как он думал, была столица.

  В первом же встречном селении Имрир украл с изгороди порты, снял у реки и
зарыл свою одежду, а сам долго стоял в шелестящих струях, смывая с себя
боль и грязь. Натянул чистое, тщательно вымытые и слегка разбухшие сапоги,
и только тут уразумел, что он сделал. Трясущейся рукой начертал на
склоненной к реке раките знак морны и потащился прочь. После этого Имрир
шел три дня, то по дороге, то по голому полю, ночевал в стогах или просто
в траве, и ел, что придется: аир и пшеничные зерна, осыпающиеся из тяжелых
колосьев. Один раз вспугнул куропаток, попытался сбить палкой, но они
ушли, мелькнув в мятлице оранжевыми с серым спинками, а он опять заплакал
от неудачи и яростного голода. К вечеру третьего дня Имрир наткнулся на
повозку с задремавшим ратаем и попытался украсть котомку, но дюжий мужик.
проснувшись, отлупил Имрира, а после, бранясь, сунул ему в руки хлебный
ломоть и пару медяков. Имрир еле сдержался, чтобы не запихнуть хлеб в рот
целиком и не воткнуть в мужика нож. Он съел всего несколько крошек и
спросил дорогу на Хатан.

  К вечеру шестого дня Имрир вышел к столице. Небо медленно теряло краски, а
у стен пылали костры. Столько костров, что он сперва решил, что город взят
в осаду. Он стал двигаться особенно сторожко, как большой камышовый кот, и
вконец перемазавшись в канаве, зато услышал, что эти полки не пытаются
войти, а скорее мешают выйти из города. На какое-то время Имрир даже
вздохнул с облегчением, думая, что морна доделает за него то, к чему он
стремился всю жизнь. Но понял, что не в силах полагаться на время и
судьбу; что эта женщина может опять избежать гнева Предка, и отец
останется неотмщенным, а Двуречье - чужим. И тогда Имрир повернулся и
твердой походкой пошел от столицы к северу и востоку - туда, где ждал его
Замок-за-Рекой.



  Хель посмотрела на монашка, и в сердце стала прокрадываться непрошенная
жалость. Хель отвернулась к окну. Пахло горелым, дым прокрадывался во все
щели. С пыльного явора сорвалась и бросилась в тусклое небо стая воронья.
Хель тряхнула головой:

  - Пусть говорит.

  Парень поджимал пальцы, как скрюченные птичьи лапки, стараясь спрятать в
рукава балахона, и это почему-то неприятно поразило ее. Уехать, вырваться
из этого проклятого города... купаться в хрустальных озерах. Даже скачка
через леса меньше бы утомила... она всего только человек...

  - Хозяйка... ты спишь?

  Хель тряхнула волосами. В конце концов, она забудет, что у нее есть имя.
Как забыла смерть отца, и второго ребенка, который никогда не родится...
Да и она сама - ласковая девочка - умерла однажды в подземельях Тинтажеля,
прежде далеко до Пустоши...

  - Я... не сплю. Пусть говорит.

  Она подалась вперед, пораженная его простыми словами. И они знали, и
молчали, и позволили им умирать. И если последний из служек Предка погиб
бы под пытками, то город был бы обречен.

  Ей хотелось трясти мальчишку. И целовать. Если милосердие
вознаграждается... Где сейчас Матэ с Имриром? Верно, далеко...

  - Что тебе нужно? Тебе дадут все.

  - Если позволите... госпожа... Доброволец. Чтобы вы поверили, что я не лгу.

  - Посмел бы ты!

  - Тише, Саент. Я верю тебе, - сказала она мальчишке. - Пожалуй... начнем с
меня.



  - Ты сошла с ума! - орал Саент. - Ты сошла с ума, глупая девчонка! Ты не
смеешь рисковать!!

  Хель п