, Туська!
  Девочка склонила голову с величием королевы.
  - Гвардейцы приехали! В "Красном петухе" будут жить. Айда посмотрим!
  Туська дернула узким плечиком: вида-али! О каких гвардейцах может идти
речь, когда теплая мякоть щекочет губы и солнце пригревает кожу. Тем более
кому-кому, а уж Миньке она бы никогда не показала, что заинтересована.
Туська аккуратно обгрызла и выплюнула косточку. Та упала точно на Минькино
темечко. Пацан отскочил и замахал кулаком:
  - Ну, Туська, погоди! Доберусь я до тебя!
  Девочка пренебрежительно фыркнула и уплыла в комнату, где сумеречно
блестели зеркала и старинная посуда в стеклянной горке. Шторы были
задернуты, создавая таинственный полумрак, пахло нафталином, пылью,
немного кошками и вообще чем-то таким, чем пахнут очень старые дома. На
плюшевом пледе, покрывавшем диван, дрых теткин кот Гематоген. Туська
тронула его и уселась, расправляя воображаемые кружева с видом томной и
скучающей королевы. Если бы ей не исполнилось двенадцать, отчего она
считала себя уже взрослой, и если бы тетка не велела строго-настрого не
выходить из квартиры, она была бы уже у "Красного петуха". Не так уж часто
в их заштатный городок прибывают гвардейцы.
  Туська подумала, чего она лишилась, и вздохнула.


  - Видела?!
  Туська не поняла, чего от нее хотят, но на всякий случай кивнула.
  - Это возмутительно! - тетя сжала сухонькие ручки. Делиться впечатлениями
было не в ее обычаях, и внутри Туськи заиграл колючий холодок приключения.
  - И магистрат не сказал ни слова против.
  - Но гвардейцы...
  - При чем тут гвардейцы! - тетка ожесточенно швырнула на колени Туськи
газетный листок.
  - И в последних новостях будет то же самое.
  Но Туська уже углубилась в сообщения.
  - Ой, а они правда вредные?
  Тетя всплеснула руками и села на Гематогена. Мяв почти заглушил ее
дальнейшие слова о шестнадцати поколениях благородных предков, на коих
зеркала не оказали ни малейшего зловредного влияния. Туська зевнула.


  Когда грузили трельяж, тетя стонала, перевесясь через перила балкона:
  - Осторожнее!
  - А все одно! - ухмыльнулся надзирающий за погрузкой гвардеец. А шофер
мрачно сплюнул сквозь открытое окно и пробормотал нечто не для женских
ушей.
  Гематоген озабоченно принюхался к пустоте, а тетя, слюня палец,
пересчитывала кредитки: "Трельяж, и из ванны круглое, и три пудреницы - и
дали всего. Совести у людей нет..." Впрочем, по мнению тети, ее у людей
никогда и не было.


  - А что, зеркала правда заразные?
  - Дура!
  Антошка крикнул так неожиданно зло, что не привыкшая к подобному обращению
Туська заплакала. Нет, ей вовсе не хотелось плакать, но слезы как-то сами
собой набухли в бледно-голубых глазах и вспрыгнули на ресницы. Губы
задрожали.
  - Если хочешь... если хочешь... у меня есть зеркало!..
  - Дура! - поспешно и как-то испуганно прошипел Антошка. - Выброси. А
лучше утопи. Весь дом за тебя посадят.
  И тогда Туська с кулаками кинулась на него, крича:
  - Я думала, ты человек!.. А ты трус! Трус! Верни мою шпагу, слышишь?
  Антошка пожал плечами.
  Через два часа Минька позвонил в двери и робко сунул ей шпагу. Туська
среагировала на это гораздо спокойнее, чем сама ожидала, затолкала шпагу в
щель за клавесином и постаралась о ней забыть. Потом сняла с книжной полки
фотографию, где они были с Антошкой и улыбались, аккуратно вырезала себя,
а остальное изорвала в клочки, бросила в унитаз и спустила воду. А себя
поставила на прежнее место. Тетка заругает. Ну и пусть! Надо было решить,
куда спрятать зеркало.
  Прежде, чем сунуть зеркало в щель между гаражами, Туська не удержалась,
чтобы не полюбоваться им на прощание: старинное, Юр-Тогосской работы, на
длинной ручке, в обрамлении серебряных веточек, - оно пускало круглые
солнечные зайчики и отражало небо. Все казалось таинственно-волшебным в
круглой глубине - и прозаичные ржавые стены гаражей, и облака, и
по-августовски пышные заросли лопухов и полыни. Заигравшись, Туська едва
не подскочила от оклика. Минька стоял, до колен утопая в зелени, испуганно
таращился на нее. Туська быстро сунула зеркальце за пазуху:
  - Ты ничего не видел.
  - Туська... - он набрал дыхания. - Тетку твою...
  Она, не дослушав, бросилась к дому. Двое в форме удерживали тетку, а та
цеплялась за перила балкона и кричала:
  - Настя! Настенька! Беги!
  Поспешно захлопывались открытые по случаю жары окна.


  - Это он, - подумала Туська. - Это он, предатель! - и бессильно погрозила
кулаком спрятавшемуся за кронами высоких тополей дому. Хотелось плакать и
очень хотелось есть. Туська с тоской вспомнила о теткиных борщах, которые
так презирала, и сглотнула слюну. Побренчала в кармашке мелочью. Хватит на
пирожок. И на переговорный пункт.
  Ей повезло: никто не стал особо приглядываться, и автомат оказался
исправным, сработал с первого раза, но услышав в трубке знакомое "Але!",
Туська разрыдалась.
  - Ника! Что там? Что там такое?! - басовито вмешался отец и, похоже,
забрал у мамы трубку. - Ничего не слышно.
  В мембрану подули и постучали:
  - Анастасия, это твои фокусы? Анастасия!
  Туська так ничего и не сказала, потому что какой-то парень стал пристально
всматриваться в нее через стекло. Аккуратно повесила трубку на рычаг,
вытерла слезы. Что делать?
  Сельма, подумала она. Хорошо, если Сельма в городе. Парень утратил к
Туське всякий интерес, но и она забыла про него, едва оказавшись на улице.
Влезла в полупустой троллейбус, прикорнула на пыльном теплом сиденье.
Сельма вела у них эстрахорнский, а еще театр, и походы - все-все-все. И не
надевала на себя "маску стервы", как выражается психологица. К ней можно
было прийти с любым, она понимала.
  Туська едва не прозевала остановку, выпрыгнула в последний момент,
подумала, что это плохо, ее могли заприметить, но потом решила, что все
слишком сонные от жары, чтобы обращать на кого-то внимание. Прижала руку к
животу, который холодило зеркальце, и ей стало спокойнее.
  Сельма открыла, сказала обычным голосом:
  - Настя? Очень хорошо. Проходи.
  Но в глубине длинных глаз поселилось удивление.
  - Я обедаю. Будешь?
  Туська быстро закивала.
  Смывая с рук земляничную пену и вытирая их розовым махровым полотенцем,
она изумлялась, что ничто не изменилось, что все та же ласковая и покойная
жизнь вокруг и отчего же ей хочется спрятаться, забиться в угол, и те двое
в форме, оторвавшие тетку от перил, а Гематоген... Минька его покормит,
или забудет, он ненадежный, этот Минька...
  - Сельма, тетю арестовали!
  Она рассказывала, глотая слезы и путаясь в словах, а Сельма слушала,
знакомо подпирая рукой подбородок, и в ее глазах виделись Туське внимание
и сочувствие.
  Туська кончила и замолчала. Сельма положила ей руку на плечо, и Туська
стерпела - Сельме позволялось многое. А больше всего хотелось уткнуться в
горошковый халатик и, чувствуя себя под защитой, заплакать. И оттого слова
Сельмы были, как удар.
  - По-моему, ты должна отдать зеркало.
  Туська молчала, приоткрыв рот. А Сельма говорила, и слова ударяли, как
молоточек по шляпка гвоздей.
  - Понимаешь, иногда так бывает. Это долг, и ничего не изменишь. Ты уже
взрослая, ты должна понимать, что жизнь человека дороже зеркала.
  - Но это несправедливо! Я не больная, и она не больная. Я докажу!
  Она стряхнула руку Сельмы, вскочила.
  - Ты веришь мне?
  - Я?.. Да-а..
  - Тогда послушай. Тетю надо спасти. Правильно?
  Туська покорно кивнула.
  - А для этого надо вернуть зеркало. И чем скорее, тем лучше. Объяснишь,
что маленькая, перепугалась...
  - Я не маленькая!
  Сельма тряхнула плечом:
  - Неважно. Если хочешь, я позвоню, все объясню. Прямо сейчас.
  Она направилась к прихожей.
  - Нет!
  Когда Сельма обернулась, в глазах было все то же холодное удивление:
  - Ты не хочешь? Но так нужно!
  - Кому - нужно?! - она кричала на учительницу, которую любила...
когда-то любила, уточнила Туська, в прошлой жизни. Которой нет. - Кому
нужно-то? - повторила она тише. - Кому?
  - Твоей тете. Чтобы ее выпустили... из изолятора. Ведь ты ее любишь?
  Туська проглотила комок:
  - Но ведь оно последнее. В городе. В стране. А может, на земле.
  - Ты в это веришь?
  - А вы... верите, что зеркала несут зло?
  Она смотрела в коричневые глаза Сельмы и думала, что будет, если та солжет.
  Или ничего не будет, потому что взрослые всегда лгут, а им никогда ничего
не бывает? Даже самые лучшие...
  - Я не знаю. Честное слово, не знаю. Но надо позвонить. Так будет лучше...
  - Оно красивое. Из Юр-Тогосского серебра. Очень старое.
  - Мне хотелось бы посмотреть, - сказала Сельма тихо. - Можно?
  - У меня его нет, - легко солгала Туська. - Я его спрятала. За гаражи.
Принести?
  В глазах Сельмы что-то мелькнуло.
  - Нет. Тебе опасно. Я сама. Только ты объясни подробно, где искать. А
сама жди меня. Поешь. После позвоним. Ведь тебя будут искать. Вечером
объявят по "ящику". И фотография у них наверняка есть. А ты не сможешь
долго прятаться.
  Туська кивнула. В этом Сельма была права. И все равно она сдаваться не
  собиралась.
  - Ну, я пошла.
  Туська подождала минут пять после того, как хлопнула дверь. Суп, пусть и
остывший, пах так, что голова шла кругом. Но Туська не стала есть, взяла
только кусок хлеба и, на ходу запихивая в рот, вылезла в окно.


  Толстый мальчик шел по улице и уплетал мороженное - со вкусом и знанием
дела - выедал сливочную начинку, подольше сберегая шоколад. У Туськи
слюнки потекли. Если мальчишка так произдевается еще минуту, она выскочит,
стукнет его и отберет мороженое. Но мальчишка ушел. Зато к кустам, где она
пряталась, подошел пес и стал нюхать воздух.
  - Кыш-ш, - зашипела на пса Туська. Не хватало еще, чтобы прибежал хозяин
узнать, что его скотина унюхала. Пес, обиженно понурясь, отошел. В кустах
было сыро, грызлись комары. Но Туська просто не решалась подняться в
квартиру родителей: вдруг их тоже... изолировали... как тетю. Арестовали,
поправила она себя, пусть взрослые лгут и притворяются. А она не станет.
Назло всем! И тут из подъезда вышла мама. Отец вел ее под руку,
рассказывая что-то, мама улыбалась.
  Туська медленно поднялась навстречу. Не кинулась, как всегда, не повисла с
визгом, забывая, что взрослая. Ждала.
  - Анастасия, - сказал отец. - Нас предупредили, что ты можешь появиться.
Идем.
  У Туськи дрогнули губы.
  - Куда?
  Отец (совсем как Антошка) пожал плечами:
  - Домой, конечно. Поешь, помоешься. Ты безобразно грязная.
  - А меня арестуют?
  Брови отца поползли вверх:
  - Арестуют? С чего ты взяла? Разумеется, тебя посмотрит врач. Мало чего
ты могла подцепить за неделю...
  - А тетя?
  - Это было недоразумение, - с нажимом произнес отец. - Понимаешь,
не-до-разу-ме-ние. Она звонила нам два дня назад, за тебя беспокоилась. Мы
тебя к ней отвезем...
  - Если захочешь, конечно, - неуверенно вставила мать.
  - А зеркало?
  Она стояла и ждала, что они ответят, но уже сейчас полз из живота ледяной
холодок, потому что Туська заранее знала ответ.
  - Понимаешь, так будет лучше. Понимаешь, мы хотим тебе только добра.
  - А мне не нужно ваше добро.
  Конечно, она могла попытаться им что-либо объяснить... про сказку, и что
ее нужно защищать... даже если одна против всех. А они заладят свое. Она
может утонуть в их вранье! Ненастоящие. Или это она ненастоящая? Когда она
заглядывала в зеркало, то видела там чужую девчонку с ненормальным худым
лицом и глазами. Может, они правы, а она ненормальная, когда прячется и
всех боится и прячет зеркало, а может, надо наоборот? Она уже почти
сдалась и поверила им, когда отец сказал, хватая ее за плечо:
  - Ну, хватит! Потом будешь разводить философию. Пошли.
  - Я не пойду.
  - Пойдешь. Как миленькая, - отец встряхнул ее, как деревянную марионетку.
  - Осторожнее, Андрей!
  - Хватит, доосторожничались, - он выплевывал слова, как болотную жижу, в
которой лежал под Юр-Тогосом и откуда вынес шрам арбалетной стрелы. -
Доигрались в гуманность. С этими учителями, с инновациями. Поздно ее
арестовали.
  - Кого - арестовали? - переспросила Туська шершавым голосом. В ней
словно хрустнуло все, переломилось, окончилось.
  - Сельма, - спросила она. - Сельма, да?
  И рванулась. Платье лопнуло не плече. Но она была свободна.


  Она бежала, как никогда в жизни. Босоножек подвел, ногу вывернуло, и
Туська кубарем покатилась с обрыва, обдирая колени и локти, инстинктивно
стараясь уберечь заткнутое за резинку трусиков зеркальце. Позади ломала
кусты безнадежно отставшая погоня.
  Туську выкатило на пирс, к пустому морю и небу, проткнутому насквозь
мачтой одинокой яхты. Плача (не потому, что горели синяки и царапины),
сползла к воде. Пришла мысль спрятать здесь зеркальце и бежать. Пусть
тогда ловят. Но это было бы как предательство.
  - Барышня!
  Туська резко обернулась.
  С яхты свешивался бородатый моряк с трубкой в зубах и пронзительно синими
глазами. Таких рисуют на картинках старых книжек: докрасна загорелых, с
волосатыми руками и ослепительной улыбкой, они щурят глаза от ветра и
зычно изрекают: "Право руля! По бим-бом-брамселям!" Не хватало разве
попугая на плече, вопящего: "Пиастры! Пиастры!" Туська попыталась
улыбнуться и плеснула водой в лицо, на котором слезы вымыли две светлые
дорожки.
  - Барышня, не желаете ли составить компанию старому морскому волку?
  Вместо ответа Туська стала пробираться к яхте по острым верхушкам камней,
торчащих из воды.
  Когда подоспела погоня, на берегу уже никого не было, и только яхта резала
крылом горизонт.



Людмила Богданова. Гомель.


                               Офицеры.


  Дорога сбегала со взгорка, укрытого в мокром осеннем лесу; листья слетали
и липли к верху коляски, вместе с грязью проворачивались на ободьях
колес... Дорога нырнула в седловину и вырвалась в простор бескрайних голых
полей и по-летнему зеленой травы на обочинах. В траве путались васильки.
На холме, почти у дороги, за железной отрадой стоял дом. Краска на стенах
облупилась, окна блестели старыми радужными стеклами, на чугунных перилах
балкона лежали желтые листья. Старые груши, ветви которых утыкались в
окна, были голы и мокро черны от дождя.
  Дом выглядел уныло под просторным осенним небом. Коляска мягко покатилась
по подъездной аллее. Грязнобелая борзая выскочила навстречу и лениво,
хрипло залаяла. Стеклянные двери растворились на каменное разбитое
крыльцо.
  - Лех, уймите сучку. Что такое?
  - Игнась! Боже мой, Игнась!
  Не дожидаясь помощи, женщина спрыгнула в лужу у крыльца и побежала,
расплескивая воду, грязь пятнила зеленый бархат.


  - Севери-на....
  Мужчина жал к губам ее ледяные пальпы и захлебывался видением.
  - Ты жива, Боже мой. Ничего не изменилось...


  СЕВЕРИНА.
  Северина подняла голову от подушки:
  - В конце концов, дело не в том, что она моя сестра...
  Договорить ей не дали. Совершенно белая от волнения Летрикс сообщила, что
генерал Айзенвальд желают видеть графиню.
  - Не принимайте, - быстро сказал Виктор.
  Северина усмехнулась: завоеватели не такие люди, перед которыми можно
захлопнуть дверь.


  - Простите, что заставила вас ждать, - графиня стояла, отвернувшись к
окну, и оттого казалась на его фоне смутным силуэтом - высоко подобранные
волосы, надменная шея, колокол платья из серого плотного атласа, с высокой
талией и пышными рукавами: девочка - и принцесса.
  - Что вы! - генерал махнул рукой, принимая, как должное, что она не
поворачивается к нему. - Это я должен просить прощения за неурочный визит.
  - Вы всегда приходите вовремя, - сказала графиня сухо.


  Генерал приблизился - открытой шеей она чувствовала его дыхание.
  - Что вы там увидели, госпожа графиня?
  - Деревья.
  - Они интереснее меня?
  Северина покачала головой:
  - Живое предпочтительней железа.
  Айзенвальд1 засмеялся. Совершенно искренне, без капли досады.
  - А между тем, графиня, я явился к вам по важному поводу.
  Северина наконец повернулась к нему и взглянула снизу вверх: генерал был
значительно выше.
  - Почему вы не спрашиваете, по какому?
  - Я не любопытна.
  - Качество, странное для женщины.
  Она снова покачала головой.
  - Я хотел справиться о вашем здоровье.
  - Это входит в ваши служебные обязанности?
  - Нет. Но когда мне говорят, что вы ранены... - Айзенвальд пытливо
взглянул на Северину. По ее лицу блуждала все та же раздражающая улыбка.
  - У вас плохие информаторы, генерал, - сказала наконец графиня. - Уверяю
вас, я столь же мало увлекаюсь войной, как и политикой, а следовательно...
  - ... у меня есть возможность пригласить вас на бал. Сегодня в полночь у
меня во дворце. Вы будете?
  Жесткость вопроса не оставляла сомнений в последствиях, которые повлечет
отказ, Северина присела в реверансе.


  - Итак, вы здесь, вы танцуете...
  Они стояли в нише окна, заслоненные бархатными драпировками того
непередаваемого оттенка, которое бывает у неба в сумерках, и пристальные
глаза военного губернатора опасно взблескивали в непосредственной близости
от глаз графини.
  - Таков был ваш приказ. Хотя я неохотно подчиняюсь приказам.
  - Вы ошибаетесь, - сказал Айзенвальд. - Это просто попытка сделать
менее официальными наши отношения.
  Северина рассмеялась.
  - Генерал, неужели вы полагаете это возможным? Вы - завоеватель - с
женщиной побежденной страны?
  - Берегитесь, - сказал он. Сказал вроде бы шутливо, но у женщины менее
отважной неминуемо стиснулось бы сердце.
  Графиня отмахнулась.
  - Так вы патриотка?
  - Все наши женщины - патриотки.
  Теперь засмеялся Айзенвальд.
  - Неужели у меня не остается надежды?
  - Когда вы уйдете отсюда. Вместе с войсками, - сказала графиня Маржецкая
тихо.
  Айзенвальд сжал ее плечи.
  - Даже так?!
  Краска сбежала с ее лица, окаменелая улыбка повисла на нем. Кровь едва не
проступила сквозь атласный рукав - плотный и белый.
  - Вам дурно?
  - Тут слишком жарко.
  - Мы можем выйти на террасу. Продолжим там наш разговор.
  Когда она уходила с бала, улыбка уже не стиралась с лица, ее невозможно
было согнать - так застыли напряженные мышцы. Северина не могла
произнести ни слова. Виктору в карете пришлось разжимать ей зубы ножом,
чтобы напоить болеутоляющим и слегка привести в чувство.
  - Я убью его, - сказал Виктор.
  - Не надо. Комитет посылает меня эмиссаром в Стрешин. Я уезжаю
послезавтра.


  - В городе стреляют.
  - Куда меньше, чем два годе назад. И мое положение...
  - Да, - Игнась печально улыбнулся. - Этот генерал...
  - Кому вы верите больше: мне или слухам?
  - Я не хочу ссориться вот так сразу, Северина! Я два года ждал здесь, в
глуши.
  - Вам хорошо было здесь?
  Игнась пожал плечами.
  - Вы вольны обвинять меня в бездействии. Я честно сражался, пока было
можно. Но войска сложили оружие.
  - И вы здесь переживаете былую славу.
  - Северина, Северина... - сказал он с искренней болью в голосе. - Зачем
вы такая? Вы, такая прекрасная в наш железный век...
  - Времена не выбирают.
  - В них живут и умирают.
  - Так вы с нами?!
  На ее лице отразилось такое искреннее счастье, что Игнась почти отшатнулся.
  - Вы с нами, с нами! Вы поможете. Слушайте же, Игнась. Меня послали
эмиссаром в Придвинье. Мы хотим поднять восстание.
  - Восстание, - тупо повторил хозяин. Но Северина в своем восторге
разделенного понимания не заметила этого.
  - Игнась, друг мой, - она взяла его холодные ладони. - Какое счастье, что
вы с нами. Я думаю, нам удастся поднять гарнизон в Стрешине и конницу
генерала Сорэна. А еше ковенские партизаны. Ваш опыт военного...


  Женщина стояла посреди комнаты, держа в руках керосиновую лампу. Мягкий
свет озарял милое неправильное лицо, платье, которое она так и не сняла.
Рука, за обшлагом рукава которой лежали документы, поднята к груди.
Картина была такой мирной и трогательной, что сжималось сердце.
  - Пани Северина Маржецкая?
  - Так. Чего пан хочет?
  Офицер снял фуражку и вытер вспотевший лоб.
  - Эмиссар повстанцев?
  - Пан...
  - Хозяин здешнего дома просил не причинять вам вреда. Мы глубоко его
уважаем