нравится.


  (...)


  Посреди заброшенной песчаной дороги стоял баул. Был он раскрашен, как
кильт шотландца-авангардиста. А вокруг, то присаживаясь на него, то носясь
крупной рысью и взбрыкивая босоножками-копытами, металась длинноногая
девица в черных легинсах, сверкающем зеленом топике, едва закрывающем
живот, со стянутыми резинкой рыжими волосами. При особенно порывистых
движениях волосы эти колотили девицу по щекам, словно хвост укушенной
шершнем кобылы.
  Девицу звали Катька и было ей тринадцать с половиной лет.
  Прометавшись какое-то время, она в очередной раз подхватила баул, прижимая
к себе, как беременную бегемотиху. Ярость - не сила, хватило девчонки
ненамного.
  "Кошка прошла шесть шагов и упала," - пропыхтела она, вытирая потный лоб.
На лбу осталась пылевая полоса. Катька плюхнулась на баул; держа за корень
хвоста, извлекла из топика бело-пятнистую крысу:
  - Пропали мы, Золотко. Гад!
  Определение это относилось к старшему брату, который бессовестно ссадил
Катьку не доезжая до лагеря и благополучно укатил по своим делам.
Относился брат этот к категории ласковых обормотов и полагал, что сестрица
всегда и со всем справится сама.
  На проселке было пусто и пыльно, по обе стороны тянулись покосившиеся
заборы, густо заросшие пустозельем и озверевшим малинником. И ни живого
духа вокруг. Те триста метров, за которыми должен был находиться лагерь,
давно окончились, но лагеря никакого не было. Катька выволокла из бокового
кармана баула бутыль с минералкой. Приложилась к горлышку. После минералки
жара сделалась еще нестерпимее. Хоть бы тень какая!..
  Тень появилась еще через десяток шагов. Смутно походила она на виселицу и
покачивалась, издавая скрип. Вернее, скрипела не сама тень, а ее источник
- старые качели на ржавой раме. Когда-то, очень давно, качели были
покрашены в красный цвет. Они раскачивались и визжали над дорогой, и
Катьке показалось, что вот только что на них кто-то сидел, но увидел ее
баул и предусмотрительно дал деру.
  Девчонка вытерла лоб в очередной раз, и разводы грязи сделались еще гуще.
Она шагнула к качелям. И тут кто-то действительно ломанул через кусты:
  - Нельзя!!
  Вопль был душераздирающий. Катька отскочила. Перед ней стоял мальчишка.
Некоторым образом родственник лешего: волосы, распахнутая на животе
длинная рубашка, голые руки были в паутине, чешуйках коры, скурченных
листиках и свежих царапинах. Мальчишка был чуть ниже Катьки, смуглый,
встреханный и совсем нестрашный.
  - Здрасьте, - сказала она, пиная баул. - Чего "нельзя"?
  - Садиться нельзя. Ты чего, не знаешь?
  В карих глазах его плеснули солнечные искорки, а на левой щеке Катька
разглядела похожий на звездочку старый шрам.
  - Не знаю, - согласилась она, протягивая лешонку бутыль.
  - Это качели из "Романтики".
  - Ну и что?
  - Это лагерь. Его забросили после Чернобыля.
  Катька пожала плечами: я-то тут при чем? Мне вообще "Чайка" нужна.
Оказалось, что им по дороге.
  - Даниил, - паренек протянул крепкую ладонь.
  Катьку всегда бесил обряд мужского рукопожимания, но жара плохо
подействовала - руку она тоже протянула, и не для поцелуя.
  - Так что качели?
  - Остались качели, - не дожидаясь просьбы, Даник взгромоздил баул на
плечо. - Скрипят.
  - Это повод не садиться? - качели быстро исчезали за горизонтом, но не
такова была Катерина, чтобы не докопаться до сути.
  - Повод, - Даник домчался до дыры в проволочной сетке и сбросил баул на
землю. - Они не просто так скрипят. Они заманивают.
  Катька поняла, что ее тоже заманили. На тайну. Гусыня. Еще ни одному
мальчишке на свете она не позволяла так быстро с собой знакомиться. А
Даник широко улыбнулся и бросил:
  - Вечером доскажу.


  (...)


  ... Представление длилось своим чередом. Происходило оно на открытой
эстраде, и спецэффектов было всего два карманных фонарика и лазер, отнятый
у кого-то из малышей, дразнивших красным лучиком девчонок и кошек. Зато
реакции зрителей мог позавидовать и Большой театр.
  Оказалось, что самое страшное - не танцевать канкан: когда тебя обнимает
за талию Вадимчик, ноги сами отрываются от земли. Труднее всего было
удержать рвущийся наружу дикий смех, зародившийся уже тогда, когда на
сцену выпорхнула, маша марлевыми крылышками, Муха-Жанночка. При каждом ее
порхании прогибались и вздрагивали доски, на телесах трепетала какая-то
полупрозрачная черная тряпка, а над головой мотались на проволочках две
кухонные мочалки. Зал, в отличие от Киры, имел право реагировать, и хохот
и хлопки едва не снесли амфитеатр. Второй взрыв последовал, когда в
кордебалет вломился экспедитор Володя в черных очках, зеленой пачке из
папиросной бумаги, с огромными надписями "кузнечик" на спине и груди.
Массовка истерически хихикала и подвывала залу, когда он на корточках
обскакивал сцену с убийственно мрачным выражением лица. После этого под
рукой Любочки зловеще взвыли динамики, и на сцену пополз Ванечка в черном
трико, с чулком, надетым на голову. Любочка гнусавым голосом
комментировала происходящее. Жанночка заметалась, самовар-Вадим спрятался
за Киру, а кузнечик наконец упал со сцены. И, очень смешно хромая, побежал
в медпункт. Все почему-то решили, что так и нужно, и проводили его
аплодисментами.
  Мафия свирепствовала. Воспитателям восьмого отряда с трудом удалось
удержать детей от спасательной акции. На физрука Геннадия Андреевича
сперва никто не обратил внимания. Только Любочка бросила на него зверский
взгляд и рявкнула:
  - Комарик, по-шел!!
  И Гена пошел.
  Зрители повскакали. Они орали, били в ладони и прыгали на скамейках.
Скромный стеснительный Генаша стал героем дня. Он под музыку метался по
сцене, старательно огибая связанную, якобы горько рыдающую Жанночку,
задирал ноги выше головы и уклонялся от струй Ванечкиного водяного
пистолета. Вода окатывала радостно визжащих зрителей. Генаша
перекувыркнулся через голову, три шага прошел на руках и рухнул. Мафия
лежала под ним, дрыгая конечностями - издыхала в конвульсиях. Музыка стала
бравурной. "Букашки и козявки" вылезали из-под скамьи. Развязали Жанночку,
и она пала на руки победителю. Физрук прогнулся, но устоял. Зрители
засвистели и забились в овациях. Занавес.
  Тут-то и влюбилась в Генашу Ирочка.
  Страшно подумать, что может успеть натворить влюбленная женщина за
какие-то полчаса между ужином и дискотекой, даже если этой женщине пять с
половиной лет.


  (...)


  - А в какое подземелье они проваливаются? - деловито спросила Катька.
  - В таинственное.
  - Не верю. Вот у Гоголя входит черт - верю.
  Девчонки обиженно заверещали, а Максим подмигнул. Замирание сердца было на
корню загублено. Кто-то предложил одолжить у Киры гитару.
  - В старой часовенке - старенький гробик, - очень душевно пропела Катька.
На гитаре она научилась играть недавно, и лучше выходило, когда никто не
видел, зато у нее было роскошное сопрано. И это, как утверждал братец, уже
много. Особенно теперь, когда у большинства "певцов" - ни слуха, ни
голоса. - В гробу том - покойничек - серенький лобик.
  Крестик сжимает с облупленной краской.
  Щурит на свечку тоскливые глазки.
  Не обрывая пения, Катька показала, как он это делает, и кто-то тихонько
хихикнул.
  Песенка оказалась в тему. Катьку слушали. Никто не кривился. Даже пальцы в
аккордах путались не слишком. В общем, если писателя из нее не выйдет, без
куска хлеба она не останется.
  - Рядом с покойником бродит вампирчик,
пада-пада-пададуда,
пьет из бутылочки свежий кефирчик,
пада-пада-пададуда (Тут народ стал улыбаться вовсю),
свежий кефир из бутылочки пьет
и тихую песню поет:
  а-а!!
  Народ шарахнуло. Даник, который сидел всех ближе, упал с крыльца. Честное
слово, Катька плохого ему не желала. Даже совсем наоборот. Просто эта
песня поется именно так.


  (...)


  О появлении призрака первым сообщил малыш из восьмого отряда. "Сообщил", -
сказано мягко. Это был дурной вопль, перекричавший дискотеку. По рассказам
насмерть перепуганной воспитательницы, дитя еще пятнадцать минут билось в
истерике, а внятного было - что "там - облако" и "оно смотрит".
Добровольцы помчались в это "там": никакое облако никуда не смотрело. Но
место за заброшенным корпусом стало вызывать нездоровый интерес.
  - Мы должны это расследовать, - сказала Катька. Она как раз заняла очередь
к умывальнику. Народ плескался и орал возле него сегодня чуть тише
обычного, и уже это одно наводило на кое-какие подозрения.
  - Тебе что, хочется поиграть в детектива? - спросил Даник, задумчиво
пережимая кран. Струя воды пальнула в стороны, народ отскочил и заругался.
  - Хочется, - Катька легкомысленно тряхнула хвостом. - Хочется загадок и
приключений. Имею право. Я же не виновата, что родилась в провинции!
  - Агата Хичкок!
  - Предпочитаю Энид Блайтон. У нее мальчишки воспитанные.


  (...)


  - Там, - сказал Максим.
  Там, где невидная в темноте, убегала под сосны тропинка, примерно на
уровне глаз сгустился вязкий белый туман. Он висел, слабо покачиваясь,
хотя стояло безветрие, и смотрел. Нет, глаз у тумана не было. Просто
возникало ощущение, что нечто вполне материальное подползает по, то есть,
над дорожкой и очень интересуется наблюдателями. Катька переглотнула. Она
бы заорала очень громко и тоже ринулась наутек, как давешний
первоклассник, если бы не куснувший за ухом комар. Катька звонко хлопнула
себя по затылку и поняла, что давящий взгляд исчез. И еще поняла, что
ладонь Даника до боли сжимает ее запястье. Она выкрутилась, подула на руку
и осторожно посмотрела на сосны. Там ничего не было.


  (...)


  - Нам надо нарисовать тысячу дырбублов.
  - Что-о?!..
  - Дыр-буб-лов, - внятно повторила Ленка. - Дырок от бублика.
  Кира потрясла взлохмаченной головой.
  - А зачем?
  - А, - сообразила Ленка, - ты же не знаешь. Это валюта такая.
  На лагерь надвигалась задуманная Любочкой экономическая игра. Целью ее
было заработать как можно больше, и не рэкетом, а честным трудом. Для
этого каждый отряд придумывал и открывал какое-либо предприятие.
Парикмахерскую, комнату страха... а в первом отряде даже должна была
работать баня. Кира с Ленкой и отрядный актив устроили мозговой штурм.
Нужно было выделиться, нужно было придумать нечто такое, на что охотно
ринутся и малыши, и убеленные сединами... ой... старшеклассники. Кира
взглянула в сторону глухих терминаторских апартаментов.
  - Привидение, - внятно сказала она.


  (...)


  Кира, под нарастающую какофонию спрятав в тумбочку уже сосчитанные деньги,
вышла на крыльцо. Оценила происходящее, решила, что, освободившись, даст
Ринальдо по шее, и, наклонясь над орущим дитятей, внятно и веско
произнесла:
  - Я тебя стукну. И ты станешь фиолетовой.
  Ируська заткнулась. Она просчитывала исходящую от Киры опасность. И
недорассчитала. Потому что первый и единственный раз в истории "Чайки"
Кира перекинула скандалящую красавицу через колено и шлепнула недрогнувшей
рукой пониже спины. Наступила тишина. На крыльце в свою очередь появилась
Ленка и, закатывая от счастья глаза, непередаваемым тоном изрекла:
  - Благода-ать...
  Ируська была повержена надолго. Она даже не помчалась жаловаться маме. Она
сидела на земле перед третьим отрядом и все ждала, когда же начнет
окрашиваться в фиолетовый цвет.


  (...)


  - Какого покойника?! - сказано было так, что могла постигнуть кондрашка. И
Симрик не стал тянуть.
  - Пункт третий. Физрук.
  Только после его сообщения они осознали весь ужас оговорки начальника на
торжественной линейке. Ведь, согласно совершенно достоверным данным,
физрук умер лет двадцать назад прямо здесь, в лагере, в этом самом
заброшенном корпусе. То есть, тогда еще не заброшенном. Но все равно умер
- дети довели. Однако дух его не давал знать о себе в течение долгого
времени, и вот - был разбужен роковыми словами Ростиславыча. Скажи тот:
"Поздравляю и физрука Геннадия Андреевича", - ничего бы не было! Но весь
лагерь помнил, что Рома имени не назвал, а значения тогда не придали, и
нате... Кошмар.
  - Кошмар-р... - произнесла Катька, покатала, как соленый камешек во рту.
Не то что ей было страшно, просто версия с кладом нравилась больше. Это
надо было немедленно выяснить.
  - Послушай, - "ш-шай", - зашуршало в акациях. - А не могло так быть, чтобы
сразу и он тут и умер, и клад? Или увидел клад - и умер...
  - Ага, жаба задавила.
  Максим настороженно оглянулся.
  - Никакая жаба его не давила. Ой, то есть, я не то хотел сказать. Мне
кажется, кто-то за нами следит.
  Тут же Даник пригнулся и нырнул в кусты. Затрещало, а потом стало тихо.
  - Ушел, - возвращаясь, кинул Даник возмущенно. - И мы хороши: сидим себе у
кустиков - подползай кто хочешь, подслушивай сколько влезет. Ты... -
накинулся он на Максима. - Ты же читал про шпионов!
  Фоном к его возмущению заголосил на эстраде юный тенор, повторяя раз
двадцать: "Нас не догонят!"


  (...)


  - Не припомню, чтобы привидение ловили в яму.
  Катька пожала плечами:
  - Ну, если вы знаете другие способы...
  Ей предпочли не мешать, и к обеду через тропинку пролегли три пехотных
окопа полного профиля.
  - Снимаю шляпу, - произнес Максим, делая соответствующее движение. То, что
шляпы у него отродясь не водилось, было ничего не значащей мелочью. - Как
тебе это удалось?
  Катюша гордо молчала. К ней подступили с обеих сторон. Под угрозой полета
в крапиву пришлось ответить.
  - Ну, я сказала восьмому отряду, что здесь спрятан клад.
  Катька наслаждалась своим триумфом ровно пять минут. Потом пришлось
браться за лопату и назад все закапывать.
  - Во избежание травматизма, - как всегда, туманно выразился Максим.
  Они оставили только неглубокую сторожевую ямку. Если кто-то пройдет,
обязательно о нее споткнется, не расшибется, но вскрикнет от
неожиданности. Тут-то его и накроют.


  (...)


  - ... сил нет ... днем и ночью... медом намазали.
  В голосе явственно просквозило отчаянье.
  Симрик отмахнулся, как от августовской мухи. Ну, жалится в ольховнике
кто-то, место нашел.
  - ... отпугнешь, ага. Не знаю!..
  Тут опять взорвалась дискотека. Но Максим, погрузившись в дневник, ее тоже
уже не слышал.
  "Около полудня мы пришли в товарный вид и смогли подумать, что нам теперь
делать дальше. Вытащили карту - мы сидели под мостом через ту самую речку
Беседь, к которой стремились. К северу от нее и начиналось междуречье,
которое мы собирались исследовать на предмет места для проведения игры.
Наша подробная топографическая карта, лист "Новозыбков N-36-XXXII",
кончалась как раз селом Новоивановка - вот она, Новоивановка, на том
берегу, как раз, где она по карте показана. Стало нам понятно, отчего на
административной карте в этом районе обозначено так мало населенных
пунктов - никакой тут не лесной массив, а вовсе даже зона отселения. А вот
следующего листа подробной карты, листа с номером N-36-XXXIV, который бы и
рассказал нам, что за география там, на северном берегу Беседи, у нас не
было. Мы не смогли его купить, когда готовились к походу. Кто ж знал, что
тут все по-другому, чем мы думали!


  (...)


  - Даник, - сказала Катька нежно, - можно тебя?
  Заинтригованный и польщенный Даник отошел с девчонкой за ольхи.
  - Пока я не забыла, что это за трубка?
  - Какая трубка?
  - Ну та, которой в Беларуси нет.
  - А, кимберлитовая. Я сам не очень знаю, но, кажется, в них находят
алмазы. А чего ты Макса не спросишь?
  Катька тоже выдрала пучок травы и честно призналась:
  - Не могу. Умру от скуки, пока он объясняет.
  Они вернулись к Максиму. Главный сыщик как раз доедал последнюю картошку.
  - Ой, извини, - сказал он Данику, протягивая уцелевший огрызок. Даник
искренне отказался от оного в пользу приятеля.


  (...)


  Симрик изволил проснуться, а Кахновский выпучил глаза.
  - Все сходится, - заголосил он, почти становясь на голову. - Говорю вам,
все сходится! Вот, - он ткнул пальцем в лист, - черным, то есть, серым по
белому: "... не реже раза в неделю пугать людей..." И туфелька!
  - По-моему, тогда они явно перевыполнили обязательства... - сонным голосом
пробормотал Максим.
  Его растолкали и заставили бежать в садок для привидения. Но самые упорные
поиски ничего не дали: одинокая туфля исчезла бесследно.


  (...)


  - Что случилось? Меня чуть не убили, а он спрашивает!
  - Кто?
  - А я что, видела? - Катька поняла, что заговорила, когда собиралась
гневно молчать, и опять нырнула в одеяло. Даник сидел и сопел на краешке
постели. Ему было очень стыдно. И любопытно тоже.
  - Катька, - осторожно начал он. - Хочешь, я на колени стану? Или клумбу у
Ростиславыча обдеру?
  Катька повозилась под одеялом:
  - Хочу.
  С Виолкой Даник столкнулся в дверях. Какао расплескалось, а бутерброд
классически упал маслом вниз, вызвав ярость дежурной и крыскину радость.
  - Ножницы давай, - рявкнул Даник.
  - Маникюрные подойдут? - Виолка глядела с обожанием. А потом ринулась в
косметичку. На кровать посыпались тюбики туши, губной помады, заколки,
тени и бантики.
  - Вот!
  - Все, я пошел.
  - Чего это он? - спросила Виолка в пространство. А Катька выбралась из
кровати и со стонами начала одеваться.
  - Тебе лежать надо, - произнесла подружка неуверенно.
  - Ща! Пропустить такую корриду!


  (...)


  Максим пропустил Катькину инсинуацию и торжественно поднял палец:
  - Мы имеем живого преступника. К тому же, преступника нервничающего. А
значит, совершающего ошибки!
  - Первую он уже совершил, - пробормотал Даник. - Оставил ее в живых.
  - Он старался, - Катька отряхнула руки, доломав о Даника букет. - Я не
виновата, что ему не повезло.
  - Зато теперь ты его знаешь, - сказал Максим. - И он может постараться еще
раз, чтобы ты никому ничего не успела рассказать. Так что поторопись.
  - Умрешь в хорошей компании.
  Катька повела плечиками и, небрежно потянувшись, сняла с уха Даника
повисший пион:
  - А я ничего не видела.
  Они с возмущением взглянули на Катьку. Быть так близко, можно сказать,
рядом с разгадкой - и ничего не увидеть?!
  - Жаль, что он этого не знает, - с насмешкой посочувствовал Даник, -
убивать раздумал бы.
  - Возможно, это не входило в его намерения, - утешил Максим.
  - Зато в мои - скоро войдет, - Даник демонстративно отряхнул с рубашки
остатки зелени. - Так-таки ничего и не видела?
  - Не-а, - вздохнула Катька. - Он подкрался сзади, фонарь не горел.
  - Мужчина или женщина?
  - Мужчина, кажется. Я чуть не сдохла.
  - Здорово бы облегчила чью-то жизнь.


  (...)


  ...Максим подумал и вычеркнул.
  - Вот что, - надувшись, сказал он. - Мы должны поставить себя на место
преступника. Если он хотел сделать гадость Жанночке - это одно, а если
подстерегал нас или Катьку... Мы думаем на Жанночку, а он спокойно
обделывает свои дела. Прекрасное алиби!
  - Если не попадешься на краже.
  - Не попался же. А заловили - мог сказать, что зашел по делу.
  - Ночью?
  Максим хлопнул ресницами:
  - А в самом деле, отчего мы решили, что он заходил ночью?!


  (...)


  Тихий час - очень полезное для воспитателей время. Немного бурное в начале
и в конце, но в середине... Существует мнение, что тихий час взрослые
выдумали специально. И только потом стали оправдывать тем, что детская
нервная система нуждается в отдыхе. Ща! Это их воспитательская система
нуждается, что бы там ни говорили и ни писали высоколобые ученые мужи от
валеологии. Так что тихий час - это здорово.


  (...)


  Валькира пожала плечами. Почему-то при слове "игра" ей чаще всего
вспоминались теплые воскресенья, желтые листья на фоне яркого осеннего
неба, прозрачность веток и перестук деревянных мечей. Игра - это
неограниченная возможность быть самим собой. Сбросить маску, не
подстраиваться под обстоятельства, жить полно так, как больше нигде...
ведь в игре даже смерти можно не бояться. И если прохожий шарахается от
людей с деревянными мечами - это проблемы прохожего. Почему он от пьяниц
так не шарахается? Привык?


  (...)


  - Кстати, иностранное слово там было "ковен"