хотом чаек пугала. И танцевали до рассвета.
   Бросили с четырех с раскрытием на двух.
   Хлопнул купол, и зависла Настя над морем. А у  Катьки  не  хлопнул.  Мимо
скользнула Катька и вниз, вниз,  вниз.  В  точечку  превращаясь.  Чем  Настя
помочь может? Парашют раскрыт, и никак на  нем  Катьку  не  догнать.  Катьке
только криком и помочь можно. И кричит Настя:
   - Рви! Катька! Рви! Кольцо рви!
   На земле Катька смеется. И Холованов  смеется.  И  вся  сборная  смеется.
Катька уже тренированная. Ей прибор не на два километра взвели, а на  двести
метров. Чтоб Настю пугануть.
   Настя уж думала, что Катька разбилась.
   Смеются все. Одна Настя в себя прийти не может. Сердце не железное.
   - Ладно, ладно, Настя, будешь и ты когда-то до самой почти  земли  летать
не раскрываясь, сама новичков пугать будешь. Иди отдыхай. Больше тебя пугать
не будем. Завтра прыгаем снова с четырех, до раскрытие на километре. Это  не
фунт изюму. Иди, морально готовься. Не побоишься на километре раскрыться?
   - Не побоюсь.
   Бросали с четырех.
   С раскрытием на километре.
   На километре хлопнул у Катьки купол, а Настя вниз  летит,  превращаясь  в
точку.
   Теперь Катьке очередь кричать.
   - Настюха, раскройся! Раскройся, дура! Руками рви! Руками!
   Ничем не поможешь ей. Зависла Катька на парашюте - быстрее не полетишь. А
Настя, не раскрываясь, - к земле, к земле, к земле. И с земли ей орут: "Рви!
Настюха! Рви!"
   Не реагирует.
   На двухстах у нее все три автомата сработали. Хлопнул купол. Тут и земля.
   Вызывает Холованов.
   - Сама на двести поставила?
   - Сама.
   - Всех нас напугать?
   - Ага.
   - Но у тебя нет практики даже на восьмистах метрах раскрываться.
   - Теперь есть. Сразу на двухстах.
   - Это хорошо. За грубое нарушение дисциплины  от  прыжков  отстраняю.  Из
сборной отчисляю.
   Ходит по пустынной косе.
   Шумят волны. В небе купола. В небе планеры и самолеты.
   А ей делать нечего. И ехать ей некуда. Сидит на берегу,  камушки  в  воду
бросает. Или лежит и смотрит в даль. Как кошка бездомная. - И есть ей нечего
уже третий день. Кошка мышей бы наловила. А Настя мышей ловить  не  обучена.
Потому просто сидит и в море смотрит. И никого вокруг.  Зато  отоспалась  за
много месяцев и на много месяцев вперед. Никто не мешает - ложись на камни и
спи. Одеяла не надо. Тепло. Лежит. В памяти статьи устава перебирает.
   Зашуршали сзади камушки. Оглянулась. Человечка не  видно,  потому  как  в
лучах  солнца.  Только  сапоги  видно.  Нестерпимого  блеска  сапоги.  Глаза
поднимать не стала. Зачем глаза поднимать. Она и так знает, чьи это сапоги.
   И говорить ничего не стала. О чем говорить?
   Заговорил он:
   - Ты что здесь делаешь?
   - Миром любуюсь.
   - Жрать хочешь?
   - Нет.
   - Ну и характер у тебя.
   На это она промолчала.
   - У меня тоже, знаешь ли, характер. И послал бы тебя к чертям.  Но  я  за
тебя сто американских парашютов  отдал.  Получается,  я  их  просто  пропил,
промотал. Летаю в небе и все тебя высматриваю. Коса песчаная и не  могла  ты
далеко уйти. От парашютов наших.
   - Не могла.
   - Тогда пошли.
   - Куда?
   - Прыгать.
   Начали все с самого начала: прыгали с четырех  с  мгновенным  раскрытием,
потом с четырех с раскрытием на трех. На двух. На километре. Добрались и  до
двухсот метров.
   Поначалу на четыре тысячи вывозил сам  Холованов.  Потом  его  вызвали  в
Москву по неизвестным делам. Вывозил помощник его. Но  с  Холовановым  лучше
было.
   - Какой же дурак такого человека в самый разгар  тренировок  по  пустякам
дергает?
   - Дурочка, а ты хоть знаешь, кто он такой?
   - Холованов и Холованов. Рекордсмен.
   - Ах, глупенькая Настенька. Холованов - личный пилот товарища Сталина.  И
телохранитель. Его не зря Драконом зовут.
 
 
   ГЛАВА 3
 
   Поле от горизонта до горизонта. Поперек поля бетонная полоса. У полосы  -
трибуна для вождей. Над трибуной  -  тент:  синие  и  белые  полосы.  Вокруг
трибуны - охрана.
   Вожди через три дня появятся. А трибуна под охраной. Через три  дня  все,
что с этой стороны взлетной  полосы,  заполнит  толпа.  А  полоса  останется
свободной. И все, что за полосой, - свободным будет. Над той  стороной  поля
истребители петли вертеть будут, туда парашютисты валиться будут  отдельными
снежинками и снегопадом. Воздушный парад, одним  словом.  Несокрушимая  мощь
Родины. Несгибаемые крылья советов.
   А пока подготовка.
   Бойцы тянут кабели.  Верхолазы  на  столбах  дятлами  сидят,  молоточками
постукивают, репродукторы-колокольчики прилаживают. Кран-исполин  с  кузовов
автомобильных   ларечки   снимает   и   аккуратным   рядочком   расставляет.
"Пиво-воды", "Мороженое", "Союзпечать". Снова - "Пиво-воды". Плотникиумельцы
из фанерных щитов сортир сколачивают. Сортир-гигант. Крупнейший в Европе.
   Но главная забота - безопасность.  Навезли  из  Москвы  табуны  чекистов.
Тренировка. С виду - просто парни в кепочках,  в  пиджачках,  в  футболочках
полосатых. Вроде даже и не чекисты. Присмотришься - они.
   И команда над полем: "Ра-а-а-зберись!"
   Вроде толпа была, вроде орда неуправляемая, а  р-р-раз  -  и  разобрались
цепочками-линеечками. Продольные людские цепочки до самого горизонта.  И  до
другого - тоже. Еще поперечные цепочки. Цепочки людские своим  переплетением
квадраты образуют. Коробочки. Арматуру толпы. Нахлынет народ  московский  на
поле тушинское, а меж народа - полосы чекистов. С севера на юг, с запада  на
восток. В толпе их не увидишь. А сейчас  они  пока  без  толпы  тренируются:
становись - разойдись. В каждой цепочке свой начальник. В каждом квадрате  -
свой. У каждого начальника  -  трубка  телефонная  в  кармане.  Когда  толпа
заполнит поле, каждый командир в толпе, в давке, незаметно  свой  телефон  к
подземному кабелю подключит или к ларечку  "Пиво-воды",  или  еще  к  какому
ларечку. Не зря к ларечкам кабели провешены.
   Ближе к трибуне вождей - гуще цепи, коробочки  плотнее.  У  самых  трибун
цепи совсем непробиваемые. Как фаланга Македонского.
   Под самой правительственной трибуной - кабина комментатора.  Так  усажен,
чтоб и самолеты увидел, и  парашютистов,  и  лицо  товарища  Сталина.  Чтоб,
значит, реагировал, если что. Рядом с комментатором место Холованова. И  ему
самолеты будут видны, и парашюты, и толпа, и лицо товарища Сталина.  Сложные
у Холованова обязанности. В лицо Товарищу Сталину смотреть. И в  небо.  И  в
толпу. Еще и на комментатора. На боку товарища Холованова  -  "Лахти  Л-35".
Это если вдруг комментатор взбесится и начнет  всякие  мерзости  в  микрофон
выкрикивать: так чтоб долго  не  кричал,  чтоб  его  сразу  тут  и  порешить
одиночным выстрелом между глаз. Еще  у  Холованова  в  руке  рубильник:  тот
правит, у кого связь в руках. У кого связь, тот  команды  передавать  может.
Кто команды передает, тот парадом командует. Не зря товарищ Ленин  в  первую
голову телеграф захватывать рекомендовал. Так вот связь  в  надежных  руках.
Рубильник в руках на тот случай, если враги в кабинку ворвутся и в  микрофон
начнут передавать толпе не те команды, какие следует. В этом  случае  дернет
Холованов рубильник и всю систему связи одним электрическим ударом расшибет.
Лучше - никакой связи, чем в руки врага отдать.
   Прямо у кабинки, в которой комментатор с Холовановым сидеть будут, -  три
чекиста. С виду - техники микрофонные. На самом  деле  они  для  того,  чтоб
Холованова продырявить, если он взбесится и сам в микрофон  гадости  кричать
вздумает. Оружие у них - под пиджаками. Оттопыривается оружие  на  задницах.
Оружие у них -  без  особых  претензий.  На  всех  не  напасешь  заграничные
"Люгеры", "Кольты" и "Лахти". Потому оружие  у  них  -  обыкновенные  родные
"тетешники". Ни отделки у "тетешника" элегантной, ни вида  заморского.  Одно
хорошо: лупит мощно и точно. Надежная штука "ТТ". Никогда  не  подведет.  Но
если у одного микрофонного техника при стрельбе по Холованову осечка выйдет,
так передернет затвор и тут же другим патроном Холованова успокоит.  А  пока
он передергивать будет, Холованова пробьет восемью дырками  другой  товарищ.
На то и приставлен рядом с первым. Ну а если и у него заедание  или  перекос
затвора, то тогда третий товарищ из Холованова решето делать будет.  Но  это
на самый крайний случай. А в нормальной обстановке, чуть что, они все втроем
по восемь патронов в Холованова врежут, сменят магазины - и  еще  каждый  по
восемь. А пока улыбаются они Холованову. И он им улыбается.  Почтительны  те
трое: сталинский личный пилот. С таким не шути. С другой  стороны,  прикажут
завтра - и превратится сталинский личный пилот  в  обыкновенного  клиента  с
маленьким входным отверстием в затылочной части черепа и с большим  выходным
отверстием в  лобовой  части.  Может  быть  и  наоборот.  Можно  к  товарищу
Холованову в лапы попасть и превратиться в его клиента... Потому лучше с ним
пока не ссориться, а улыбаться: как дела, дорогой товарищ?
   Идут  часы.  Палит  солнышко  беспощадное.  Пылит  аэродром.   Тренировка
продолжается.  Холованов  по  телефону  команду-циркулярку:  блокируй!   Это
значит, из одной коробочки в другую  хода  никому  не  убудет.  Выпускай  на
север!  И  это  понятно:  в  каждой  коробочке  выпускай  людей  в  северном
направлении, а в другие не выпускай. Отпусти блокировку! Это  значит,  толпа
вообще присутствие чекистов ощущать не будет - ходи в любом  направлении.  И
опять: блокируй! В  южном  направлении  -  выпускай!  Так  миллионную  толпу
контролировать можно. Тут еще рядом пикапчики стоять будут. Чуть что,  через
толпу вооруженную группу в любую точку аэродрома перебросить можно.
   Если связь телефонная  откажет,  то  и  тогда  контроль  над  чекистскими
цепочками не нарушится. Тогда команды другим образом передаваться будут.
   Молчаливыми жестами по цепочкам. И подражанием впереди стоящему. Рядом  с
комментаторской будочкой поставили детинушку. Выше  него  во  всем  НКВД  не
найти. Если Холованов прикажет ему сесть, сядет. Тогда все, кто  его  видит,
тоже садятся. И все, кто их видят, сядут. А садиться зачем? Для  дисциплины.
Мало ли что случиться может? Мало ли какая ситуация сложится? И  связи  нет.
Так вот выполняй команды молчаливые. Любые команды выполняй. Любые!
   Выполняй,  что  прикажут.  Потому  команды  из  стеклянной  будки  так  и
сыплются: встать, садись, ложись, встать, садись, разойдись, становись!
   Рядом по палю пустому две подружки-хохотушки гуляют.  Катька  и  Настюха.
Перед прыжком своим рекордным пришли просто на поле посмотреть,  на  котором
приземляться.  И  все  им  смешно.  Хи-хи  да  ха-ха.  И  Холованову   рожки
показывают.
   Не понимают, что у Холованова за них душа болит.  Глупые  совсем.  Вообще
ничего не понимают. А риск немалый. Надо бы их еще как-то подстраховать.
   Настя с Катькой все полем гуляют. Мордочки чекистам корчат. Катьке все бы
хохотать. А Настя нет-нет, да и вспомнит прыжок предстоящий,
   - Ты, Катька, не схлюздишь?
   - Да я затяжными прыгала, когда  ты  еще  укладку  осваивала.  Ты  бы  не
побоялась, раньше времени не рванула бы, не раскрылась бы на пятистах.
   Попался тут Катьке в траве жук смешной. Ну такой смешной, что забыла  она
прыжок предстоящий и уже хохотала, не переставая.
   - Знаете, девоньки, советская техника - лучшая в мире. Но подстрахуемся и
немецкой. Помимо советского прибора РПР-3 дадим мы вам  дополнительно  и  по
немецкому прибору. Страховка хорошо, двойная лучше, тройная лучше двойной, а
мы еще добавим. С другим принципом действия. С секундомером Прибор немецкий,
а часовой механизм" в нем швейцарский. "Ролекс" Желаю удачи.
   Выбрались на плоскости. Катька на правую, Настя -  на  левую.  Улыбнулись
пилоту. Тот четыре пальца в кожаной перчатке показывает: точно четыре тысячи
держу. И махнул рукой.
   Скользнули девочки в бездну.
   Толпа миллионная в небо смотрит.
   И товарищ Сталин.
   И Холованов.
   Предпоследний номер программы. Холованова  ответственность.  После  этого
массовый прыжок. Но это уже не его забота. Хорошо воздушный парад прошел. Ни
сучка,  ни  задоринки.  Остался  затяжной  с  четырех   тысяч   и   массовый
заключительный.
   Все  круче  самолет,  все  круче  берет.  И  вот  выровнялся.   Двигатель
придержал. С земли хорошо слышно, как  рокот  моторный  прекратился.  Диктор
напротив Холованова сидит, радостным голосом толпу извещает:
   - Высота четыре тысячи метров над уровнем моря.
   Тут только и понял Холованов, что разобьются обе. Скользит Настя. Рвет ее
поток воздушный словно водопад горный. Весело и страшно. И все страшнее. Все
сегодня не так почему-то. Чувство такое, что не так.  Земля  слишком  быстро
надвигается. Хронометр правильно тикает, и все  три  курка  взведены,  и  по
опыту знает, что лететь еще да лететь, но  почему  земля  прет  навстречу  с
такой скоростью? Главное - не хлюздить. Приборы сами все сделают. Главное  -
страх сдержать. Не дать страху вырваться. Но вырвался страх, как  вырывается
купол из ранца. И закричала Настя, как кричат во сне,  когда  кричишь  и  не
кричится, когда в крике только и спасение:
   - Рви! Катька! Рви!
   И Катька рядом. И у нее лицо - ужас. И не кричит она - вопит: Рви!
   И рвет сама кольцо. И Настя рвет кольцо.
   Но...
   Для Холованова время остановилось, когда самолет площадку сделал и  рокот
оборвался. Растянулось для  Холованова  время  гармошкой.  Секунды  в  сутки
превратились нескончаемые. В годы.
   Резанул его диктор: НАД УРОВНЕМ МОРЯ!
   Все просто. За исходную точку отсчета  принят  уровень  моря.  И  самолет
поднялся на четыре тысячи  над  уровнем  моря.  И  умные  механизмы  откроют
парашюты на высоте двести метров над уровнем моря. И  проверено  все  тысячу
раз на песчаной косе. И та коса - на уровне моря. Может, на несколько метров
выше. Но тут - не песчаная коса в Крыму.  Тут  Москва.  Тушинский  аэродром.
Разве Москва на уровне моря? Из школьных учебников известно:  Москва  -  сто
семьдесят метров над уровнем моря. Это в среднем: где чуть  выше,  где  чуть
ниже. Но в любом случае высоты никак не хватает. Откроются парашюты ровно за
двести метров до уровня моря, и будет поздно.
   Смотрит товарищ Сталин на падение двух комочков и понимает...
   Вырвал Холованов микрофон у диктора.
   Трое рядом пистолеты "ТТ" на него вскинули. А он  им  глазами.  А  он  им
мимикой матерной: спасаю ситуацию!
   По инструкции стрелять чекистам положено. Выхватили пистолеты  все  трое.
Народ от них шарахнулся. Но ни один в Холованова не  стреляет.  Подсказывает
чутье  пролетарское:  происходит  что-то  ужасное  и  только   Холованов   с
микрофоном ситуацию спасти может. И на Сталина чекисты  смотрят.  Он  бы  им
мимикой. Он бы им знаком. В момент Холованова прошили бы двадцатью  четырьмя
дырками.
   Но молчит товарищ Сталин. Ни взглядом, ни жестом отношения не выказывает.
Как статуя гранитная. Как стальное изваяние. Одно ему имя - Сталин! Нет  его
сейчас тут в этом  мире  суетном.  В  даль  веков  взгляд  товарища  Сталина
устремлен.
   Холованову же дождаться: две разобьются или одна только. Катька-хохотушка
может спастись. Опытная.
   Над одним комочком вырвало купол, и хлопнул  он,  воздухом  наполнившись.
Над другим тоже вырвало купол. Только не хлопнул он. Не успел.
   Нажал Холованов кнопку микрофонную и тоном радостным: "А демонстрировался
номер: "Катя-хохотушка и мешок картошки!" Га-га-га. Номер  исполняли  мастер
парашютного спорта, рекордсмен Союза  и  Европы  Екатерина  Михайлова.  И...
мешок картошки! Га-га-га!"
   Черен лицом Холованов. Диктору  микрофон  в  зубы:  продолжай!  Засмеялся
диктор радостно: и мешок картошки! Колокольчиком закатился.
   А Холованов здоровенному чекисту: "Смейся, гад, застрелю!"
   Засмеялся  здоровенный  уныло:  Гы-гы-гы.  И  покатилось  по   чекистским
цепочкам: гы-гы-гы. И по толпе: гы-гы-гы.
   Холованов же - в пикапчик. И в поле погнал...
   Купол Настя погасила за две нижние стропы. Их надо энергично и быстро  на
себя вытягивать. Ветра нет, потому  быстро  купол  погас.  Сбросила  систему
подвесную и к Катьке бегом.
   Катька не шевелится. Лежит как мешок с картошкой. И купол  не  гасит.  По
инструкции положено срочно купол гасить и подвесную систему  сбрасывать.  Но
лежит Катька, инструкцию нарушает. Настя бегом к  ней.  Но  не  бегут  ноги.
Тащатся. Так ногами Настя приложилась, что, кажется,  оба  колена  вдребезги
разбиты и ступни вдребезги. И  бедра.  И  позвоночник,  наверное,  в  десяти
местах переломан. Лежит Настя неуклюжим чучелом: погасила свой  купол,  гаси
соседний - такова инструкция. А что его гасить? Он только  наполнился  чуть,
не тугой, каким быть ему положено, а  вялый,  как  мячик  проколотый.  Чужой
гасить легче.
   Всем телом, руки расставив, на него Настя  бросилась.  Купол  Катькин  не
пружинил. Просто под  Настиным  весом  увял,  хотя  и  не  отличается  Настя
весовыми показателями. Теперь  купол  быстро  смять  в  комок.  И  подвесную
систему отцепить. Чтобы тело не потащило ветром Расцепляет Настя  замки,  на
Катьку смотреть боится.
   Тут пикапчик подскочил. Из кабины - Холованов. Катьку - в  парашют  да  в
кузов. И второй парашют туда. Настю за руку - ив кабину. Только тут он ей  в
лицо посмотрел. И отшатнулся. То ли лицо у Насти без улыбки, то ли не ожидал
ее живую увидеть. По расчету, по логике, Насте мертвой полагается быть.
   А Катьке - живой.
   Страшная Катька.
   Потеряло тело форму. Деформировано тело. Бугры  и  шишки  везде,  где  не
должно их быть. На глазах  наливается  тело  чернотой.  Превращаясь  в  один
сплошной синяк.
   Холованов  -  за  рулем.  Настя  рядом.  Взгляд   немигающий.   Подивился
Холованов: ни слова от нее, ни слезинки. Рванул с места.  Рванул  от  толпы.
Рванул от криков.
   А  в  небе  -  массовый  прыжок.  Тысяча  парашютистов  на   разноцветных
парашютах. Загляденье.
   Хоронили  Катю  Михайлову  скромно.  И  скрыто.  Хоронили,  как  подобает
хоронить десантников  в  тылу  врага.  Без  гроба.  В  шелку  парашютном.  В
неизвестном месте. Нельзя на могиле памятник ставить. Нельзя  имени  писать.
Престиж государства - выше любых индивидуальных  жертв.  Только  крестик  на
карте. А карту - в надежное место. Пройдет пятьдесят  лет,  наступит  полный
коммунизм на всей земле. Не будет больше границ государственных, все  страны
сольются в одну великую семью равноправных  народов,  И  тогда  вспомним  мы
тебя. Катя Михайлова. Через пятьдесят лет. Страшно подумать: в 1987 году.  И
поставим на этом месте величественный тебе памятник. Из гранита.  И  напишем
золотыми буквами: "При исполнении служебных  обязанностей...  при  испытании
новейшей  техники,  созданной   творческим   гением...   Катя   Михайлова...
Хохотушка".
   Ночью Жар-птица не плакала.
   Она  никогда  не  плакала.  Запер  ее  Холованов  в  парашютном   ангаре.
Предупредил:  не  показывайся.  Принес  одеяло,  подушку,  мыло,  полотенце,
порошок зубной, щетку, расческу, ведро воды, принес  десантных  пайков  пять
коробок. Пошутил:
   - Десантник, вооруженный сухим пайком, практически бессмертен.
   Не приняла Жар-птица шутку. Он и сам понял - не к месту про бессмертие.
   И вот одна в огромном складе. Под  сводом  мышь  крылатая  мечется.  Луны
сияние в окошечке.
   Обняла подушку и долго кусала губы. До рассвета. Чтоб не плакать.
   И не плакала.
 
 
   ГЛАВА 4
 
   По трамваям московским слухи.
   По рынкам. По подъездам. Спорит народ. Говорят, что ужасно смешной  номер
показали на воздушном параде: бросили с самолета девку с парашютом  и  мешок
картошки  -  тоже  с  парашютом.  Мешок  с  картошкой  разбился,   а   девка
жива-здорова. Вот хохоту было!
   Но не все так говорят. Говорят, две девки  было.  Одна  спаслась,  другая
разбилась. А мешок картошки заранее придуман был: если что не так, объявить,
что мешок разбился. А было их две. Своими глазами видели.  Одна-то  опытная.
Она и спаслась. А другую совсем зеленую приставили. Все  хотела  отличиться.
До