ыло
мешок песком набить и утопить, но в горячую ее голову такая мысль не пришла.
   Спички больше не нужны, как и таблетки  спирта.  Какой  ужасный  запах  у
таблеток. У спичек еще хуже. Пистолет на  боку.  В  магазине  осталось  семь
патронов. Второй магазин пуст. Найти патроны к "Люгеру" в приволжской  степи
вероятным не представляется. Потому пустой магазин - подарок Волге.  Как  же
отвратительно пахнет пистолет. Никогда раньше она этого  не  замечала.  А  у
него сразу столько запахов - оказалось: запах  металла,  пластмассовые  бока
рукоятки свой отдельный запах имеют, и ружейное масло,  и  нагар  в  стволе,
нечищеный после стрельбы в паровозе. Как же раньше она не замечала  все  эти
запахи? Но "Люгер" пока выбрасывать нельзя. Как же его терпеть?
   Раньше у нее темп был отработан:  один  марафон  -  малый  отдых,  второй
марафон - большой отдых, еще марафон -  малый  отдых,  еще  один  -  большой
отдых. Малый отдых - час. Большой - пять часов со сном.
   Но то были другие времена и другие  условия.  Марафонцам  легко:  они  по
дорогам  бегут,  а  Настя  пробирается  местностью  нехоженой:  мелколесьем,
колючими кустарниками, болотами, жгучей осокой. Одно  дело  -  по  мостам  и
дорогам, другое - пахотой, песком, грязью,  через  откосы  и  овраги,  через
орешник  и  заросли  малины,  через  камни,  кочки,  бурелом.   Ей   еще   и
ориентироваться  надо,  препятствия  обходить,  прятаться,   на   глаза   не
попадаться. И  еще:  как  километры  отсчитывать?  Приняла  она  стандарт  -
пятьдесят тысяч пар шагов за один марафон считать. И пошла. Условие: если со
счета собьется, начинать счет с самого начала. Лучше не сбиваться.
   Идет.
   Если она где-то между Казанью и Ульяновском, то слева Волга течет почти с
севера  на  юг.  Надо  все   время   Волгу   слева   иметь.   Километрах   в
двадцатипятидесяти  западнее  параллельно  Волге  течет  Свияга.  Только   в
обратном направлении - с юга на  север.  Карту  Настя  хорошо  представляет.
Однажды  на  экзамене  по  географии  ответила  она   на   три   вопроса   и
дополнительный ей: "Назовите притоки Волги". "А я вам нарисую", -  отвечает.
Взяла  мел  и  на  доске  сверху  вниз  провела  волнистую  линию  в   форме
вопросительного знака. У самого  начала  точечку  поставила  -  это  деревня
Волговерховье. Высота над уровнем моря - 228. Вот озера Стерж, Вселуг, Пено,
Волго, вот Селижаровка  из  Селигера  течет,  вот  впадают  Молога,  Шексна,
Кострома, Унжа, вот Тверда подходит. Ой, забыла: тут же река Вазуза, из воды
Вазузы водку делают. Вот Гжать впадает в Вазузу, а  Вазуза  у  Зубцова  -  в
Волгу. Вот Лама впадает  в  Шошу,  а  Шоша  в  Волгу,  вот  подходит  Дубна,
Медведица, Кашинка... Не знали учителя, что у Волги столько притоков. Вот  и
до Камы добрались. Притоки Камы рисовать? Нет? И называет  Настя  деревеньки
справа и слева, справа и слева. И города... И глубины реки у городов  и  ток
воды в районе каждого города. А  в  каком  это  году  такой  был  сток?  Это
рекордный - весной 1927 года. Но если хотите, Настя назовет  сток  в  районе
любого волжского города в любой год, когда, конечно, был  учет.  И  скорость
течения на фарватере.
   Смотрел-смотрел старый учитель на Настины рисунки, а потом  повернулся  к
комиссии экзаменационной: "А ведь вы не поняли главного.  Она  все  извилины
рек наносит совершенно правильно, смотрите на карту: вот  тут  Вазуза  пошла
чуть вправо, а тут чуть влево. Так ведь она  по  памяти  рисует  изгибы  рек
точно так, как они на карте нарисованы..."
   Давно это было. Никак учителя понять  не  могли,  откуда  у  Насти  такие
знания. А ларчик просто открывался: однажды сосед забыл в их квартире  книгу
какую-то истрепанную без обложки. Все про Волгу. Насте как раз  читать  было
нечего. А тут - географическое описание Волги. Прочитала все 932 страницы, а
прочитав, запомнила со всеми приложениями, со всеми таблицами и схемами,  со
всеми картами, со всеми городами и деревнями по волжским берегам...
   И вот оказалось, что  лишних  знаний  не  бывает.  Теперь  по  очертаниям
волжского берега определила она  свою  точку  стояния,  мысленно  рассчитала
маршрут.
   И пошла.
   Пошла в уверенности, что заблудиться невозможно.
   Исцарапаны руки колючками и лицо, шнурки изорваны, ногу из ботинка  легче
вытащить, чем ботинок из грязи. День и ночь. И еще -  день  и  ночь.  Солнце
точно луч гиперболоида инженера Гарина.  Луч  солнца  так  страшен,  что  не
слепит, а сверлит глаза.  Еще  в  первый  день  оторвала  она  край  куртки,
завязала глаза повязкой, только маленькие дырочки для глаз. Все равно слепит
ей глаза словно электросваркой. И болит голова. И тело ватное горит.
   Но она идет. А солнце свирепствует, как конвоир на расстрельном  участке.
Никогда в октябре не было такого страшного солнца. Откровенно  говоря,  и  в
августе такого не бывало. Потому Настя старается ночами идти. А днями - если
только лес впереди. Если нет впереди леса - отдыхает,  чтобы  всю  ночь  без
остановок идти.
   И еще день. И еще ночь.  Продирается  Настя  орешником.  Бредет  кустами.
Оглянется: та гора, которую утром прошла, все еще и к вечеру видна. Кажется,
за последние десять часов сто километров  позади  осталось,  сил  отдала  на
тысячу километров, а если разобраться, то больше десяти не наберется.
   Знает Жар-птица, что мысль свою все время от дороги отвлекать надо.  Ноги
пусть несут, глаза пусть видят, но мозг совсем о  другом  думать  должен.  О
чем? О жизни. Бредет, своим мыслям улыбается.
   Идет и идет. Вспоминает всю свою прошлую жизнь. И вдруг открытие. Простое
совсем. В ее жизни было и плохое, и хорошее. Так вот у нее оказывается выбор
есть: можно жизнь свою сделать счастливой или несчастной. Это так же просто,
как выбрать фильм в  правительственной  гостинице  -  выбирай,  что  хочешь:
драму, комедию, трагедию, фарс, приключения и вообще что нравится. Так  вот,
если выбирать в памяти все хорошее, то  хорошая  жизнь  получается.  А  если
вспоминать все плохое, то получается плохая жизнь. От нас самих зависит, что
из прошлого наша память выбирает. Захотел жизнь превратить в  триумф,  скажи
себе только: моя  жизнь  -  триумф,  и  выбирай  в  памяти  моменты  великих
свершений. Хочешь счастья в жизни - вспоминай  моменты  счастья.  У  каждого
есть что вспомнить. Как каждый для себя жизнь  прошлую  сформулирует,  такой
она для него и будет. Можешь жизнь свою по собственному  желанию  превращать
во что нравится: в приключения или в героическую эпопею. Но если  так  легко
прошлую жизнь сделать счастливой, то почему жизнь будущую  не  превратить  в
один яркий взрыв счастья? Надо просто отрицательные  эмоции  отметать.  Надо
просто о плохом не думать. Все будет хорошо. Надо  только  верить,  что  все
будет хорошо. Надо только отрешиться от  плохих  воспоминаний.  Надо  только
душу не пачкать мечтами о мести, надо злую память давить. Надо прощать людям
зло. Надо его забывать. Смеется Настя над  собою:  многим  ли  она  прощала,
многих ли намерена прощать?
   Бредет счастливая Настя. Со счета шагов не сбивается. Только  каждый  шаг
все труднее достается. Помнит она счет шагам в каждом  марафоне,  только  не
помнит,  сколько  марафонов  прошла,  не  помнит,  сколько  дней  она  идет.
Перепутались дни и ночи. Потрескались губы, кожа на лице  совсем  тоненькая.
Скулы под тоненькой кожей как каркас проступают. И ребра каркасом. Голод  ее
не мучит. И  жажда  не  мучит.  Удивляется  Настя.  Сколько  энергии  отдано
продиранию сквозь орешники и малинники, сколько километров пройдено,  должен
бы голод проявиться. Не проявляется. Ну и хорошо.  Чувствует  Настя,  что  с
каждый днем она все легче становится. Почти  невесомая.  Один  вопрос:  если
энергия расходуется и никак не пополняется, то  на  чем  же  она  до  913-го
километра дойдет?
   И решила: на гордости.
   Бредет.
   На юг. На юг. На юг.
   Идет рощами. Чахлыми перелесками. Идет степью. Ложится, когда  кто-то  на
горизонте появляется.
   Больше шагов Настя не считает. Решила идти не останавливаясь. Идти, идти,
идти. Звенит голова от недосыпа. Знает: остановится - уснет.
   Потому не останавливается.
   Бредет.
   Мираж пред нею на полмира. Мост. Одним концом в берег упирается. Другим -
в горизонт.  Разъезд  пустынный.  Это  913-й  километр.  По  откосу:  "Слава
Сталину!" Рельсы в осеннем мареве. Припекает  солнышко  и  плывут  рельсы  у
горизонта. И поезд на плывущих рельсах дрожит и колышется.  Желанный  поезд.
"Главспецремстрой". Он тут бывает по субботам. До 12-ти дня.
   Где они, субботы? Потеряла Настя счет дням. И  времени  не  знает.  Давно
стукнула часы, давно остановились  они,  давно  их  бросила,  чтоб  руку  не
давили, чтоб лишнего веса не тащить. И  "Люгер"  давно  бросила.  Солдату  в
походе даже иголка тяжела. А тут "Люгер". Железяка  чертова.  По  бедру  все
лупил, в Волге ко дну тянул. К чертям его железного. Бросила - и легче идти.
Давно бросила его. С ним не прошла бы такой путь. Ни за что не прошла бы.
   Потрогала Настя место на бедре, где "Люгер" висел, удивилась: он все  еще
висит, зараза железная. Все хотела бросить, да так и не дошли руки.  Как  же
она с такой тяжестью столько километров? Сама себе удивляется. А часов точно
нет. По солнышку полдень вырисовывается. Жаль,  по  солнцу  часы  определять
легко,  а  минуты  -  не  очень.   И   если   верить   солнцу,   то   сейчас
"Главспецремстрой" тихонечко  двинется  и  покатит.  И  покатит.  Быстро  он
разгоняется. Быстро за  горизонт  его  уносит.  Черт  с  ним.  Разве  жалко?
Понимает Настя,  что  не  настоящий  это  мост,  не  настоящий  разъезд,  не
настоящий поезд. Не могла же она, больная, избитая, дойти до магистрали.  Не
могла. Это сверх человеческих сил. И не могла же она выйти к разъезду  прямо
в то время, когда "Главспецремстрой" тут стоит. Не могла. Просто ей  хочется
дойти до магистрали. Хочется  встретить  поезд.  Хочется  войти  в  вагон  и
упасть. И спать. Не просыпаясь. Спать всегда. И пусть с нее снимут  ботинки.
Она никогда не будет больше ходить в ботинках.
   Бредет.
   В руки себя взять надо. Так надо идти, чтобы ботинки не цеплялись один за
другой. Не цеплялись. Не цеплялись. Очень может быть, что мост и  разъезд  -
вовсе не мираж. Очень может быть, что дошла она. И может,  ей  повезло,  что
дошла в тот момент, когда поезд тут стоит. В субботу до  полудня.  А  может,
товарищ Сталин прислал "Главспецремстрой"  и  приказал  ждать,  и  ждать,  и
ждать. Ее ждать. Ждать, пока птичка не прилетит. Ну этого быть не  могло.  У
поезда других дел много. И у других таких же поездов дел  много.  Вон  какая
страна, и всю ее контролировать надо. Может быть,  суббота  сегодня.  Только
вот в чем проблема: если она добредет до поезда, хватит ли сил по ступенькам
вскарабкаться? Не хватит. Что тогда делать?  Стучать  кулаком  по  двери.  А
хватит ли сил стучать? Услышит ли ее кто? Ослабели руки. Это когда-то она  в
морду могла подвести мастеру Никанору.  Теперь  руки  висят,  как  крылья  у
раненой птицы. Смешно:  издыхающая  Жарптица.  Может,  самое  время  "Люгер"
бросить? Легче станет. На целую тонну станет легче. Если опоздает на  поезд,
то упадет у рельсов, поспит минут десять, вернется в поле и "Люгер"  найдет.
Следующей субботы ей все равно не дождаться. Вот "Люгер" в самую пору  ей  и
сгодится. Стрельнуть в себя. А если дойдет она до поезда  и  успеет  в  него
забраться, то скажет, чтобы сбегали в поле да "Люгер" и подобрали. А  сейчас
без него легче будет. Легче. Будет совсем легко.
   Некоторые думают, что власть Сталина - это самое страшное, что выпало  на
долю России. И осуждают мою героиню Настеньку Жар-птицу  за  то,  что  людей
стреляет без трепета душевного.
   Я не стал расстрелы в деталях описывать, а допросы полностью опустил.  Но
ясно без описаний, на допросах Жар-птица не праздным наблюдателем была и  на
расстрелах - отнюдь не зрителем. Допрос и расстрел - работа.
   На допросах и расстрелах Настя работала. Уверенно и спокойно.
   Отдавая себя работе полностью.
   Потому что власть Сталина не считала худшим вариантом.
   В монастыре свободно Настя могла читать  хоть  Троцкого,  хоть  Бухарина,
хоть Радека. Не  запрещалось.  Даже  рекомендовалось.  И  висели  фотографии
вождей, которые врагами оказались. Настя на Троцкого часто смотрела. В глаза
портрету. А однажды на руки посмотрела. Большая фотография, спокойное  лицо,
свободное положение тела, руки на  животе.  А  на  руках  -  маникюр.  Ногти
товарища  Троцкого  длинны  и  ухоженны,  как  ногти  стареющей   придворной
красавицы.
   Почему-то эти ногти Насте покоя не давали.  Почему-то  возненавидела  она
их. Предлагал товарищ Троцкий ликвидировать семью и собственность. Предлагал
всех организовать в трудовые армии. Только не сказал  товарищ  Троцкий,  кто
этими трудовыми армиями будет командовать. И как-то пальцы холеные  товарища
Троцкого, и полированные длинные ногти под ярким красным лаком не вязались с
идеей трудовых армий. Или очень даже с этой идеей вязались.  Просто  закрыла
Настя глаза и представила себе, что есть трудовая армия...
   У товарища Сталина тоже есть трудовые армии.  Они  называются  коротко  и
просто - ГУЛАГ. У товарища Сталина в  трудовых  армиях  совсем  мало  людей.
Никак не больше десяти процентов населения. А товарищ  Троцкий  предлагал  -
всех. У товарища Сталина трудовые армии только  для  перевоспитания.  Каждый
надежду таит оттуда  вернуться.  А  товарищ  Троцкий  предлагал  всех  туда.
Навсегда. Без всякой надежды... И ногти  товарищ  Сталин  красным  лаком  не
красит...
   Так что, если попадались Насте иногда троцкисты, то она допрашивала их  с
особым пристрастием и стреляла с особой любовью.
   Попадались ей и бухаринцы.  Товарищ  Бухарин  был  романтиком  революции.
Предлагал вывести новую породу  людей.  Путем  расстрелов.  Убивать  плохих,
чтобы остались только хорошие. Великолепная идея. Только кому-то надо  будет
решения принимать, кого стрелять, кого миловать. И  получается  сразу  класс
людей  с  абсолютной  властью...  И   если   романтика   товарища   Бухарина
расстреляли, так ведь в соответствии с его же собственной идеей. Он-то  себя
считал хорошим, а поди докажи, что ты хороший...
   Знала Настя, что будет, если власть  возьмет  товарищ  Зиновьев,  который
считал только те структуры прочными,  "под  которыми  струится  кровь".  Так
товарищ Зиновьев и выражался публично и печатно.
   И пока Сталин воевал против всяких радеков и  Каменевых,  тихо  поднялась
над   Россией   жуткая   тень   капризного,   трусливого,   самовлюбленного,
изнеженного, извращенного, предельно жестокого барина по имени  Тухачевский.
И рядом с Тухачевским - безграмотный Якир,  заливший  землю  потоками  крови
невинных. Якир в каждом занятом  коммунистами  районе  устанавливал  процент
мирного населения, которое подлежало истреблению.
   И много еще их было.
   Спасти Россию - не допустить к власти Тухачевского - Сталин  мог,  только
опираясь на Ежова. В борьбе против Тухачевского  Сталин  вынужден  был  дать
Ежову почти абсолютную власть. И закружилась  голова  у  товарища  Ежова.  И
самого потянуло на власть... Он мог ее взять. И что бы тогда ждало Россию?
   Понимала Настя, что повезло России. Понимала, что  власть  Сталина  -  не
худший вариант. Без этой власти миллионы  шакалов,  выброшенных  на  гребень
революцией, растерзают страну.
   Понимала Жар-птица - бывает хуже.
   Занимала она скромный незаметный пост и на этом посту, как тысячи других,
делала все, что в  человеческих  силах,  и  сверх  того,  чтобы  худшего  не
допустить.
   Оптимисты думают, что жизнь -  это  борьба  добра  и  зла.  Ей  жизнь  не
представлялась в столь розовом свете. Она знала, что жизнь - это борьба  зла
с еще большим злом.
   Не пропадает мираж на  горизонте.  Стоит  "Главспецремстрой"  явный,  как
картиночка. И решила: идти до самого миража. И умереть. В движении.
   Идет. Пахнет железнодорожный разъезд углем. Пахнут  шпалы  запахом  своим
особым. Их какой-то чертовщиной пропитывают, чтоб не гнили.  Издалека  Настя
запахи железнодорожные чувствует. Хорошо, но от острого запаха голову ломит.
   Идет. Идет Настя и понимает, что не  мираж  это  вовсе.  Это  поезд.  Это
"Главспецремстрой". И ни какой-либо, а  именно  тот.  "Главспецремстрой-12".
Его по очертаниям издалека видно. Дураки думают, что однотипные  вагоны  все
одинаковые. Но нет. Если присмотреться, у каждого своя индивидуальность.
   Спотыкается Настя. На колени падает. А ведь решила так ноги переставлять,
чтоб ботинок за ботинок не цеплялся. Чтоб не  цеплялся.  А  шажки  маленькие
совсем. Нет бы пошире шаги. Не получается.
   Бредет она и понимает, что мог старший майор государственной безопасности
Бочаров у железнодорожного разъезда засаду поставить. Мог. Вот  бредет  она,
уже не прячась, нет сил больше прятаться, вот бредет она из  последних  сил,
спотыкаясь, а они сейчас и выпрыгнут. И захватят ее у самого поезда.  Бредет
она, не прячется: может из поезда заметят? Не замечают. А бочаровские  тигры
в засаде ее, конечно, видят и выскочат... В них и стрельнуть ей будет нечем.
Был "Люгер" на боку и семь патронов в нем. Но выбросила Настя "Люгер"  Нечем
ей теперь  отстреливаться.  А  был  бы  "Люгер",  она  бы  сейчас  в  воздух
шарахнула, в поезде услышали бы и спасли...
   Солнце высоко. Полдень. Говорил Холованов: от полночи до полудня. До чего
судьба злая: нет бы Насте выйти сюда в прошлую полночь. За двенадцать  часов
от леса до разъезда добрела бы.  А  так...  Уйду  поезд.  И  вернется  через
неделю. Не доживет Настя неделю.
   Идет она, руками машет. Идет и кричит. "Не уезжайте", - кричит. Кричит  и
смеется. Кричит и понимает, что не  кричится.  Смешно:  понимает,  что  губы
спеклись и потрескались. Что и не раскрываются губы ее вовсе. Это ей  только
кажется, что кричит, а в горле пересохшем крик не  рождается.  Не  видит  ее
никто. Идет Настя, как кавказский пленник. Тот  по  полю  к  своим  бежал  и
кричал: "Братцы! Братцы!" Но те не слышали, а из лесу на скакунах  выскочили
краснобородые... Так и Настя к своим идет. Правда, пока не выскочили из леса
на скакунах, но поезд в любую минуту уйти может. В  любую.  Идет  и  плачет.
Жалко. Если бы на час опоздала, то не так жалко. Жалко, когда  в  минуты  не
уложилась.
   Вконец Жар-птица отощала. Как  былиночка.  Может,  и  смотрел  кто  в  ее
сторону, но сквозь нее только поле ковыльное увидел. И часовой у  поезда.  И
часовой не видит ее. Это ночью часовой бдительным  бывает.  А  тут  встал  у
вагона, развернулся спиной на осеннее  солнышко,  да  и  пригрелся.  Кто  со
стороны поля подойти может? Никто не может.
   Идет Настя, ступни ног горят огнем. Так горят,  вроде  по  угольям  идет.
Протянула руку и взяла ручку вагона. Теплая ручка, на солнышке  разогрелась.
Правое колено на ступеньку. И всем телом вперед. Теперь левую ногу подтянуть
и на ступеньку коленями. Теперь  правой  ногой  надо  встать  на  ступеньку.
Теперь левой Круги оранжевые в глазах. Подниматься надо не ногами, а  руками
за ручки хвататься и тянуться. Правую ногу на вторую ступеньку. Теперь  всем
телом вперед. Теперь левую ногу поднять на вторую ступень.  Не  поднимается.
Обидно.  Дрожь  по  поезду.  Дернет  сейчас  -  и  свалится  она  в   полынь
придорожную, и не увидит ее никто. И уйдет поезд без нее, и не скажет  никто
товарищу Сталину, что  она  почти  дошла.  Что  не  дошла  она  всего  одной
ступеньки. Не расскажет никто товарищу Сталину, что папку с документами "она
под расстрельным шкафом спрятала. Не расскажет ему никто, что "Контрольблок"
в Волге лежит, стропой привязан к килю разбитой деревянной баржи. Ладно Ногу
вверх. Так. Встала нога на ступень и прожгло ступню. Теперь правую  ногу  на
третью ступень. И дверь пред нею распахнута.
   Только тут ее часовой заметил:
   - Кудыть, холера! Тудыть твою! Слязай! Стрялить буду!
   И затвором - клац!
   Но Настя и левой ногой уже в там