тогда, конечно, другое дело, и разве только уж самый  послед-
ний негодяй, дрянь какая-нибудь станет красть, если не сидит  в  тюрьме.
Так что мы решили красть все, что только под руку подвернется. А  как-то
на днях, уже после этого, он завел целый разговор из-за пустяков - из-за
того, что я стащил арбуз с огорода у негров и съел его. Он меня заставил
пойти и отдать неграм десять центов, не объясняя  за  что.  Сказал,  что
красть можно только то, что понадобится. "Что же, -  говорю,  -  значит,
арбуз мне понадобился". А он говорит, что арбуз мне понадобился вовсе не
для того, чтобы бежать из тюрьмы, - вот в чем разница. Говорит: "Вот ес-
ли бы ты спрятал в нем нож для передачи Джиму, чтобы он мог убить тюрем-
щика, тогда другое дело - все было бы в порядке". Ну, я не  стал  с  ним
спорить, хотя не вижу, какой мне интерес стараться для узника, если надо
сидеть да раздумывать над всякими тонкостями каждый раз, как подвернется
случай стянуть арбуз.
   Так вот, я уже говорил, что в это утро мы подождали, пока все  разой-
дутся по своим делам и во дворе никого не будет видно,  и  только  после
этого Том отнес мешок в пристройку, а я стоял во дворе  -  сторожил.  Он
скоро вышел оттуда, и мы с ним пошли и сели на бревна -  поговорить.  Он
сказал:
   - Теперь все готово, кроме инструмента; ну а это легко достать.
   - Кроме инструмента?
   - Ну да.
   - Это для чего же инструмент?
   - Как для чего? Чтобы копать. Ведь не зубами же  мы  землю  выгрызать
будем?
   - А эти старые мотыги и лопаты, что в пристройке, не годятся разве? -
спрашиваю.
   Он оборачивается ко мне, глядит с таким сожалением, что  просто  пла-
кать хочется, и говорит:
   - Гек Финн, где это ты слышал, чтоб у узников были мотыги и лопаты  и
всякие новейшие приспособления, для того  чтобы  вести  подкоп?  Я  тебя
спрашиваю, если ты хоть что-нибудь соображаешь: как же  он  прославится?
Уж тогда чего проще - дать ему ключ, и дело с  концом.  Мотыги,  лопаты!
Еще чего! Да их и королям не дают.
   - Ну ладно, - говорю, - если нам мотыги и лопаты не  подходят,  тогда
что же нам нужно?
   - Ножи, как у мясников.
   - Это чтобы вести подкоп под хибарку?
   - Ну да!
   - Да ну тебя, Том Сойер, это просто глупо.
   - Все равно, глупо или неглупо, а так полагается -  самый  правильный
способ. И никакого другого способа нет; сколько я ни читал в книжках про
это, мне не приходилось слышать, чтобы делали по-другому. Всегда  копают
ножом, да не землю, заметь себе, - всегда у них  там  твердая  скала.  И
сколько времени на это уходит, неделя за неделей... а  они  все  копают,
копают! Да вот, например, один узник в замке д'Иф, в Марсельской гавани,
рылся-рылся и вышел на волю таким способом. И как  ты  думаешь,  сколько
времени он копал?
   - Я почем знаю!
   - Нет, ты отгадай!
   - Ну, не знаю. Месяца полтора?
   - Тридцать семь лет! И вышел из-под земли в Китае.  Вот  как  бывает!
Жалко, что у нас тут тюрьма стоит не на скале!
   - У Джима в Китае никого и знакомых нет.
   - А при чем тут знакомые? У того узника тоже не было знакомых. Всегда
ты собьешься с толку. Держался бы ближе к делу!
   - Ну ладно, мне все равно, где бы он ни вылез, лишь бы выйти на волю;
и Джиму тоже, я думаю, все равно. Только вот что: не такой Джим молодой,
чтобы его ножом откапывать. Он помрет до тех пор.
   - Нет, не помрет. Неужели ты думаешь, что  нам  понадобится  тридцать
семь лет? Ведь копать-то мы будем мягкую землю!
   - А сколько понадобится, Том?
   - Ну, нам ведь нельзя копать столько, сколько полагается, а то как бы
дяде Сайласу не написали оттуда, из-под Нового Орлеана. Как бы он не уз-
нал, что Джим вовсе не оттуда. Тогда он тоже что-нибудь напишет,  -  мо-
жет, объявление про Джима, я почем знаю... Значит, мы не можем рисковать
- возиться с подкопом столько, сколько полагается. По правилам надо  бы,
я думаю, копать два года; но нам этого  никак  нельзя.  Неизвестно,  что
дальше будет, а потому я советую сделать так: копать  понастоящему,  как
можно скорей, а потом взять да и вообразить, будто  мы  копали  тридцать
семь лет. Тогда можно будет в два  счета  его  выкрасть  и  увезти,  как
только поднимется тревога. Да, я думаю, что это будет самое лучшее.
   - Ну, тут еще есть какой-то смысл, - говорю. - Вообразить нам  ничего
не стоит, и хлопот с этим никаких; если надо, так я могу вообразить, что
мы полтораста лет копали. Это мне нетрудно, стоит только привыкнуть. Так
я сейчас сбегаю достану где-нибудь два ножа.
   - Доставай три, - говорит он, - из одного мы сделаем пилу.
   - Том, если такое предложение не против правил и не против религии, -
говорю я, - так вон там, под навесом позади коптильни, есть ржавая пила.
   Он посмотрел на меня вроде как бы с досадой и с огорчением и сказал:
   - Тебя ничему путному не научишь, Гек, нечего и стараться! Беги  дос-
тавай ножи - три штуки!
   И я побежал.


   ГЛАВА XXXVI

   В ту ночь, как только все уснули, мы спустились во двор по громоотво-
ду, затворились в сарайчике, высыпали на пол кучу гнилушек  и  принялись
за работу. Мы расчистили себе место, футов в пять или шесть, вдоль  ниж-
него бревна. Том сказал, что это будет как раз за  кроватью  Джима,  под
нее мы и подведем подкоп, а когда кончим работу, никто даже  не  узнает,
что там есть дыра, потому, что одеяло у Джима висит  чуть  не  до  самой
земли, и только если его приподнимешь и заглянешь под кровать, тогда бу-
дет видно. Мы копали и копали ножами чуть не до  полуночи,  устали,  как
собаки, и руки себе натерли до волдырей, а толку было  мало.  Наконец  я
говорю:
   - Знаешь, Том Сойер, это не на тридцать семь лет работа, а,  пожалуй,
и на все тридцать восемь.
   Он ничего не ответил, только вздохнул, а после того скоро бросил  ко-
пать. Вижу, задумался и думал довольно долго; потом говорит:
   - Не стоит и стараться, Гек; ничего не выйдет. Если бы мы были  узни-
ки, ну тогда еще так, потому что времени у  них  сколько  угодно,  торо-
питься некуда; да и копать пришлось бы пять минут в день,  пока  сменяют
часовых, так что волдырей на руках не было бы; вот мы и копали  бы  себе
год за годом, и все было бы правильно - так, как  полагается.  А  теперь
нам дурака валять некогда, надо поскорей, времени лишнего у нас нет. Ес-
ли мы еще одну ночь так прокопаем, придется на  неделю  бросать  работу,
пока волдыри не пройдут, - раньше, пожалуй, мы и ножа в  руки  взять  не
сможем.
   - Так что же нам делать, Том?
   - Я тебе скажу что. Может, это и неправильно, и  нехорошо,  и  против
нравственности, и нас за это осудят, если узнают, но только другого спо-
соба все равно нет: будем копать мотыгами, а вообразим, будто это ножи.
   - Вот это дело! - говорю. - Ну, Том Сойер, голова  у  тебя  и  раньше
здорово работала, а теперь еще лучше. Мотыги - это вещь, а что  нехорошо
и против нравственности, так мне на это ровным счетом  наплевать.  Когда
мне вздумается украсть негра, или арбуз, или учебник из воскресной  шко-
лы, я разбираться не стану, как там по правилам полагается делать,  лишь
бы было сделано. Что мне нужно - так это негр, или арбуз,  или  учебник;
если мотыгой ловчее, так я мотыгой и откопаю этого негра, или там арбуз,
или учебник; а твои авторитеты пускай думают, что хотят, я за них и дох-
лой крысы не дам.
   - Ну что ж, - говорит, - в таком деле можно и вообразить  что-нибудь,
и мотыгу пустить в ход; а если бы не это, я и сам был бы против, не поз-
волил бы себе нарушать правила: что полагается, то полагается, а что нет
- то нет; и если кто знает, как надо, тому нельзя действовать без разбо-
ру, как попало. Это тебе можно откапывать Джима мотыгой, просто так, ни-
чего не воображая, потому что ты ровно ничего не смыслишь; а мне нельзя,
потому что я знаю, как полагается. Дай сюда нож!
   У него был ножик, но я все-таки подал ему свой.  Он  швырнул  его  на
землю и говорит:
   - Дай сюда нож!
   Я сначала не знал,  что  делать,  потом  сообразил.  Порылся  в  куче
старья, разыскал кирку и подаю ему, а он схватил и  давай  копать  и  ни
слова мне не говорит.
   Он и всегда был такой привередник. Все у него  по  правилам.  Я  взял
тогда лопату, и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так  что
только комья летели. Копали мы, должно быть, полчаса - больше не  могли,
очень устали, и то получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх,
подошел к окну и вижу: Том старается вовсю - хочет влезть по  громоотво-
ду, только ничего у него не получается с волдырями  на  руках.  В  конце
концов он сказал:
   - Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как по-твоему, что мне де-
лать? Может, придумаешь что-нибудь?
   - Да, - говорю, - только это, пожалуй, против правил. Ступай по лест-
нице, а вообрази, будто это громоотвод.
   Так он и сделал.
   На другой день Том стащил в большом доме  оловянную  ложку  и  медный
подсвечник, чтобы наделать Джиму перьев, я еще шесть сальных свечей; а я
все слонялся вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и ста-
щил три жестяные тарелки. Том сказал, что этого мало, а я  ответил,  что
все равно никто этих тарелок не увидит, потому что, когда Джим  выбросит
их в окно, они упадут в бурьян около собачьей конуры, мы их тогда подбе-
рем, - и пускай он опять на них пишет. Том успокоился и сказал:
   - Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.
   - Протащим их в дыру, - говорю, - когда кончим копать.
   Он только посмотрел на меня с презрением и выразился  в  таком  роде,
что будто бы отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять  стал
думать. И в конце концов сказал, что наметил два-три способа, только ос-
танавливаться на каком-нибудь из них пока нет  надобности.  Сказал,  что
сначала надо поговорить с Джимом.
   В этот вечер мы спустились по  громоотводу  в  начале  одиннадцатого,
захватили с собой одну свечку, постояли под окошком у Джима и  услышали,
что он храпит; тогда мы бросили свечку в окно, но он  не  проснулся.  Мы
начали копать киркой и лопатой, и часа через два с половиной вся  работа
была кончена. Мы влезли под кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили
ощупью, нашли свечку, зажгли ее и сначала постояли около Джима, погляде-
ли, какой он, - оказалось, что крепкий и здоровый с виду, - а потом ста-
ли будить его потихоньку. Он так нам обрадовался, что чуть не  заплакал,
называл нас "голубчиками" и всякими ласковыми  именами,  потом  захотел,
чтобы мы сейчас же принесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь  у  него  с
ноги и убежали бы вместе с ним, не теряя ни минуты. Но Том доказал  ему,
что это будет не по правилам, сел к нему на кровать и рассказал, какие у
нас планы и как мы все это переменим в один миг, если поднимется  трево-
га; и что бояться ему нечего - мы его освободим обязательно.
   Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мы еще дол-
го с ним сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том  стал
его про все расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит  чуть
ли не каждый день и молится вместе с ним, а тетя Салли забегает  узнать,
хорошо ли ему тут и сыт ли он, - добрей и быть нельзя! - то сказал:
   - Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что будем посылать
с ними.
   Я ему говорю:
   - Вот это ты напрасно, про такое идиотство я отроду не слыхал!
   Но он даже не обратил внимания на мои слова, и продолжал рассказывать
дальше. Он и всегда был такой, если что задумает. Он сказал  Джиму,  что
мы доставим ему пирог с лестницей и другие крупные вещи через Ната - то-
го негра, который носит ему еду, а ему надо только глядеть в оба, ничему
не удивляться и только стараться, чтобы Нат не видел, как он  их  доста-
нет. А вещи помельче мы будем класть дяде в карманы, и Джиму надо только
будет их оттуда незаметно вытащить; будем также привязывать  к  тесемкам
теткиного фартука или класть ей в карман, когда подвернется случай. Ска-
зал ему также, какие это будут вещи и для чего они.  А  еще  Том  научил
его, как вести дневник на рубашке, и всему, чему следует. Все ему  расс-
казал. Джим никак не мог понять, зачем все это надо, но решил,  что  нам
лучше знать, раз мы белые; в общем, он остался доволен и сказал, что так
все и сделает, как Том велел.
   У Джима было много табаку и трубок из маисовых початков, так  что  мы
очень неплохо провели время; потом вылезли обратно в дыру и пошли спать,
только руки у нас были все ободранные. Том очень радовался, говорил, что
еще никогда у него не было такой веселой игры и такой богатой  пищи  для
ума; и если бы только он узнал, как это сделать, он бы всю жизнь  в  нее
играл, а потом завещал бы нашим детям освободить Джима, потому что Джим,
конечно, со временем привыкнет и ему все больше  и  больше  будет  здесь
нравиться. Он сказал, что это дело можно растянуть лет на восемьдесят  и
поставить рекорд. И тогда все, кто в нем участвовал, прославятся,  и  мы
тоже прославимся.
   Утром мы пошли к поленнице и изрубили подсвечник  топором  на  мелкие
части, и Том положил их вместе с ложкой к себе в карман. Потом мы  пошли
к негритянским хижинам, и, пока я разговорами отводил негру  глаза,  Том
засунул кусок подсвечника в маисовую лепешку, которая лежала в миске для
Джима, а после того мы проводили Ната к Джиму, чтобы посмотреть, что по-
лучится. И получилось замечательно: Джим откусил кусок лепешки и чуть не
обломал все зубы - лучше и быть не могло. Том Сойер сам так сказал. Джим
и виду не подал, сказал, что это, должно быть, камешек или  еще  что-ни-
будь попалось в хлебе - это бывает, знаете ли, - только после  этого  он
никогда ничего не кусал так прямо, а сначала всегда возьмет  и  потыкает
вилкой местах в трех-четырех.
   И вот стоим мы в темноте, как вдруг из-под Джимовой кровати  выскаки-
вают две собаки, а там еще и еще, пока не  набралось  штук  одиннадцать,
так что прямо-таки негде было повернуться. Ей-богу, мы  забыли  запереть
дверь в пристройке! А негр Нат как заорет: "Ведьмы!" - повалился на  пол
среди собак и стонет, точно помирать собрался. Том распахнул дверь  нас-
тежь и выкинул на двор кусок мяса из Джимовой миски; собаки бросились за
мясом, а Том в одну секунду выбежал, тут же вернулся и захлопнул  дверь,
- и я понял, что дверь в сарайчик он тоже успел прикрыть, - а потом стал
обрабатывать негра - все уговаривал его, утешал и  расспрашивал,  уж  не
померещилось ли ему что-нибудь. Негр встал, поморгал глазами и говорит:
   - Мистер Сид, вы небось скажете, что я дурак; только помереть мне  на
этом самом месте, если я своими глазами не видел целый мильон собак, или
чертей, или я уж не знаю кого! Ей-богу, видел! Мистер Сид, я их чувство-
вал, - да, сэр! - они по мне ходили, по всему телу. Ну, попадись  только
мне в руки какая-нибудь ведьма, пускай хоть бы один-единственный  разок,
- уж я бы ей показал! А лучше оставили бы они меня в покое, больше я ни-
чего не прошу.
   Том сказал:
   - Ладно, я тебе скажу, что я думаю. Почему они сюда прибегают  всякий
раз, когда этот беглый негр завтракает? Потому что есть хотят - вот  по-
чему. Ты им испеки заколдованный пирог - вот что тебе надо сделать.
   - Господи, мистер Сид, да как же я испеку такой пирог? Я и  не  знаю,
как его печь. Даже и не слыхивал отродясь про такие пироги.
   - Ну что ж, тогда придется мне самому печь.
   - Неужто испечете, голубчик? Испеките, да я вам за это что угодно - в
ножки поклонюсь, вот как!
   - Ладно уж, испеку, раз это для тебя: ты ведь к нам хорошо относился,
беглого негра нам показал. Только уж смотри будь поосторожней. Когда  мы
придем, ты повернись к нам спиной, и боже тебя упаси глядеть, что мы бу-
дем класть в миску! И когда Джим будет вынимать пирог, тоже не  гляди  -
мало ли что может случиться, я почем знаю! А главное, не  трогай  ничего
заколдованного.
   - Не трогать? Да господь с вами, мистер Сид! Я и пальцем ни  до  чего
не дотронусь, хоть озолоти меня!


   ГЛАВА XXXVII

   Это дело мы уладили; потом пошли на задний двор, к мусорной куче, где
валялись старые сапоги, тряпки, битые бутылки, дырявые кастрюльки и про-
чий хлам, покопались в нем и разыскали старый жестяной таз, заткнули по-
лучше дырки, чтобы испечь в нем пирог, спустились в  погреб  и  насыпали
полный таз муки, а оттуда пошли завтракать. По дороге нам  попалось  два
обойных гвоздя, и Том сказал, что они пригодятся узнику - выцарапать ими
на стене темницы свое имя и свои злоключения; один гвоздь мы положили  в
карман фартука тети Салли, который висел на стуле, а другой заткнули  за
ленту на шляпе дяди Сайласа, что лежала на конторке: от детей мы  слыша-
ли, что папа с мамой собираются сегодня утром пойти к беглому негру. По-
том мы сели за стол, и Том  опустил  оловянную  ложку  в  дядин  карман.
Только тети Салли еще не было - пришлось ее дожидаться. А когда она сош-
ла к завтраку, то была вся красная и сердитая и едва дождалась  молитвы;
одной рукой она разливала кофе, а другой все время стукала наперстком по
голове того из ребят, который подвертывался под руку, а потом и говорит:
   - Я искала-искала, весь дом перевернула и просто ума не приложу, куда
могла деваться твоя другая рубашка!
   Сердце у меня упало и запуталось в кишках, и кусок  маисовой  лепешки
стал поперек горла; я закашлялся, кусок у меня выскочил,  полетел  через
стол и угодил в глаз одному из ребятишек, так  что  он  завертелся,  как
червяк на крючке, и заорал во все горло; а  Том  даже  весь  посинел  от
страха. И с четверть минуты или около того наше положение было  незавид-
ное, и я бы свою долю продал за полцены, если бы нашелся покупатель.  Но
после этого мы скоро успокоились - это только от неожиданности  нас  как
будто вышибло из колеи. Дядя Сайлас сказал:
   - Удивительное дело, я и сам ничего не понимаю. Отлично помню, что  я
ее снял, потому что...
   - Потому что на тебе надета одна рубашка, а  не  две.  Тебя  послушай
только! Вот я так действительно знаю, что ты ее снял, лучше  тебя  знаю,
потому что вчера она сушилась на веревке - я своими глазами ее видела. А
теперь рубашка пропала, вот тебе и все!  Будешь  теперь  носить  красную
фланелевую фуфайку, пока я не выберу время сшить тебе новую. За два года
это уж третью рубашку тебе приходится шить. Горят они на тебе,  что  ли?
Просто не понимаю, что ты с ними делаешь, только и знай - шей  тебе  ру-
башки! В твои годы пора бы научиться беречь вещи!
   - Знаю, Салли, я уж стараюсь беречь, как только можно. Но  тут  не  я
один виноват - ты же знаешь, что я их только и вижу, пока они на мне,  а
ведь не мог же я сам с себя потерять рубашку!
   - Ну, это уж не твоя вина, Сайлас: было бы можно, так ты бы ее  поте-
рял, я думаю. Ведь не только эта рубашка пропала. И ложка тоже  пропала,
да и это еще не все. Было десять ложек, а теперь стало всего девять. Ну,
рубашку, я думаю, теленок сжевал, но ложку-то он не мог проглотить,  это
уж верно.
   - А еще что пропало, Салли?
   - Полдюжины свечей пропало - вот что пропало! Может, крысы их  съели?
Я думаю, что это они; удивительно, как они весь дом еще не изгрызли!  Ты
все собираешься заделать дыры ж никак не можешь собраться; будь они  по-
хитрей, так спали бы у тебя на голове, а ты бы ничего не почуял. Но ведь
не крысы же стащили ложку, уж это-то я знаю!
   - Ну, Салли, виноват, сознаюсь, - это моя оплошность. Завтра же  обя-
зательно заделаю все дыры!
   - Куда так спешить, и в будущем году еще успеется. Матильда Энджелина
Араминта Фелпс!
   Трах! - наперсток стукнул, и девочка вытащила  руку  из  сахарницы  и
смирно уселась на месте. Вдруг прибегает негритянка и говорит:
   - Миссис Салли, у нас простыня пропала!
   - Простыня пропала! Ах ты господи!
   - Я сегодня же заткну все дыры, - говорит дядя Сайлас, а сам,  видно,
расстроился.
   - Замолчи ты, пожалуйста! Крысы, что ли, стянули простыню! Как же это
она пропала, Лиза?
   - Ей-богу, не знаю, миссис Салли. Вчера висела на веревке,  а  теперь
пропала: нет ее там.
   - Ну, должно быть, светопреставление начинается. Ничего подобно