м-то Джордж ничего не  оставил.  А  кроме  этого  письма,  он
так-таки ничего и не написал, не могли его заставить.
   - Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он живет?
   - О, живет-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и в Амери-
ке никогда не бывал... Может, не успел собраться, а может, и  письма  не
получил совсем, почем знать!
   - Жаль, жаль, что он так и не повидался  с  братьями  перед  смертью,
бедняга! Так, значит, вы едете в Орлеан?
   - Да, но только это еще не все.  В  среду  я  уезжаю  на  пароходе  в
Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живет.
   - Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я бы и сам с
удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?
   - Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне - пятнадцать,  а  Джоанне  еще
нет четырнадцати - это та, что с заячьей губой и хочет заниматься добры-
ми делами.
   - Бедняжки! Каково им остаться одним на свете!
   - Да нет, могло быть и хуже! У старика Питера есть друзья, они не да-
дут девочек в обиду. Там и Гобсон - баптистский  проповедник,  и  дьякон
Лот Хови, и Бен Рэкер, и Эбнер Шеклфорд, и адвокат Леви Белл,  и  доктор
Робинсон, и их жены, и вдова Бартли... и... да много еще, только с этими
Питер был всего ближе и писал о них на родину, так что Гарви знает,  где
ему искать друзей, когда сюда приедет.
   А старик все расспрашивал да расспрашивал, пока  не  вытянул  из  па-
ренька все дочиста. Провалиться мне, если он не разузнал всю подноготную
про этот самый город и про Уилксов тоже: и чем занимался Питер - он  был
кожевник, и Джордж - а он был плотник, и Гарви - а он проповедник в  ка-
кой-то секте, и много еще чего. Потом и говорит:
   - А почему это вы шли пешком до самого парохода?
   - Потому что это большой орлеанский пароход и я боялся, что он  здесь
не остановится. Если пароход сидит глубоко,  он  не  останавливается  по
требованию. Пароходы из  Цинциннати  останавливаются,  а  этот  идет  из
Сент-Луиса.
   - А что, Питер Уилкс был богатый?
   - Да, очень богатый: у него были и дома, и земля; говорят, после него
остались еще тысячи три-четыре деньгами, спрятанные где-то.
   - Когда, вы сказали, он умер?
   - Я ничего не говорил, а умер он вчера ночью.
   - Похороны, верно, завтра?
   - Да, после полудня.
   - Гм! Все это очень печально; но что же  делать,  всем  нам  придется
когда-нибудь умереть. Так что нам остается только готовиться к этому ча-
су: тогда мы можем быть спокойны.
   - Да, сэр, это самое лучшее. Мать тоже всегда так говорила.
   Когда мы причалили к пароходу, погрузка уже  кончилась,  и  скоро  он
ушел. Король ничего не говорил насчет того, чтобы подняться на борт; так
мне и не удалось прокатиться на пароходе.  Когда  пароход  ушел,  король
заставил меня грести еще с милю, а там вылез на берег в пустынном  месте
и говорит:
   - Поезжай живей обратно да доставь сюда герцога и новые  чемоданы.  А
если он поехал на ту сторону, верни его и привези сюда.  Да  скажи  ему,
чтобы оделся как можно лучше. Ну, теперь ступай!
   Я уже понял, что он затевает, только, само собой, ничего  не  сказал.
Когда я вернулся вместе с герцогом, мы спрятали лодку, а потом они  усе-
лись на бревно, и король ему все рассказал - все,  что  говорил  молодой
человек, от слова до слова. И все время, пока рассказывал,  он  старался
выговаривать, как настоящий англичанин; получалось  очень  даже  неплохо
для такого неуча. У меня так не выйдет, я даже и пробовать не хочу, а  у
него и вправду получалось очень хорошо. Потом он спросил:
   - А как вы насчет глухонемых, ваша светлость?
   Герцог сказал, что в этом можно на него положиться: он играл глухоне-
мых на театральных подмостках. И мы стали ждать парохода.
   Около середины дня прошли два маленьких парохода, но они  были  не  с
верховьев реки, а потом подошел большой, и король с герцогом его остано-
вили. За нами выслали ялик, и мы поднялись на борт; оказалось, что паро-
ход шел из Цинциннати, в когда капитан узнал,  что  нам  нужно  проехать
всего четырепять миль, то просто взбесился и принялся ругать нас на  чем
свет стоит, грозился даже, что высадит. Но король не растерялся, он ска-
зал:
   - Если джентльмены могут заплатить по доллару за милю, с тем чтоб  их
взяли на пароход и потом доставили на берег в ялике, то почему же  паро-
ходу не довезти их, верно?
   Тогда капитан успокоился и сказал, что ладно, довезет; а когда мы по-
равнялись с городом, то спустили ялик и переправили  нас  туда.  Человек
двадцать сбежалось на берег, завидев ялик. И когда король  спросил:  "Не
может ли кто-нибудь из вас, джентльмены, показать мне, где живет  мистер
Питер Уилкс?" - они стали переглядываться и кивать друг  другу  головой,
словно спрашивая: "А что я вам говорил?" Потом один из них сказал  очень
мягко и деликатно:
   - Мне очень жаль, сэр, но мы можем только показать вам,  где  он  жил
вчера вечером.
   Никто и мигнуть не успел,  как  негодный  старикашка  совсем  раскис,
прислонился к этому человеку, уперся ему подбородком в плечо и давай по-
ливать ему спину слезами, а сам говорит:
   - Увы, увы! Бедный брат! Он скончался, а мы так  и  не  повидались  с
ним! О, как это тяжело, как тяжело!
   Потом оборачивается, всхлипывая, и делает  какие-то  идиотские  знаки
герцогу, показывая ему что-то на пальцах, и тот тоже  роняет  чемодан  и
давай плакать, ей-богу! Я таких пройдох еще не видывал, и  если  они  не
самые отъявленные жулики, тогда я уж не знаю, кто жулик.
   Все собрались вокруг, стали им сочувствовать, утешали их разными лас-
ковыми словами, потащили в гору их чемоданы, позволяли им  цепляться  за
себя и обливать слезами, а королю рассказывали про последние минуты  его
брата, и тот все пересказывал на пальцах герцогу, и оба они так горевали
о покойном кожевнике, будто потеряли двенадцать  апостолов.  Да  будь  я
негром, если когда-нибудь видел хоть что-нибудь похожее! Просто делалось
стыдно за род человеческий.


   ГЛАВА XXV

   В две минуты новость облетела весь город, и со всех сторон  опрометью
стали сбегаться люди, а иные даже надевали на  бегу  сюртуки.  Скоро  мы
оказались в самой гуще толпы, а шум и топот были  такие,  словно  войско
идет. Из окон и дверей торчали головы, и каждую минуту кто-нибудь  спра-
шивал, высунувшись из-за забора:
   - Это они?
   А кто-нибудь из толпы отвечал:
   - Они самые.
   Когда мы дошли до дома Уилксов, улица перед ним была полным-полна на-
рода, а три девушки стояли в дверях.  Мэри  Джейн  и  вправду  была  ры-
женькая, только это ничего не значило: она все-таки  была  красавица,  и
лицо и глаза у нее так и сияли от радости, что наконец приехали дядюшки.
Король распростер объятия, и Мэри Джейн бросилась ему на шею,  а  Заячья
Губа бросилась на шею герцогу. И какая тут была радость!
   Все - по крайней мере, женщины - прослезились от  того,  что  девочки
наконец увиделись с родными и что у них в семье такое радостное событие.
   Потом король толкнул потихоньку герцога, - я-то это заметил, -  огля-
нулся по сторонам и увидел гроб в углу на двух стульях; и тут они с гер-
цогом, обняв друг друга за плечи, а свободной рукой утирая  глаза,  мед-
ленно и торжественно направились туда, и толпа расступилась, чтобы  дать
им дорогу: всякий шум и разговоры прекратились, все шипели: "Тс-с-с!"  -
а мужчины сняли шляпы и опустили головы; муха пролетит - и то было слыш-
но. А когда они подошли, то наклонились и заглянул  в  гроб;  посмотрели
один раз, а потом такой подняли рев, что, должно быть, слышно было в Но-
вом Орлеане; потом обнялись, положили другу другу подбородок на плечо  и
минуты три, а то и четыре заливались слезами, да как! Я никогда в  жизни
не видел, чтобы мужчины так ревели. А за ними и все прочие  ударились  в
слезы. Такую развели сырость, что я ничего подобного не  видывал!  Потом
один стал по одну сторону гроба, а другой - по другую, и оба  опустились
на колени, а лбами уперлись у гроб и начали молиться, только не вслух, а
про себя. Ну, тут уж все до того расчувствовались -  просто  неслыханное
дело; никто не мог удержаться от слез, все так прямо и зарыдали во  весь
голос, и бедные девочки тоже; и чуть ли не каждая  женщина  подходила  к
девочкам и, не говоря ни слова, целовала их очень  торжественно  в  лоб,
потом, положив руку им на голову, поднимала глаза к небу, а потом разра-
жалась слезами и, рыдая и утираясь платочком, отходила в сторону,  чтобы
другая могла тоже покрасоваться на ее месте. Я в жизни  своей  не  видел
ничего противней.
   Немного погодя король поднялся на ноги, выступил вперед к, собравшись
с силами, начал мямлить речь, а попросту говоря - молоть всякую  слезли-
вую чепуху насчет того, какое это тяжелое испытание для них с  братом  -
потерять покойного, и какое горе не застать его в живых, проехав  четыре
тысячи миль, но что это испытание им легче перенести, видя такое от всех
сочувствие и эти святые слезы, и потому он благодарит их от  всей  души,
от всего сердца и за себя и за брата, потому что  словами  этого  нельзя
выразить, все слова слишком холодны и вялы, и дальше нес такой же вздор,
так что противно было слушать; потом, захлебываясь слезами, провозгласил
самый что ни на есть благочестивый "аминь" и начал так рыдать,  будто  у
него душа с телом расставалась.
   И как только он сказал "аминь", кто-то в толпе запел  псалом,  и  все
его подхватили громкими голосами, и сразу  сделалось  как-то  веселей  и
легче на душе, точно когда выходишь из церкви. Хорошая штука  музыка!  А
после всего этого пустословия мне показалось, что  никогда  еще  она  не
действовала так освежительно и не звучала так искренне и хорошо.
   Потом король снова начал распространяться насчет того, как ему с пле-
мянницами будет приятно, если самые главные друзья семейства поужинают с
ними нынче вечером и помогут им похоронить останки покойного; и если  бы
его бедный брат, который лежит в гробу, мог говорить, то известно,  кого
бы он назвал: это все такие имена, которые были ему дороги, и  он  часто
поминал их в своих письмах; вот он сейчас назовет их всех по очереди;  а
именно вот кого: его преподобие мистер Гобсон, дьякон Лот  Хови,  мистер
Бен Рэкер, Эбнер Шеклфорд, Леви Белл, доктор Робпнсон, их жены  и  вдова
Бартли.
   Его преподобие мистер Гобсон и доктор Робинсон в это время  охотились
вместе на другом конце города - то есть я хочу сказать, что доктор  отп-
равлял больного на тот свет, а пастор показывал ему дорогу. Адвокат Белл
уехал в Луисвилл по делам. Зато остальные были тут,  поблизости,  и  все
они подходили по очереди и пожимали руку королю, благодарили его и бесе-
довали с ним; потом пожимали руку герцогу; ну, с ним-то они не  разгова-
ривали, а только улыбались и мотали головой, как болванчики, а он  выде-
лывал руками всякие штуки и гугукал все время, точно  младенец,  который
еще не умеет говорить.
   А король все болтал да болтал и ухитрился расспросить чуть ли не  про
всех в городе, до последней собаки, называя каждого по имени и  упоминая
разные происшествия, какие случались в городе, или в семье Джорджа,  или
в доме у Питера. Он, между прочим, всегда давал понять, что все это  Пи-
тер ему писал в письмах, только это было вранье: все это, до  последнего
словечка, он выудил у молодого дуралея, которого мы подвезли к пароходу.
   Потом Мэри Джейн принесла письмо, которое оставил ее дядя,  а  король
прочел его вслух и расплакался. По этому письму жилой дом и  три  тысячи
долларов золотом доставались девочкам, а кожевенный завод, который давал
хороший доход, и другие дома с землей (всего тысяч на семь) и три тысячи
долларов золотом - Гарви и Уильяму; а еще в письме было сказано, что эти
шесть тысяч зарыты в погребе.
   Оба мошенника сказали, что сейчас же пойдут и достанут эти  деньги  и
поделят все, как полагается, по-честному, а мне велели нести свечку.  Мы
заперлись в погребе, а когда они нашли мешок, то высыпали деньги тут  же
на пол, и было очень приятно глядеть на такую кучу желтяков. Ох, и  раз-
горелись же глаза у короля! Он хлопнул герцога по плечу и говорит:
   - Вот так здорово! Нет, вот это ловко! Небось это будет почище "Жира-
фа", как по-вашему?
   Герцог согласился, что это будет почище. Они хватали  золото  руками,
пропускали сквозь пальцы, со звоном роняли на пол, а потом  король  ска-
зал: " - О чем тут разговаривать, раз подошла  такая  линия!  Мы  теперь
братья умершего богача и представители живых наследников. Вот что значит
полагаться всегда на волю божию! Это в конце концов самое лучшее. Я  все
на свете перепробовал, но лучше этого ничего быть не может.
   Всякий другой на их месте был бы доволен такой кучей деньжищ и принял
бы на веру, не считая. Так нет же, им  понадобилось  пересчитать!  Стали
считать - оказалось, что не хватает четырехсот пятнадцати долларов.  Ко-
роль и говорит:
   - Черт бы его побрал! Интересно, куда он  мог  девать  эта  четыреста
пятнадцать долларов?
   Они погоревали-погоревали, потом стали искать, перерыли  все  кругом.
Потом герцог сказал:
   - Ну что ж, человек больной, очень может быть, что  и  ошибся.  Самое
лучшее - пускай так и останется, и говорить про это не будем. Мы без них
как-нибудь обойдемся.
   - Чепуха! Конечно, обойдемся! На это мне наплевать, только как теперь
быть со счетом - вот я про что думаю. Нам тут нужно вести дело честно  и
аккуратно, что называется - начистоту. Надо притащить эти  самые  деньги
наверх и пересчитать при всех, чтобы  никаких  подозрений  не  было.  Но
только ели покойник сказал, что тут шесть тысяч, нельзя же нам...
   - Постойте! - говорит герцог. - Давайте-ка пополним дефицит. - И  на-
чинает выгребать золотые из своего кармана.
   - Замечательная мысль, герцог! Ну и голова у вас,  право!  -  говорит
король. - А ведь, ей-богу, опять нам "Жираф" помог! -  И  тоже  начинает
выгребать золотые и ставить их столбиками.
   Это их чуть не разорило, зато все шесть тысяч были налицо, полностью.
   - Послушайте, - говорит герцог, - у меня есть еще одна идея.  Давайте
поднимемся наверх, пересчитаем эти деньги, а йотом возьмем да и  отдадим
их девочкам!
   - Нет, ей-богу, герцог, позвольте вас  обнять!  Очень  удачная  идея,
никто бы до этого не додумался! Замечательная у вас голова, я такую пер-
вый раз вижу! О, это штука ловкая, тут и сомневаться нечего. Пускай  те-
перь вздумают нас подозревать - это им заткнет рты.
   Как только мы поднялись наверх, все столпились вокруг стола, а король
начал считать деньги и ставить их столбиками, по триста долларов в  каж-
дом, - двадцать хорошеньких маленьких столбиков. Все глядели на них  го-
лодными глазами и облизывались; потом все деньги сгребли в мешок. Вижу -
король опять охорашивается, готовится произнести еще речь и говорит:
   - Друзья, мой бедный брат, который лежит вон там, во  гробе,  проявил
щедрость к тем, кого покинул в этой земной юдоли. Он проявил щедрость  к
бедным девочкам, которых при жизни любил и берег и которые остались  те-
перь сиротами, без отца в без матери. Да! И мы, которые знали его,  зна-
ем, что он проявил бы к ним еще больше великодушия,  если  б  не  боялся
обидеть своего дорогого брата Уильяма, а также и меня. Не правда аи? Ко-
нечно, у меня на этот счет нет никаких сомнений. Так вот, какие мы  были
бы братья, если бы помешали ему в таком деле и в такое время? И какие мы
были бы дяди, если б обобрали - да, обобрали! - в  такое  время  бедных,
кротких овечек, которых он так любил? Насколько я знаю Уильяма,  -  а  я
думаю, что знаю, - он... Впрочем, я сейчас его спрошу.
   Он оборачивается к герцогу и начинает ему делать знаки, что-то  пока-
зывает на пальцах, а герцог сначала смотрит на него Дурак дураком, а по-
том вдруг бросается к королю, будто бы повял, в  чем  дело,  и  гугукает
вовсю от радости и обнимает его чуть не двадцать раз подряд. Тут  король
объявил:
   - Я так и знал. Мне кажется, всякий может  убедиться,  какие  у  него
мысли на этот счет. Вот, Мэри  Джейн,  Сюзанна,  Джоанна,  возьмите  эти
деньги, возьмите все! Это дар того, который бежит вон там во гробе, бес-
чувственный, но полный радости...
   Мэри Джейн бросилась к нему, Сюзанна и Заячья Губа бросились к герцо-
гу, и опять пошло такое обнимание и целование, какого я никогда не виды-
вал. А все прочие столпились вокруг со слезами на глазах и чуть руки  не
оторвали этим двум мошенникам - все пожимали их, а сами приговаривали:
   - Ах, какая доброта! Как это прекрасно! Но как же это вы?..
   Ну, потом все опять пустились разговаривать про покойника - какой  он
был добрый, и какая это утрата, и прочее тому подобное, а через  некото-
рое время с улицы в комнату протолкался какой-то высокий человек с квад-
ратной челюстью и стоит слушает; ему никто не сказал  ни  слова,  потому
что король говорил и все были заняты тем, что слушали. Король говорил, -
с чего он начал, не помню, а это была уже середина:
   - ... ведь они близкие друзья покойного. Вот почему их пригласили сю-
да сегодня вечером; а завтра мы хотим, чтобы пришли все, все до единого:
он всех в городе уважал, всех любил, и потому мы желаем,  чтобы  на  его
похоронной оргии был весь город.
   И пошел плести дальше, потому что всегда любил сам  себя  слушать,  и
нет-нет да и приплетет опять свою "похоронную оргию", так что  герцог  в
конце концов не выдержал, написал  на  бумажке:  "Похоронная  церемония,
старый вы дурак!" - сложил бумажку, загугукал и  протягивает  ее  королю
через головы впереди стоящих гостей. Король прочел, сунул бумажку в кар-
ман и говорит:
   - Бедный Уильям, как он ни огорчен, а сердце у него  всегда  болит  о
других. Просит, чтобы я всех пригласил на похоронную  церемонию,  -  ему
хочется, чтобы все пришли. Только напрасно он беспокоится, я и сам соби-
рался всех позвать.
   И разливается дальше самым преспокойным образом и нетнет да и вставит
свою "похоронную оргию", будто так и надо. А как только вклеил ее в тре-
тий раз, сейчас же и оговорился:
   - Я сказал "оргия" не потому, что так обыкновенно говорят, вовсе нет,
- обыкновенно говорят "церемония", - а потому, что "оргия" правильней. В
Англии больше не говорят "церемония", это уже не принято. У нас в Англии
теперь все говорят "оргия". Оргия даже лучше, потому что вернее  обозна-
чает предмет. Это слово состоит из древнегреческого "орго",  что  значит
"наружный " ("открытый", и древнееврейского "гизум" -  "сажать",  "зары-
вать"; отсюда - "хоронить". Так что, вы видите, похоронная оргия  -  это
открытые похороны, такие, на которых присутствуют все.
   Дальше, по-моему, уже и ехать некуда. Тот высокий, с  квадратной  че-
люстью, засмеялся прямо ему в лицо. Всем стало очень неловко. Все зашеп-
тали:
   - Что вы, доктор!
   А Эбнер Шеклфорд сказал:
   - Что с вами, Робинсон, разве вы не знаете? Ведь это Гарни Уилкс.
   Король радостно заулыбался, тычет ему свою лапу и говорит:
   - Так это вы и есть дорогой друг и врачеватель моего  бедного  брата?
Я...
   - Уберите руки прочь! - говорит доктор. - Это  вы-то  англичанин?  Да
это дрянная подделка, хуже я не видывал. Вы брат Питера  Уилкса?  Мошен-
ник, вот вы кто такой!
   Ох, как все переполошились! Окружили доктора, стали его унимать, уго-
варивать, стали объяснять ему, что Гарви сто раз успел доказать, что  он
и вправду Гарви, что он всех знает по именам, знает даже клички всех со-
бак в городе, и уж так его упрашивали помолчать, чтобы Гарви не обиделся
и чтобы девочки не обиделись. Только все равно ничего не  вышло:  доктор
не унимался и говорил, что человек, который выдает себя за  англичанина,
а сам говорить, как англичанин, не умеет, -  просто  враль  и  мошенник.
Бедные девочки не отходили от короля и плакали; но тут доктор повернулся
к ним и сказал:
   - Я был другом вашего отца, и вам я тоже  друг,  и  предупреждаю  вас
по-дружески, как честный человек, который хочет вам помочь, чтобы вы  не
попали в беду и не нажили себе хлопот: отвернитесь от этого негодяя,  не
имейте с