т  -  или  охотится,
или... Ш-ш! Слышишь? Что это за шум?
   Мы вскочили и побежали глядеть, но ничего особенного не было - это за
мысом стучало пароходное колесо, - и мы уселись на прежнее место.
   - Да, - говорю я, - а в остальное время, если им скучно, они затевают
драку с парламентом; а если делают не по-ихнему, так король просто велит
рубить всем головы. А то больше прохлаждается в гареме.
   - Где прохлаждается?
   - В гареме.
   - А что это такое - гарем?
   - Это такое место, где король держит своих жен. Неужто ты  не  слыхал
про гарем? У Соломона он тоже был; а жен у него было чуть не миллион.
   - Да, верно, я и позабыл. Гарем  -  это  что-нибудь  вроде  пансиона,
по-моему. Ну, должно быть, и шум же у них в детской! Да  еще,  я  думаю,
эти самые жены все время ругаются, а от этого шуму только больше. А  еще
говорят, что Соломон был первый мудрец на свете! Я этому ни на  грош  не
верю. И вот почему. Да разве умный человек станет жить в таком  каварда-
ке? Нет, не станет. Умный человек возьмет и построит котельный завод,  а
захочется ему тишины и покоя - он возьмет да и закроет его.
   - А все-таки он был первый мудрец на свете; это я от самой вдовы слы-
хал.
   - Мне все равно, что бы там вдова ни говорила. Но верю я, что он  был
мудрец. Поступал он иной раз совсем глупо. Помнишь, как он велел  разру-
бить младенца пополам?
   - Ну да, мне вдова про это рассказывала.
   - Вот-вот! Глупей ничего не придумаешь! Ты только посмотри, что полу-
чается: пускай этот пень будет одна женщина, а ты будешь другая женщина,
а я - Соломон, а вот этот доллар - младенец. Вы  оба  говорите,  что  он
ваш. Что же я делаю? Мне бы надо спросить у соседей, чей это  доллар,  и
отдать его настоящему хозяину в целости и сохранности, -  умный  человек
так и сделал бы. Так нет же: я беру доллар и разрубаю пополам; одну  по-
ловину отдаю тебе, а другую той женщине. Вот что твой Соломон хотел сде-
лать с ребенком! Я тебя спрашиваю: куда годится половинка доллара?  Ведь
на нее ничего не купишь. А на что годится половина ребенка? Да  я  и  за
миллион половинок ничего бы не дал.
   - Ну, Джим, ты совсем не понял, в чем суть, ей-богу, не понял.
   - Кто? Я? Да ну тебя! Что ты мне толкуешь про твою суть!  Когда  есть
смысл, так я его вижу, а в таком поступке никакого  смысла  нет.  Спори-
ли-то ведь не из-за половинки, а из-за целого младенца; а  если  человек
думает, что он этот спор может уладить одной половинкой, так, значит,  в
нем ни капли мозгу нет. Ты мне не рассказывай про твоего Соломона,  Гек,
я его и без тебя знаю.
   - Говорят тебе, ты не понял, в чем суть.
   - А ну ее, твою суть! Что я знаю, то знаю. По-моему,  настоящая  суть
вовсе не в этом - дальше надо глядеть. Суть в том, какие у этого Соломо-
на привычки. Возьми, например, человека, у которого всего  один  ребенок
или два, - неужто такой человек станет детьми бросаться? Нет, не станет,
он себе этого не может позволить. Он знает, что детьми надо дорожить.  А
если у него пять миллионов детей бегает по всему дому,  тогда,  конечно,
дело другое. Ему все равно, что младенца разрубить надвое, что  котенка.
Все равно много останется. Одним ребенком больше, одним меньше - для Со-
ломона это все один черт.
   Я еще не видывал таких негров. Если взбредет ему что-нибудь в голову,
так этого уж ничем оттуда не выбьешь. Ни от одного негра Соломону так не
доставалось. Тогда я перевел разговор на других королей, а Соломона  ос-
тавил в покое. Рассказал ему про Людовика XVI, которому в давние времена
отрубили голову во Франции, и про его маленького сына,  так  называемого
дофина, который должен был царствовать, а его  взяли  да  и  посадили  в
тюрьму; говорят, он там и умер.
   - Бедняга!
   - А другие говорят - он убежал из тюрьмы и спасся. Будто бы  уехал  в
Америку.
   - Вот это хорошо! Только ему тут не с кем дружить, королей у нас ведь
нет. Правда, Гек?
   - Нет.
   - Значит, и должности для него у нас нет. Что же он тут будет делать?
   - А я почем знаю! Некоторые из них поступают в полицию, а другие учат
людей говорить по-французски.
   - Что ты, Гек, да разве французы говорят не по-нашему?
   - Да, Джим; ты бы ни слова не понял из того, что они говорят, ни еди-
ного слова!
   - Вот это да! Отчего же это так получается?
   - Не знаю отчего, только это так. Я в книжке читал про ихнюю тарабар-
щину. А вот если подойдет к тебе человек и спросит: "Парле ву франсе?" -
ты что подумаешь?
   - Ничего не подумаю, возьму да и тресну его по башке, - то есть  если
это не белый. Позволю я негру так меня ругать!
   - Да что ты, это не  ругань.  Это  просто  значит:  "Говорите  ли  вы
по-французски? "
   - Так почему же он не спросит по-человечески?
   - Он так и спрашивает. Только по-французски.
   - Смеешься ты, что ли? Я и слушать тебя  больше  не  хочу.  Чушь  ка-
кая-то!
   - Слушай, Джим, а кошка умеет говорить по-нашему?
   - Нет, не умеет.
   - А корова?
   - И корова не умеет.
   - А кошка говорит по-коровьему или корова по-кошачьему?
   - Нет, не говорят.
   - Это уж само собой так полагается, что они говорят поразному,  верно
ведь?
   - Конечно, верно.
   - И, само собой, так полагается, чтобы кошка  и  корова  говорили  не
по-нашему?
   - Ну еще бы, конечно.
   - Так почему же и французу нельзя говорить по-другому, не так, как мы
говорим? Вот ты мне что скажи!
   - А кошка разве человек?
   - Нет, Джим.
   - Так зачем же кошке говорить по-человечески? А корова разве человек?
Или она кошка?
   - Конечно, ни то, ни другое.
   - Так зачем же ей говорить по-человечески или по-кошачьи?  А  француз
человек или нет?
   - Человек.
   - Ну вот видишь! Так почему же, черт возьми, он не говорит по-челове-
чески? Вот ты что мне скажи!
   Тут я понял, что нечего попусту толковать с негром -  все  равно  его
ничему путному не выучишь. Взял да и плюнул.


   ГЛАВА XV

   Мы думали, что за три ночи доберемся до Каира, на границе штата Илли-
нойс, где Огайо впадает в Миссисипи, - только этого мы и хотели. Плот мы
продадим, сядем на пароход и поедем вверх по Огайо: там свободные штаты,
и бояться нам будет нечего.
   Ну а на вторую ночь спустился туман, и мы решили причалить к заросше-
му кустами островку, - не ехать же дальше в тумане! А когда я подъехал в
челноке к кустам, держа наготове веревку, гляжу - не к чему даже и  при-
вязывать плот: торчат одни тоненькие прутики. Я обмотал  веревку  вокруг
одного куста поближе к воде, но течение здесь было  такое  сильное,  что
куст вырвало с корнями и плот понесло дальше. Я заметил, что туман  ста-
новится все гуще и гуще, и мне стало так неприятно и жутко, что  я,  ка-
жется, с полминуты не мог двинуться с места, да и плота уже не было вид-
но: в двадцати шагах ничего нельзя было разглядеть. Я вскочил в  челнок,
перебежал на корму, схватил весло и начал отпихиваться. Челнок не подда-
вался. Я так спешил, что позабыл его отвязать. Поднявшись с места, я на-
чал развязывать веревку, только руки у меня тряслись от  волнения,  и  я
долго ничего не мог поделать.
   Отчалив, я сейчас же пустился догонять плот,  держась  вдоль  отмели.
Все шло хорошо, пока она не кончилась, но в ней не  было  и  шестидесяти
шагов в длину, а после того я влетел в густой белый туман и потерял вся-
кое представление о том, где нахожусь.
   Грести, думаю, не годится: того гляди, налечу на отмель или на берег;
буду сидеть смирно, и пускай меня несет по течению; а все-таки невмоготу
было сидеть сложа руки. Я крикнул и прислушался. Откуда-то издалека  до-
несся едва слышный крик, и мне сразу стало веселей. Я стрелой полетел  в
ту сторону, а сам прислушиваюсь, не раздастся ли крик снова. Опять слышу
крик, и оказывается, я еду совсем не туда, а забрал вправо. А в  следую-
щий раз, гляжу, я забрал влево и опять недалеко уехал,  потому  что  все
кружил то в одну, то в другую сторону, а крик-то был  слышен  все  время
прямо передо мной.
   Думаю: хоть бы этот дурак догадался бить в сковородку да  колотил  бы
все время; но он так и не догадался, и эти промежутки тишины между  кри-
ками сбивали меня с толку. А я все греб и греб - и вдруг слышу крик  по-
зади себя. Тут уж я совсем запутался. Или это кто-нибудь другой  кричит,
или я повернул кругом.
   Я бросил весло. Слышу, опять кричат, опять позади меня, только в дру-
гом месте, и теперь крик не умолкал, только все менял место, а я  откли-
кался, пока крик не послышался опять впереди меня; тогда  я  понял,  что
лодку повернуло носом вниз по течению и, значит, я еду куда  надо,  если
это Джим кричит, а не какой-нибудь плотовщик. Когда туман, я плохо  раз-
бираюсь в голосах, потому что в тумане не видно и не слышно по-настояще-
му, все кажется другим и звучит по-другому.
   Крик все не умолкал, и через какую-нибудь минуту я налетел на  крутой
берег с большими деревьями, похожими в тумане на клубы дыма; меня отбро-
сило влево и понесло дальше, между корягами, где бурлила  вода  -  такое
быстрое там было течение.
   Через секунду-другую я снова попал в густой белый туман, кругом стоя-
ла тишина. Теперь я сидел неподвижно, слушая, как бьется мое сердце,  и,
кажется, даже не дышал, пока оно не отстукало сотню ударов.
   И вдруг я понял, в чем дело, и махнул на все рукой. Этот крутой берег
был остров, и Джим теперь был по другую его сторону. Это вам не  отмель,
которую можно обогнуть за десять минут. На острове рос настоящий большой
лес, как и полагается на таком острове; он был, может, в пять-шесть миль
длиной и больше чем в полмили шириной.
   Минут, должно быть, пятнадцать я сидел тихо,  насторожив  уши.  Меня,
разумеется, уносило вниз по течению со скоростью четыре-пять миль в час,
по этого обыкновенно не замечаешь, - напротив, кажется, будто лодка сто-
ит на воде неподвижно; а если мелькнет мимо коряга, то даже дух захваты-
вает, думаешь: вот здорово летит коряга! А что сам летишь, это и в голо-
ву не приходит. Если вы думаете, что ночью на реке, в тумане, ничуть  не
страшно и не одиноко, попробуйте сами хоть разок, тогда узнаете.
   Около получаса я все кричал время от времени;  наконец  слышу,  отку-
да-то издалека доносится отклик; я попробовал плыть на голос, только ни-
чего не вышло: я тут же попал, должно быть, в  целое  гнездо  островков,
потому что смутно видел их по обеим сторонам челнока - то мелькал  узкий
проток между ними, а то, хоть и не видно было, я знал, что отмель  близ-
ко, потому что слышно было, как вода плещется о сушняк и  всякий  мусор,
прибитый к берегу. Тут-то, среди отмелей, я сбился и  не  слышал  больше
крика; сначала попробовал догнать его, но это было хуже, чем гоняться за
блуждающим огоньком. Я еще никогда не видел, чтобы звук  так  метался  и
менял место так быстро и так часто.
   Я старался держаться подальше от берега, и раз пять-шесть  мне  приш-
лось сильно оттолкнуться от него, чтобы не налететь на островка; я поду-
мал, что и плот, должно быть, то и дело наталкивается на берег, а не  то
он дав но уплыл бы вперед и крика не было бы слышно: его  несло  быстрее
челнока.
   Немного погодя меня как будто опять вынесло на открытое место, только
никаких криков я больше ниоткуда не слышал. Я так и  подумал,  что  Джим
налетел на корягу и теперь ему крышка. Я здорово устал и решил  лечь  на
дно челнока и больше ни о чем не думать. Засыпать, я, конечно, не  соби-
рался, только мне так хотелось спать, что глаза сами собой  закрывались;
ну, говорю себе, вздремну хоть на минутку.
   Я, должно Сыть, задремал не на одну  минутку,  потому  что,  когда  я
проснулся, звезды ярко сияли, туман рассеялся, и меня несло кормой  впе-
ред по большой излучине реки. Сначала я никак не мог попять, где я;  мне
казалось, что - все это я вижу во сне; а когда начал что-то припоминать,
то смутно, словно прошлую неделю.
   Река тут была страшно широкая, и лес по обоим берегам рос густой-пре-
густой и высокий-превысокий, стена стеной, насколько я  мог  рассмотреть
при звездах. Я поглядел вниз по течению и увидел черное пятно на воде. Я
погнался за пим, а когда догнал, то это оказались всего-навсего  связан-
ные вместе два бревна. Потом увидел еще пятно и за  ним  тоже  погнался,
потом еще одно, - и на этот раз угадал правильно: это был плот.
   Когда я добрался до плота, Джим сидел и спал, свесив голову на  коло-
ни, а правую руку положив на весло. Другое весло было  сломано,  и  весь
плот занесло илом, листьями и сучками. Значит, и Джим тоже попал в пере-
делку.
   Я привязал челнок, улегся на плоту под самым носом у Джима, начал зе-
вать, потягиваться, потом говорю:
   - Эй, Джим, разве я уснул? Чего ж ты меня не разбудил?
   - Господи помилуй! Никак это ты, Гек? И ты не помер и не утонул -  ты
опять здесь? Даже не верится, сынок, просто не верится! Дай-ка я погляжу
на тебя, сынок, потрогаю. Нет, в самом дело ты по помер! Вернулся  живой
и здоровый, такой же, как был, все такой же, слава богу!
   - Что это с тобой Джим? Выпил ты, что ли?
   - Выпил? Где же я выпил? Когда это мог выпить?
   - Так отчего же ты несешь такую чепуху?
   - Как чепуху?
   - Как? А чего же ты болтаешь, будто я только что вернулся и будто ме-
ня тут не было?
   - Гек... Гек Финн, погляди-ка ты мне в глаза, погляди  мне  в  глаза!
Разве ты никуда не уходил?
   - Я уходил? Да что ты это? Никуда я но уходил. Куда мне ходить?
   - Послушай, Гек, тут, ей-ей, что-то не ладно, да-да! Может, я  не  я?
Может, я не тут, а еще где-нибудь? Вот ты что мне скажи!
   - По-моему, ты здесь, дело ясное, а вот мозги у тебя набекрень,  ста-
рый дуралей!
   - У кого - у меня? Нет, ты мне ответь: разве ты не ездил в челноке  с
веревкой привязывать плот к кустам на отмели?
   - Нет, не ездил. К каким еще кустам? Никаких кустов я не видал.
   - Ты не видал кустов на отмели? Ну как же,  ведь  веревка  сорвалась,
плот понесло по реке, а ты остался в челноке и пропал в тумане...
   - В каком тумане?
   - В каком? В том самом, который был всю ночь. И ты кричал, и  я  кри-
чал, а потом мы запутались среди островков и один из нас сбился с  доро-
ги, а другой все равно что сбился, потому что не знал, где находится,  -
ведь так было дело? Я же наткнулся на целую кучу этих самых  островов  и
еле оттуда выбрался, чутьчуть не потонул! Разве не так было дело, сынок,
не так разве? Вот что ты мне скажи!
   - Ну, Джим, я тут ничего не понимаю. Никакого я не видел  тумана,  ни
островов и вообще никакой путаницы не было - ровно ничего!  Мы  с  тобой
сидели всю ночь и разговаривали, и всего-то прошло минут десять, как  ты
уснул, да, должно быть, и я тоже. Напиться ты за ото время не мог,  зна-
чит, тебе все это приснилось.
   - Да как же все это могло присниться в десять минут?
   - А все-таки приснилось же, раз ничего этого не было.
   - Да как же, Гек, ведь я все это так ясно вижу...
   - Не все ли равно, ясно или не ясно. Ничего этого не было. Я-то знаю,
потому что я тут все время был.
   Джим молчал минут пять, должно быть, обдумывал. Потом говорит:
   - Ну ладно, Гек, может, мне это и приснилось, только убей  меня  бог,
если я когда-нибудь видел такой удивительный сон. И никогда я так не ус-
тавал во сне, как на этот раз.
   - Что ж тут такого! Бывает, что и во сне тоже устаешь. Только это был
вещий сон... Ну-ка, расскажи мне все по порядку, Джим.
   Джим пустился рассказывать и рассказал все, как было, до самого  кон-
ца, только здорово прикрасил. Потом сказал, что  теперь  надо  "истолко-
вать" сон, потому что он послан нам в предостережение. Первая  отмель  -
это человек, который хочет нам добра, а течение -  это  другой  человек,
который нас от него старается отвести.
   Крики - это предостережения, которые время от времени посылаются  нам
свыше, и если мы не постараемся понять их, они нам  принесут  несчастье,
вместо того чтобы избавить от беды. Куча островков -  это  неприятности,
которые грозят нам, если мы свяжемся с нехорошими  людьми  и  вообще  со
всякой дрянью; но если мы не будем соваться не в свое дело, не  будем  с
ними переругиваться и дразнить их, тогда мы выберемся из тумана на свет-
лую, широкую реку, то есть в свободные штаты, и  больше  у  нас  никаких
неприятностей не будет.
   Когда я перелез на плот, было совсем темно от  туч,  но  теперь  небо
опять расчистилось.
   - Ну, ладно, Джим, это ты все хорошо растолковал, - говорю я, - а вот
эта штука что значит?
   Я показал ему на сор и листья на плоту и на сломанное  весло.  Теперь
их отлично было видно.
   Джим поглядел на сор, потом на меня, потом опять на  сор.  Вещий  сон
так крепко засел у него в голове, что он никак не мог выбить его  оттуда
и сообразить, в чем дело. Но когда Джим сообразил, он поглядел  на  меня
пристально, уже не улыбаясь, и сказал:
   - Что эта штука значит? Я тебе скажу. Когда я устал  грести  и  звать
тебя и заснул, у меня просто сердце разрывалось: было жалко, что ты про-
пал, а что будет со мной и с плотом, я даже и не думал. А когда я  прос-
нулся и увидел, что ты опять тут, живой и здоровый, я  так  обрадовался,
что чуть не заплакал, готов был стать на колени и ноги тебе целовать.  А
тебе бы только врать да морочить голову старику Джиму!  Это  все  мусор,
дрянь; и дрянь те люди, которые своим друзьям сыплют грязь на  голову  и
поднимают их на смех.
   Он встал и поплелся в шалаш, залез туда и больше со мной не  разгова-
ривал. Но и этого было довольно. Я почувствовал себя таким подлецом, что
готов был целовать ему ноги, лишь бы он взял свои слова обратно.
   Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем я переломил себя  и
пошел унижаться перед негром; однако я пошел и даже ничуть  об  этом  не
жалею и никогда не жалел. Больше я его не разыгрывал, да и на  этот  раз
не стал бы морочить ему голову, если бы знал, что он так обидится.


   ГЛАВА XVI

   Мы проспали почти целый день и тронулись в путь поздно вечером,  про-
пустив сначала вперед длинный-длинный плот,  который  тащился  мимо  без
конца, словно похоронная процессия. На каждом конце плота было по четыре
длинных весла, значит, плотовщиков должно  было  быть  никак  не  меньше
тридцати человек. Мы насчитали на нем пять больших шалашей, довольно да-
леко один от другого; посредине горел костер, на обоих концах стояло  по
шесту с флагом. Выглядел он просто замечательно. Это не шутка - работать
плотовщиком на таком плоту!
   Нас донесло течением до большой излучины, и  тут  набежали  облака  и
ночь сделалась душная. Река здесь была очень широкая, и по обоим ее  бе-
регам стеной стоял густой лес; не видно было ни одной прогалины, ни  од-
ного огонька. Мы разговаривали насчет Каира: узнаем мы его или нет, ког-
да до него доплывем. Я сказал, что, верно, не узнаем; говорят, там всего
около десятка домов, а если огни погашены, то как узнать, что проезжаешь
мимо города? Джим сказал, что там сливаются вместе две большие реки, вот
поэтому и будет видно. А я сказал, что нам может  показаться,  будто  мы
проезжаем мимо острова и опять попадаем в ту же самую реку. Это встрево-
жило Джима и меня тоже. Спрашивается, что же нам делать? По-моему,  надо
было причалить к берегу, как только покажется огонек, и сказать там, что
мой отец остался на шаланде, по реке он плывет первый раз и послал  меня
узнать, далеко ли до Каира. Джим нашел, что это неплохая мысль, так  что
мы выкурили по трубочке и стали ждать.
   Делать было нечего, только глядеть в оба, когда покажется город, и не
прозевать его. Джим сказал, что уж он-то наверно не прозевает: ведь  как
только он увидит Каир, так в ту же минуту станет свободным человеком;  а
если прозевает, то опять очутится в рабовладельческих штатах, а там про-
щай, свобода! Чуть ли не каждую минуту он вскакивал и кричал:
   - Вот он, Каир!
   По это был все не Каир. То это оказывались  блуждающие  огни;  и,  то
светляки, и он опять усаживался сторожить Каир. Джим  говорил,  что  его
бросает то в жар, то в холод оттого, что он так скоро будет на  свободе.
И меня тоже, скажу я вам, бросало то в жар,