лошадь хлысти-
ком так, что она завертелась по арене,  и  наконец  соскочил  на  песок,
раскланялся и убежал за кулисы, а все зрители просто вой подняли от удо-
вольствия и удивления.
   Тут распорядитель увидел, что его провели, и, по-моему,  здорово  ра-
зозлился. Оказалось, что это его же акробат! Сам все придумал  и  никому
ничего не сказал. Ну, мне тоже было не особенно приятно, что я  так  по-
пался, а все-таки не хотел бы я быть на месте этого  распорядителя  даже
за тысячу долларов! Не знаю, может, где-нибудь есть цирк и лучше  этого,
только я что-то ни разу не видел. Во всяком случае, по мне и этот хорош,
и где бы я его ни увидел, непременно пойду в этот цирк.
   Ну, а вечером и у нас тоже было представление, но народу пришло  нем-
ного, человек двенадцать, - еле-еле хватило оплатить расходы. И они  все
время смеялись, а герцог злился, просто из себя  выходил,  а  потом  они
взяли да ушли еще до конца спектакля, все, кроме одного мальчика,  кото-
рый заснул. Герцог сказал, что эти арканзасские олухи еще не доросли  до
Шекспира, что им нужна только самая пошлая комедия - даже хуже, чем пош-
лая комедия, вот что. Он уже знает, что им придется по вкусу. На  другое
утро он взял большие листы оберточной бумаги и черную краску,  намалевал
афиши и расклеил их по всему городу. Вот что было в афишах:
   В ЗАЛЕ СУДА!
   ТОЛЬКО ТРИ СПЕКТАКЛЯ!
   ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ ТРАГИКИ ДЭВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ ЭДМУНД КИН СТАРШИЙ!
   Из лондонских и европейских театров в захватывающей  трагедии  "Коро-
левский жираф, или Царственное совершенство"!!!
   Вход 50 центов.
   А внизу стояло самыми крупными буквами:
   ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
   - Ну вот, - сказал он, - если уж этой строчкой их не заманишь,  тогда
я не знаю Арканзаса!


   ГЛАВА XXIII

   Весь этот день герцог с королем возились не покладая рук:  устраивали
сцену, вешали занавес, натыкали свечей вместо рампы; а вечером мы и миг-
нуть не успели, как зал был битком набит  мужчинами.  Когда  больше  уже
нельзя было втиснуться ни одному человеку, герцог бросил проверять биле-
ты, обошел здание кругом и поднялся на сцену. Там он стал перед  занаве-
сом и произнес коротенькую речь: сначала похвалил трагедию, сказал, буд-
то она самая что ни на есть занимательная, и  пошел  дальше  распростра-
няться насчет трагедии и Эдмунда Кина Старшего, который в ней  исполняет
самую главную роль; а потом, когда у всех зрителей глаза разгорелись  от
любопытства, герцог поднял занавес, и король выбежал из-за кулис на чет-
вереньках, совсем голый; он был весь кругом размалеван разноцветными по-
лосами и сверкал, как радуга. Ну, обо всем остальном и говорить не стоит
- сущая чепуха, а все-таки очень было смешно. Публика чуть  не  надорва-
лась от смеха; а когда король кончил прыгать и ускакал за кулисы, зрите-
ли хлопали, кричали, хохотали и бесновались до тех пор, пока он не  вер-
нулся и не проделал всю комедию снова, да и  после  того  его  заставили
повторить все сначала. Тут и корова не удержалась бы  от  смеха,  глядя,
какие штуки откалывает наш старый дурак.
   Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой  и  объявил,
что эта замечательная трагедия будет исполнена только еще два  раза,  по
случаю неотложных гастролей в Лондоне, где  все  билеты  на  предстоящие
спектакли в театре "ДруриЛейн" уже запроданы; потом опять раскланялся  и
сказал, что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и по-
учительным, то ее покорнейше просят рекомендовать своим знакомым,  чтобы
и они пошли посмотреть.
   Человек двадцать закричали разом:
   - Как, да разве уже кончилось? Разве это все?
   Герцог сказал, что все. Тут-то и начался скандал. Подняли крик:  "На-
дули!" - обозлившись, повскакали с мест и полезли было  ломать  сцену  и
бить актеров. Но тут какой-то высокий осанистый господин вскочил на ска-
мейку и закричал:
   - Погодите! Только одно слово, джентльмены!
   Они остановились послушать.
   - Нас с вами надули - здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем  быть
посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь  издевались.  Вот  что:
давайте уйдем отсюда спокойно, будем  хвалить  представление  и  обманем
весь город! Тогда все мы окажемся на равных правах. Так или нет?
   - Конечно, так! Молодец судья! - закричали все в один голос.
   - Ладно, тогда ни слова насчет того, что нас с вами надули.  Ступайте
домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.
   На другой день по всему городу только и было разговоров что  про  наш
замечательный спектакль. Зал был опять  битком  набит  зрителями,  и  мы
опять так же надули и этих. Вернувшись с королем и герцогом  к  себе  на
плот, мы поужинали все вместе, а потом, около полуночи, они велели нам с
Джимом вывести плот на середину реки, спуститься мили на две ниже города
и там где-нибудь его спрятать.
   На третий вечер зал был опять переполнен, и в этот раз пришли не  но-
вички, а все те же, которые были на первых двух представлениях. Я  стоял
в дверях вместе с герцогом и заметил, что у каждого из зрителей  оттопы-
ривается карман или под полой что-нибудь спрятано; я  сразу  понял,  что
это не какая-нибудь парфюмерия, а совсем даже  наоборот.  Несло  тухлыми
яйцами, как будто их тут были сотни, и гнилой капустой; и если только  я
знаю, как пахнет дохлая кошка, - а я за себя ручаюсь, - то  их  пронесли
мимо меня шестьдесят четыре штуки. Я потолкался минутку в зале, а больше
не выдержал - уж очень там крепко пахло. Когда публики набилось столько,
что больше никому нельзя было втиснуться, герцог  дал  одному  молодчику
двадцать пять центов и велел ему пока постоять в  дверях,  а  сам  пошел
кругом, будто бы на сцену, и я за ним; но как  только  мы  повернули  за
угол и очутились в темноте, он сказал:
   - Иди теперь побыстрей, а когда отойдешь подальше от  домов,  беги  к
плоту во все лопатки, будто за тобой черти гонятся!
   Я так и сделал, и он тоже. Мы прибежали к плоту в одно и то же  время
и меньше чем через две секунды уже плыли вниз по течению в полной тишине
и темноте, правя наискось к середине реки и не говоря ни слова.  Я  было
думал, что бедняге королю не поздоровится, а оказалось - ничего подобно-
го: скоро он выполз из шалаша и спросил:
   - Ну, герцог, сколько мы загребли на этом деле?..
   Он, оказывается, вовсе и не был в городе.
   Мы не вывешивали фонаря, пока не отплыли миль на  десять  от  города.
Тогда мы зажгли свет и поужинали, а король с герцогом просто надрывались
со смеху, вспоминая, как они провели публику. Герцог сказал:
   - Простофили, олухи! Я так и знал, что первая партия  будет  помалки-
вать, чтобы остальные тоже попали впросак; так я и знал,  что  в  третий
раз они нам собираются устроить сюрприз: думают, что  теперь  их  черед.
Это верно - черед их; но я бы дорого дал, чтобы узнать, много ли  им  от
этого проку. Хотелось бы все-таки знать, как они  воспользовались  таким
случаем. Могут устроить пикник, если им вздумается: провизии у них с со-
бой довольно.
   Эти мошенники собрали в три вечера четыреста шестьдесят  пять  долла-
ров. Я еще никогда не видел, чтобы деньги загребали такими кучами.
   Немного погодя, когда оба они уснули и захрапели, Джим и говорит:
   - Гек, а ты не удивляешься, что короли так себя ведут?
   - Нет, - говорю, - не удивляюсь.
   - А почему ты не удивляешься, Гек?
   - Да потому, что такая уж это порода. Я думаю, они все одинаковы.
   - Гек, ведь эти наши короли - сущие мошенники! Вот они  что  такое  -
сущие мошенники!
   - Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли - мошенники, дело из-
вестное.
   - Да что ты!
   - А ты почитай про них, вот тогда  и  узнаешь.  Возьми  хоть  Генриха
Восьмого: наш против него прямо учитель воскресной школы. А возьми Карла
Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго,
Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были  короли
в старые времена - англы, и саксы, и норманны - так они только и занима-
лись что грабежом да разбоем. Поглядел бы ты на старика  Генриха,  когда
он был во цвете лет. Вот это был фрукт! Бывало, каждый день  женится  на
новой жене, а наутро велит рубить ей голову. Да еще так равнодушно, буд-
то яичницу заказывает. "Подать сюда Нелл Гвинн!" - говорит. Приводят ее.
А наутро: "Отрубите ей голову!" И отрубают. "Подать сюда Джейн  Шор!"  -
говорит. Она приходит. А наутро: "Отрубите ей голову!" И отрубают.  "По-
зовите прекрасную Розамунду!" Прекрасная Розамунда является  на  зов.  А
наутро: "Отрубите ей голову!" И всех своих  жен  заставлял  рассказывать
ему каждую ночь по сказке, а когда сказок набралось тысяча и одна штука,
он из них составил книжку и назвал ее "Книга Страшного суда ", -  ничего
себе название, очень подходящее! Ты королей не знаешь, Джим, зато  я  их
знаю; этот наш забулдыга все-таки много лучше тех, про кого  я  читал  в
истории. Возьми хоть Генриха. Вздумалось ему затеять свару  с  Америкой.
Как же он за это взялся? Предупредил? Дал собраться с силами? Как бы  не
так! Пи с того ни с сего взял да и пошвырял за борт весь чай в  Бостонс-
кой гавани, а потом объявил Декларацию независимости, - теперь, говорит,
воюйте. Всегда такой был, никому не спускал. Были у него подозрения нас-
чет собственного панаши, герцога Веллингтона.  Так  что  же  он  сделал?
Расспросил его хорошенько? Нет, утопил в бочке мальвазии,  как  котенка.
Бывало, зазевается кто-нибудь, оставит деньги на виду - так он  что  же?
Обязательно прикарманит. Обещается что-нибудь сделать, и деньги возьмет,
а если не сидеть тут же и не глядеть за ним в оба, так обязательно наду-
ет и сделает как раз наоборот. Стоит ему, бывало, только рот раскрыть  -
и если тут же не закроет покрепче, так непременно соврет. Вот какой  жук
был этот Генрих! И если бы с нами был он вместо наших королей, он бы еще
почище обжулил этот город. Я ведь не говорю, что наши какиенибудь невин-
ные барашки, тоже ничего себе, если разобраться; ну  а  все-таки  им  до
этого старого греховодника далеко. Я одно скажу: король - он и есть  ко-
роль, что с него возьмешь. А вообще все они  дрянь  порядочная.  Так  уж
воспитаны.
   - Уж очень от нашего спиртным разит, Гек.
   - Ну что ж, они все такие, Джим. От всех королей разит, с этим ничего
не поделаешь, так и в истории говорится.
   - А герцог, пожалуй, еще ничего, довольно приличный человек.
   - Да, герцог - другое дело. А все-таки разница невелика. Тоже не пер-
вый сорт, хоть он и герцог. Когда напьется, так от короля его  не  отли-
чишь, ежели ты близорукий.
   - Ну их совсем, Гек, мне больше таких не требуется. Я и этих-то  едва
терплю.
   - И я тоже, Джим. Но если они уж сели нам на шею, не  надо  забывать,
кто они такие, и принимать это во внимание. Конечно,  все-таки  хотелось
бы знать, есть ли где-нибудь страна, где короли совсем перевелись.
   Какой толк был говорить Джиму, что это не настоящие король и  герцог?
Ничего хорошего из этого не могло выйти, а кроме того, так оно  и  было,
как я говорил: они ничем не отличались от настоящих.
   Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла  моя  очередь.
Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел  и,  опустив
голову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не  об-
ращал на него внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он
вспоминал про жену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жиз-
ни не расставался с семьей; а детей и жену он по-моему, любил не меньше,
чем всякий белый человек. Может, это покажется странным, только так  оно
и есть. По ночам он часто, бывало, стонал и плакал, когда думал,  что  я
сплю, плакал и приговаривал:
   - Бедняжка Лизабет, бедненький Джонни! Ох, какое горе! Верно, не  ви-
дать мне вас больше, никогда не видать!
   Он очень хороший негр, этот Джим!
   Но тут я разговорился с ним про его жену и ребятишек, и,  между  про-
чим, он сказал:
   - Вот отчего мне сейчас так тяжело: я только что слышал, как на бере-
гу что-то шлепнуло или хлопнуло, - от этого и  мне  вспомнилось,  как  я
обидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре  года,
она схватила скарлатину и очень тяжело болела,  потом  поправилась;  вот
как-то раз стоит она рядом со мной, и я ей говорю: "Закрой дверь! "
   Она не закрывает, стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и  улыба-
ется. Меня это разозлило; я опять ей говорю, громко так говорю: "Не слы-
шишь, что ли? Закрой дверь! "
   А она стоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:
   "Ну, так я же тебя заставлю!" Да как шлепнул ее по голове, так она  у
меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату,  пробыл  там  минут
десять и прихожу обратно; смотрю, дверь все так же открыта настежь,  де-
вочка стоит около самой двери, опустила голову и плачет, слезы так и те-
кут; разозлился я - и к ней, а тут как раз - дверь эта отворялась наружу
- налетел ветер и - трах! - захлопнул ее за спиной у девочки, а она и  с
места не тронулась. Я так и обмер, а уж что  я  почувствовал,  просто  и
сказать не могу. Подкрался, - а сам весь дрожу, - подкрался на цыпочках,
открыл потихоньку дверь у нее за спиной, просунул  осторожно  голову  да
как крикну во все горло! Она даже не пошевельнулась! Да, Гек, тут я  как
заплачу! Схватил ее на руки и говорю: "Ох ты, моя бедняжка! Прости, гос-
поди, старика Джима, а сам он никогда себе не простит!" Ведь она  оглох-
ла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!


   ГЛАВА XXIV

   На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшему  ивняком  ост-
ровку посредине реки, а на том и на другом берегу  стояли  городишки,  и
герцог с королем начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим  ска-
зал герцогу, что, он надеется, это не займет много времени, -  уж  очень
ему надоело и трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.
   Понимаете, нам приходилось все-таки связывать Джима  веревкой,  когда
мы оставляли его одного: ведь если бы кто-нибудь  на  него  наткнулся  и
увидел, что никого с ним нет и он не связан, так не поверил бы,  что  он
беглый негр. Ну и герцог тоже сказал, что, конечно, нелегко лежать целый
день связанным и что он придумает какой-нибудь способ обойтись без  это-
го.
   Голова у него работала здорово, у нашего герцога, он живо  сообразил,
как это устроить. Он одел Джима в костюм короля Лира - длинный халат  из
занавесочного ситца, седой парик и борода из конского волоса; потом взял
свои театральные краски и вымазал Джиму шею, лицо,  руки  и  все  сплошь
густой синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что он стал по-
хож на утопленника, пролежавшего в воде целую неделю.  Провалиться  мне,
но только страшней этого я ничего не видел. Потом герцог взял дощечку  и
написал на ней:
   Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается - и приколотил  эту
дощечку к палке, а палку поставил перед шалашом, шагах в четырех от  не-
го. Джим был доволен. Он сказал, что это куда лучше, чем лежать  связан-
ному по целым дням и трястись от страха, как только где-нибудь  зашумит.
Герцог советовал ему не стесняться и вести себя поразвязнее: а если кто-
нибудь вздумает совать нос не в свое дело, пускай Джим выскочит из шала-
ша и попляшет немножко, пускай взвоет разика два, как дикий зверь, - не-
бось тогда живо уберутся и оставят его в покое. Это он в общем  рассудил
правильно; но только не всякий стал бы дожидаться, пока Джим завоет. Ес-
ли бы еще он был просто похож на покойника, а то куда там - много хуже!
   Нашим жуликам хотелось опять пустить в ход "Жирафа" - уж  очень  при-
быльная была штука, только они побаивались: а вдруг слухи за  это  время
дошли уже и сюда? Больше ничего подходящего им в голову не приходило,  и
в конце концов герцог сказал, что полежит и подумает часа два, нельзя ли
какнибудь околпачить арканзасский городок; а король  решил  заглянуть  в
городок на другом берегу - без всякого плана, просто так, положившись  в
смысле прибыли на провидение, а по-моему - на сатану. Все мы купили  но-
вое платье там, где останавливались прошлый раз;  и  теперь  король  сам
оделся во все новое и мне тоже велел одеться. Я, конечно, оделся. Король
был во всем черном и выглядел очень парадно и торжественно. А я  до  сих
пор и не знал, что платье так меняет человека. Раньше он  был  похож  на
самого что ни на есть распоследнего забулдыгу, а теперь, как снимет  но-
вую белую шляпу да раскланяется с этакой улыбкой, - ну будто только  что
вышел из ковчега: такой на вид важный, благочестивый  и  добродетельный,
ни дать ни взять - сам старик Ной.
   Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У  берега,  чуть
пониже мыса, милях в трех от городка, стоял большой  пароход;  он  стоял
уже часа два: грузился. Король и говорит:
   - Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из Сент-Луи-
са, или Цинциннати, или еще из какого-нибудь большого  города.  Греби  к
пароходу, Гекльберри: мы на нем доедем до городка.
   Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал  кататься  на  пароходе.  Я
подъехал к берегу в полумиле от городка и повел лодку вдоль крутого  об-
рыва по тихой воде. Довольно скоро мы наткнулись  на  этакого  славного,
простоватого с виду деревенского паренька, который сидел на бревне, ути-
рая пот с лица, потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ков-
ровых саквояжа.
   - Поверни-ка челнок к берегу, - сказал король. (Я повернул.)  -  Куда
это вы направляетесь, молодой человек?
   - В Орлеан, жду парохода.
   - Садитесь ко мне, - говорит король. - Погодите  минутку:  мой  слуга
поможет вам внести вещи... Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус!  (Это,
вижу, он мне говорит.)
   Я помог, потом мы втроем поехали дальше. Молодой  человек  был  очень
благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи  по  такой
жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что  ехал  вниз
по реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь  хочет
подняться на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым  знако-
мым на ферме. Молодой человек сказал:
   - Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно, мистер Уилкс,
и запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно быть, не
он - зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?
   - Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется,  мне  следует
прибавить: его преподобие Александер Блоджет, - ведь я смиренный  служи-
тель божий. Но как бы то ни было, мне все-таки прискорбно  слышать,  что
мистер Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существен-
ного. Надеюсь, этого не случилось?
   - Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он все равно
получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это,  мо-
жет, и ничего, кто ж его знает, а вот брат все на свете отдал  бы,  лишь
бы повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чем другом  говорить  не
мог последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма  он
и вовсе никогда не видел - это глухонемого-то, - Уильяму всего лет трид-
цать - тридцать пять. Только Питер и Джордж сюда  приехали;  Джордж  был
женат, он умер в прошлом году, и жена его тоже. Теперь остались в  живых
только Гарви с Уильямом, да и то, как я уже говорил, они опоздали  прие-
хать.
   - А кто-нибудь написал им?
   - Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что заболел;  он
так и говорил, что на этот раз ему не поправиться.  Видите  ли,  он  уже
совсем состарился, а дочки Джорджа еще молоденькие и  ему  не  компания,
кроме разве Мэри Джейн, - это та, рыженькая;  ну  и  выходит,  что,  как
умерли Джордж и его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожа-
луй, и жить больше не хотелось. Уж очень он  рвался  повидать  Гарви,  и
Уильяма тоже, само собой: не охотник он был до завещаний - бывают  такие
люди. Он оставил Гарви письмо, там сказано, где он спрятал свои деньги и
как разделить остальное имущество, чтобы девочки Джорджа не нуждались ни
в чем, - са