черам
медитировали перед импровизационным святилищем, где были
принесены в жертву цветы, погруженные в пахучую пасту из
сандалового дерева. Мы почитали божественное начало, нашедшее
свое полное выражение в Лахири Махасайа, не только возжиганием
ладана и мира, но также и совместным благоговейным
преклонением. Его портрет оказывал длительное влияние на всю
мою жизнь. По мере того, как я рос, вместе со мной росла мысль
об учителе. Во время медитации я часто видел, как образ,
запечатленный на фотографии, выходил за пределы маленькой
рамки,и, приняв форму живого человека, садился передо мной.
Когда же я пытался коснуться ног его сидящего тела, он изменял
свой вид и снова оказывался портретом. Детство перешло в
отрочество, и вот я обнаружил из небольшого образа,
включенного в рамку, живое, вдохновенное присутствие. Я часто
обращался к нему с молитвой в моменты затруднения или тягот, и
обнаруживал в глубине своей души его умиротворенные
наставления. Вначале я печалился из-за того, что гуру более не
живет в физическом теле.Но когда я начал повсюду ощущать его
тайное присутствие, я более не произносил жалоб. Он часто
писал тем ученикам, которые чрезмерно стремились его
увидеть:" Для чего приходить и смотреть на мое мясо и на мои
кости, если я свегда нахожусь в пределах вашей кутастха
/духовного зрения/?

Мне было восемь лет, когда я исцелился чудесным образом при
помощи фотографии Лахири Махасайа. Этот случай усилил мою
любовь к нему. Находясь в нашем поместье и Ишапуре, в
Бенгалии, я заболел азиатской холерой. Положение было
безнадежным, врачи не могли ничего сделать. У моего ложа мать
умоляла меня взглянуть на портрет Лахири Махасайа, который
висел на стене у меня над головой.

- Склонись перед ним в своей душе!- она знала, что я был
слишком слаб для того, чтобы поднять руки в знак приветствия.-
Если ты в действительности покажешь свою преданность и
внутреннее преклонение, ты останешься в живых.

Я устремился взором на фотографию,- и вдруг ослепительный свет
окутал мое тело и всю комнату. Тошнота и другие неприятные
ощущения исчезли. Я был здоров. Я сразу почувствовал себя так
хорошо, что смог наклониться и коснуться ног матери в
благодарность за ее неизмеримую веру в своего гуру. Мать
несколько раз прижалась головой к маленькому портрету.

- О, Вездесущий Учитель, как благодарна я тебе за твой свет,
исцеливший моего сына!

Я понял, что и она увидела лучистый блеск, который моментально
исцелил меня от обычно смертельной болезни.

Эта фотография представляет собой одну из самых ценных моих
вещей. Подаренная отцу самим Лахири Махасайа, она сохраняет
его святые вибрации. Происхождение ее чудесно. Я слышал
рассказ об этом от другого собрата отца по ученичеству Кали
Кумар Роя.

Оказывается, учитель не любил фотографироваться. Но, невзирая
на его протесты, однажды был сделан снимок, когда учитель
сидел с группой преданных учеников, в числе которых находился
и Кали Кумар. Изумленный фотограф обнаружил, что на
фотографической пластине ясно отпечатались образы всех
учеников, а в центре, где он предполагал увидеть фигуру Лахири
Махасайа, осталось пустое место. Об этом феномене было много
разговоров.

Ученик Ганга Дхар Бабу был опытным фотографом. Он похвалился,
что убегающая фигура учителя не ускользнет от его
фотоаппарата. На следуещее утро, когда учитель сел в позе
"лотоса" на деревянную ширму, Ганга Дхар Бабу явился со своими
принадлежностями. Приняв все меры предосторожности. он сделал
целых двенадцать снимков. Однако скоро он обнаружил на каждом
из них лишь изображения скамьи и ширмы, а фигуры учителя там
опять не оказалось.

Со слезами на глазах, страдая от уязвленной гордости, Ганга
Дхар Бабу вернулся к своему гуру. Лишь много часов спустя
Лахири Махасайа прервал его молчание следующей успокоительной
репликой:

-Я-дух. Разве может твой аппарат отразить Вездесущее и
Невидимое?

-Я знаю, что не может. Но, Святой Господин, я мечтаю иметь
изображение вашего телесного храма, в котором дух получил свой
полной воплощение.

- Хорошо, тогда приходи завтра утром, я буду позировать для
тебя.

И вот фотограф опять установил свой аппарат. Но на сей раз
фигуру святого не окутывало облако таинственной неуловимости,
и на пластинке ясно виднелся ее отпечаток. Учитель никогда
больше не позировал перед фотографом; по крайней мере, я не
видел ни одного другого Его портрета.

Эта фотография воспроизведена в настоящем издании. Прекрасные
черты Лахири Махасайа- это лицо человека вселенской касты; по
нему едва ли можно определить расовую принадлежность. В его
загадочной улыбке слегка проявляется радость единения с Богом.
Глаза полураскрыты, свидетельствуя лишь о формальном интересе
ко внешнему миру, они в то же время и полузакрыты. Равнодушный
к земным утехам, учитель оставался всегда и полностью
пробужденным, когда речь шла о духовных проблемах искателей,
стремившихся к его великодушной помощи.

Вскоре после моего исцеления могуществом портрета гуру я имел
духовное видение, сильно на меня повлиявшее. Как-то утром,
сидя на кровати, я погрузился в глубокое раздумье. "Что же
находится там, за темнотой закрытых глаз?" Эта вопрошающая
мысль с большой силой вошла в мой ум. Вдруг перед внутренним
взором вспыхнуло гиганское сияние. Подобно миниатюрным
фигуркам в кино, на большом светящемся экране внутри моего лба
появились божественные формы святых, сидящих в позах для
медитации в глубине пещер.

- Кто вы такие?-произнес я громко.

-Мы- гималайские йоги!- трудно описать этот небесный
ответ:сердце мое затрепетало.

- О, как я хочу отправиться в Гималаи и стать таким, как Вы!
Здесь видение исчезло, но серебристые лучи продолжали
распространяться в бесконечность в виде все увеличивающихся
кругов.

- Что это за чудесное сияние?

- Я - Ишвара /5/, я - свет.

Голос напоминал шепот облаков.

- Я хочу быть единым с Тобой.

Божественный экстаз медленно исчез; но я вынес из него
постоянное вдохновение, стремление искать Бога. "Он
неизменный, он- вечно новая радость!" В моей памяти навсегда
запечатлелся этот день восторга.

И другое весьма необычное событие запомнилось навсегда, я по
сей день ношу его в памяти. Старшая сесьра Ума и я сидели рано
утром во дворе нашего Горакхпурского дома. Сестра помогала мне
в руках у меня был бенгальский букварь. Я едва мог оторвать
взор от попугаев, поедавших спелые плоды маргозы.

Ума пожаловалась на боль: у нее на ноге был нарыв. Она
принесла банку с мазью. Я помазал немного себе предплечье.

- Зачем же ты мажешь лекарством здоровую руку?

- Знаешь, сестрица, у меня завтра тоже будет нарыв. Вот я и
попробую твою мазь на том месте, где он появится7

- Ах, ты, врунишка!

- Сестрица, не называй меня так, пока ты сама не увидишь, что
произойдет утром.

Меня охватило негодование. Но ума, не обращая на это внимание,
трижды повторила свои насмешки. Я медленно ответил ей, и в
голосе моем зазвучала непоколебимая твердость.

- Самым решительным образом я заявляю, что завтра на этом
месте у меня появится нарыв, а твой нарыв увеличится в два
раза по сравнению с его нынешней величиной.

Наутро у меня на указанном месте вздулся круглый нарыв, а
размеры нарыва Умы возросли вдвое. С плачем сестра бросилась к
материя:"Мукунда стал колдуном!" Мать очень серьезно
предупредила меня, чтобы я никогда не употреблял силу слов для
причинения зла. Я навсегда запомнил ее совет и следовал ему
всю жизнь.

Мой нарыв пришлось лечить оперативным путем. Заметный шрам,
оставшийся после разреза, виден и сейчас. Он красуется на моем
правом предплечье, как постоянное напоминание о силе простого
человеческого слова.Те обычные и почти безвредные слова,
сказанные Уме, были произнесены с глубоким сосредоточением, и
вот, оказалось, что они обладают достаточной скрытой силой,
чтобы взорваться подобно бомбе и произвести определенной
вредное воздействие. Позже я понял, что взрывчатую
вибрационную энергию речи разумно направить на освобождение
жизни от затруднений, не получая шрамов, не зарабаьывая
упреков /6/.

Наша семья переехала в Пенджаб, в город Лахор. Здесь мне
досталась картина с изображением Божественной Матери в форме
Богини Кали /7/. Ее поместили в недольшом святилище на балконе
нашего дома. У меня возникла непреодолимая уверенность в том,
что любая молитва в этом святом месте увелтчтвается успехом.
Как-то мы стояли с Умой на балконе, и я наблюдал, как
запускали бумажных змеев на другой стороне узкого переулка.

- Что же ты так притих?- шутливо толкнула меня Ума.

- Я просто думаю о том, как чудесно, что Божественная мать
дает мне все, что я попрошу.

- Надеюсь, что Она даст тебе этих двух змеев!- Сестра
насмешливо взглянула на меня.

- Почему же нет?- и я начал тихо молиться. В Индии веревки
змеев покрывают клеем и битым стеклом. Каждый игрок пытается
порвать веревку противника. Оторвавшийся змей летает над
крышей, и его ловля вызывает большое веселье. Мы с Умой стояли
на крытом балконе, поэтому казалось невозможным, чтобы
оторвавшийся змей мог попасть к нам в руки; лишь обрывок
веревки скользнул бы мимо.

По ту сторону переулка игроки начали игру. Одна веревка
разорвалась, и змей медленно полетел по направлению ко мне.
Вдруг ветер на мгновение прекратился, и змей около секунды
оставался неподвижным, в это время обрывок его веревки
зацепился за кактус, который рос на крыше расположенного
напротив дома. Описав длинную правильную дугу, змей попал
прямо мне в руки, и я вручил свою добычу Уме.

- Это просто необычный случай, а не ответ на твою молитву. Вот
если к тебе в руки попадет и другой змей, тогда я поверю.

Черные глаза сестры вызывали больше изумления, чем ее слова. Я
продолжал напряженно молиться. Другой игрок сильно потянул за
веревку, и его змей неожиданно оторвался. Он тоже полетел ко
мне, танцуя в порывах ветра. Веревка змея вновь зацепилась за
кактус, змей опять описал в воздухе дугу, так, что я смог его
охватить. И второй трофей был вручен Уме.

- В самом деле, Божественная Мать слушает тебя! Для меня все
это слишком страшно!- И сестра ускакала прочь, как напуганный
козленок. Пустяшный случай, могут подумать для вмешательства
Десницы. Однако Божественная Мать проявляется во всем, даже в
игре. Для Божьих глаз нет малого или великого, разве не
одинаково совершенны и атом и галактика. Нет для Господа
"важного" или "неважного"!

/1/ Духовный учитель;тот, кого почитают.

/2/ Тот, кто практикует йогу, "единение", древнюю индийскую
науку медитации о Боге.

/3/ Мое имя было изменено на "Йогананда" в 1914г., когда я
вступил в древний монашеский орден свами. В 1935г. гуру
даровал мне следующий религиозный титул - Парамаханса.См.гл.24
и 42.

/4/ Техника Йоги по успокоению чувств для достижения
отождествления с космическим сознанием. См.гл.26.

/5/ Санскритское название Господа в Его аспекте Космического
Правителя, от корня "иш" или "править". Индийские писания
содержат 1008 имен Бога. Каждое имя раскрывает различные
отттенки философского смысла.

/6/ Бесконечные потенции звука проистекают из Творящего Слова
ОМ, космической вибрационной силы, превосходящей все виды
атомной энергии. Любое слово, произнесенной с ясным пониманием
и глубокой сосредоточеннойстью, обладает силой материализации.
Устное или умственной повторение вдохновляющих слов было
признано действенным в различных системах психотерапии; секрет
здесь в создании особого ритма умственных вибраций.

/7/ Кали - символ Всевышнего в Его аспекте Вечной Матери -
Природы.

     ГЛАВА 2. Смерть матери и таинственный амулет.

Самым заветным желанием матери было женить моего старшего
брата. "Ах, когда я увижу лицо жены Ананты, для меня наступит
рай на земле!" Я часто слышал, как мать в таких словах
выражала сильное для индийской женщины чувство - мечту о
непрерывном существовании своей семьи.

Ко времени помолвки Ананты мне исполнилось одиннадцать лет.
Мать находилась в Калькуте, с радостью наблюдая за подготовкой
церемонии. Мы с отцом оставались одни в нашем доме в Барели;
на севере Индии, куда отец был переведен, проработав два года
в Лахоре.

Еще раньше я был свидетелем роскошных брачных обрядов,
совершающихся для моих двух сестер, Роми и Умы. Но для Ананты,
как для старшего сына, существовали тщательно разработанные
планы. Мать принимала многочисленных родственников,
приезжавших в Калькуту из самых отдаленных мест. Она
устраивала их со всеми удобствами в большом, недавно
купленном, доме под пятидесятым номером на улице Амхерст. Все
было готово - деликатесы для пиршества, веселое кресло-трон
для брата, множество разноцветных фонариков, громадные
картонные фигуры слонов и верблюдов; английский, шотландский и
индийские оркестры, профессиональные устроители развлечений,
жрецы для совершения старинных торжественных ритуалов. Мы с
отцом, в праздничном настроении, предполагали присоединиться к
семье во время самой церемонии. Однако перед самым этим
радостным днем меня посетило зловещее видение.

Это произошло в Барели, в полночь. Я спал около отца на
веранде нашего бунгало. Меня разбудило особое колыхание сетки
для москитов, висевший над кроватью. Темные занавесы были
откинуты, и я увидел любимый образ матери.

- Разбуди отца!- ее голос слышался как шепот.- Садитесь на
первыц поезд, который отходит в четыре часа. Поезжайте скорее
в Калькуту, если хотите застать меня в живых!- и с этими
словами призрачная фигура исчезла.

- Отец, отец, мать умирает!- Ужас, выразившийся в моем тоне,
немедленно пробудил его. Всхлипывая, я сообщил ему роковую
новость.

- Никогда не обращай внимания на такие галлюцинации!- Отец,
как обычно, отнесся с недоверием к необычной ситуации.-
Здоровье матери отличное. Если мы получим плохие известия, мы
отправимся туда завтра.

- Вы никогда не простите себе, если не отправитесь в путь
сейчас же!- Страдание вынудило меня прибавить с горечью.- И я
никогда вам этого не прощу!

Печальное утро принесло известие!" Мать опасно больна; свадьба
откладывается; приезжайте немедленно".

В большом беспокойстве мы выехали с отцом. Один из моих дядей
встретил нас по пути, на одной из пересадок. Навстречу нам
загрохотал поезд; он приближался с невероятной быстротой.
Полный внутреннего смятения, я внезапно почувствовал желание
броситься под его колеса. Я оторван от матери, мир пуст,
невыносим... Я любил мать, как самого дорогого друга на земле.
В ее черных глазах, струивших утешение, я находил убежище от
маленьких трагедий своего детства.

- Жива ли она еще?- задал я дяде свой единственный и последний
вопрос.

- Да, конечно!- Ему было легко понять написанное у меня на
лице выражение отчаяния. Но я почти не верил его словам. Когда
мы приехали в Калькутский дом, нам оставалось лишь увидеть
ошеломляющую мистерию смерти. Я впал почти в безжизненное
состояние; прошли многие годы, пока сердце мое хоть как-то
утешилось. Рыданья мои устремились к самым вратам неба и, в
конце концов, достигли слуха Божественной Матери. Ее слова
исцелили раны моего сердца:" Я наблюдала за тобой жизнь за
жизнью, скрытая в нежности всех матерей! Увидь в моем взоре те
темные глаза, прекрасные и потерянные, которые ты ищешь!"

Вскоре после обряда сожжения тела нашей дорогой и любимой
матери мы с отцом возвратились в Барели. Ежедневно, по зову
сердца, я совершал рано утром своебразное паломничество к
большому дереву шеоли, бросавшему свою тень на ровную
золотистозеленую лужайку перед нашим бунгало. В какие-то
моменты я воображал, что белые цветы шеоли осыпаются, как
добровольное приношение на травянистый алтарь. Роняя слезы на
росу, я часто замечал странный, потусторонний свет,
струившийся на лужайке. Меня одолевали приступы неудержимого
стремления к Богу. Я ощутил могучее тяготение к Гималаям.

Один из моих двоюродных братьев только что вернулся из
путешествия к святым горам. Он навестил нас в Барели. Я жадно
слушал его рассказы о высокогорных обителях йогов и свами/1/.

- Давай убежим в Гималаи!- предложил я однажды Дварка Прасаду,
юному сыну нашего помещика. Но это предложение попало не в те
уши. Он открыл план моему старшему брату, который в это время
как раз приехал навестить отца. Вместо того, чтобы слегка
посмеяться над этим неосуществимым намерением маленького
мальчика, Ананта сделал его пунктом постоянных насмешек надо
мною.

- Где же твое оранжевое одеяние? Без него ты не можешь быть
свами!

Но его слова необъяснимо волновали меня. Они вызвали передо
мной ясную картину: мне представилось, как я в желтой одежде
монаха скитаюсь по Индии. Может быть, эта фраза пробудила во
мне воспоминание о прошлой жизни; во всяком случае, я понял, с
какой естественной легкостью я носил одеяние этого основанного
в древности монашеского ордена.

Разговаривая как-то утром с Дваракой, я ощутил, что на меня
нисходит океан любви к Богу. Мой товарищ почти не обратил
внимания на мое неожиданное, последовавшее за этим
красноречие; но я всем сердцем обратился в себя. В тот же день
я убежал в Наини. Там, у подножия Гималаев, Ананта устроил
настоящую охоту за мной, и мне пришлось вернуться в Барели.
Единственным паломничеством, которое мне разрешалось, было
обычное посещение перед рассветом дерева шеоли. Мое сердце
рыдало об утраченных матерях: и человеческой и Божественной.

Смерть матери оказалась для всей нашей семьи невосполнимой
утратой. Отец никогда больше не женился, хотя прожил еще около
сорока лет. Взяв на себя трудную роль отца-матери для своего
маленького выводка, он явственно стал более нежным и
доступным. Со спокойствием и гибким пониманием решал он
различные семейные вопросы. После службы он, подобно
отшельнику, уединялся в своей комнате, практикуя там в
безмятежном спокойствии крийа-йогу. Спустя долгое время после
смерти матери я попытался нанять домоправительницу-англичанку:
она могла бы обратить внимание на кое-какие мелочи, что
сделало бы жизнь отца более удобной. Но отец покачал головой:

- Всякий уход за мной кончился со смертью твоей матери.- Глаза
его казались отреченными и полными преданности на всю жизнь.-
Я не приму ничьих услуг, особенно же от другой женщины.

Со смерти матери прошло четырнадцать месяцев, и я узнал, что
она оставила мне важное напутствие. Находившийся у смертного
одра Ананта записал ее слова. Хотя мать просила открыть мне их
через год после ее смерти, Ананта немного отложил выполнение
этого поручения. Скоро он должен был уехать из Барели в
Калькуту и жениться на той девушке, которую ему подыскала в
невесты мать. И вот однажды вечером он велел мне сесть около
него.

- Мукунда, весьма неохотно я сообщаю тебе необычную новость.-
В голосе Ананты послышались нотки покорности судьбе.- Я боялся
зажечь в тебе желание убежать из дому. Но, как бы там ни было,
ты весь полон божественного рвения. Когда я задержал тебя на
пути к Гималаям, я пришел к определенному решению. Мне нельзя
более отсрочить выполнение данного мною торжественного
обещания.

С этими словами брат втучил мне небольшой ларчик и отдал
следующее предсмертное послание матери:" Мой любимый сын
Мукунда, да будут эти мои слова последним благословением,-
сказала она.- Наступил час, когда мне нужно сообщить тебе и
многих необыкновенных событиях, которые последовали за твоим
рождением. Впервые я узнала о предназначенном тебе пути, когда
ты был еще грудным младенцнм. В то время я принесла тебя в дом
моего гуру в Бенарес. Затерявшись в толпе учеников, я едва
могла видеть Лахири Махасайа, сидевшего погруженным в глубокой
медитации. Похлопывая тебя по спине, я молилась, чтобы Великий
Гуру обратил на тебя внимание и дал бы тебе свое
благословение. Когда моя благоговейная просьба стала
достаточно сильной, он открыл глаза и дал мне знак
приблизиться. Другие ученики расступились и дали мне дорогу; я
склонилась к его священным стопам. Лахири Махасайа посадил
тебя на край своей одежды и положил тебе на лоб руку, как бы
совершая обряд духовного крещения.