у
душевнобольному,  у  которого  помешательство  сплошное,  непрерывное,   без
малейших просветов. Возможно ли между ними какое-нибудь взаимодействие?  Все
подходы врача к такому больному абсолютно бесполезны. Врачу нечего делать  с
ним, и ему нечего делать с врачом. Если он силен, он  может,  не  ведая  что
творит,  уничтожить  врача.  Если  помешательство   у   него   методическое,
соблазнительно-последовательное, он увлечет в свое безумие здорового  врача,
и врач незаметно сам займет палату №  6.  Эту  аналогию  я  привожу  не  для
картинности. Я серьезно верю в ее роковую правду.
   Суспензисты  (от  слова   suspensus   -   подвешенный),   т.е.   философы
трансцендентальности, живут  еще  некоторыми  иллюзиями,  спасающими  их  от
окончательных выводов, которые мы позволяем себе делать за них. Эти  иллюзии
- суть остаток старинных  онтологических  верований.  Они  верят  -  вопреки
логически-принудительному  смыслу  всех  своих  воззрений,   -   что,   хотя
переживание   (т.е.   содержание,   материя   всякого    опыта)    абсолютно
иррационально, оно тем не менее не безумно.
   Почему?
   Если "рациональность" включает в себя весь разум целиком, если разумное и
рациональное  есть  безусловна  тождественные  понятия  -  тогда   то,   что
иррационально, - должно быть уже вне-разума, т.е. без-разума, безумно.
   Почему же они верят, что это  безумное  содержание  всякого  опыта  (т.е.
мира,  жизни)  не  только  не  безумно,  но  и  глубоко   морально?   Почему
"переживание" чистого хаоса для них не бессловесно (т.е. тупо  и  глупо),  а
несказанно? Другими словами, почему они, определив всякое  содержание  опыта
как чистый хаос, не сходят с  ума?  Причина  тут  совершенно  нефилософского
свойства.  В  качестве  просто  людей   они   сохраняют,   правда,   минимум
онтологических привычек.  Онтологические  навыки,  мысли,  уничтоженные  ими
всюду, кроме данного вопроса, и  в  данном  вопросе  присутствующие  лишь  в
замаскированном виде, удерживают их на краю пропасти.
   А в пропасти уже бурлит безумие в самом  чистом,  несмешанном  виде.  Они
висят над бездной  хаотического  бессмыслия,  и  от  падения  в  бездну,  от
бесследного погружения в хаос их спасает то, чего они сами не сознают и  что
они должны были бы моментально уничтожить, если бы  только  сумели  сознать.
Возможен, впрочем, и иной, более достойный выход. Увидев, что их спасает  от
трагической  катастрофы,  что  их  удерживает  на  краю  гибели,   они,   не
испугавшись признаться в  ошибках,  могут  объявить  трудный,  но  радостный
возврат  к  забытым,  но  вечно  живым,  бессмертным  богам  онтологического
мироощущения.
   III
   Кризис современной философии, принявший столь тяжелые  формы,  -  глубоко
показателен.  Не  только  философия,  но  и  культура  находится   в   самом
трагическом положении.
   И чрезвычайно характерно  для  философии  трансцендентализма  -  что  она
совершенно игнорирует огромную трудность  культурной  проблемы.  Никогда  не
было столько "культурфилософов", как  в  наше  время,  и  культуре  никогда,
кажется, не грозила столь явная опасность при 77  тысячах  нянюшек  остаться
совершенно без глаз.
   Рационализм не понимает в культуре самого главного. Ведь корень  культуры
- творчество. Созидается культура лишь  творчеством.  Всякое  же  творчество
двуедино. Дионис  вдохновения  катартически  ищет  исхода  в  аполлинической
форме. Где нет Диониса, там нет основы для творчества. Где нет Аполлона, там
нет исхода для творческого порыва. Соотношение между материей и формой и  их
взаимная соответственность, столь  необходимая  в  процессе  познания,  есть
абсолютно необходимое в процессе творчества вообще (ибо познание  есть  лишь
один из видов творчества).
   В  творчестве  острие  вопроса  об  отношении  материи  к  форме.  Всякое
творчество есть воплощение формы (идеи) в той или иной материи  (материале).
Всякое творчество есть преодоление формой (конкретной,  зиждительной  идеей)
косности и упорства материала (материи).
   И первый акт преодоления - в восторге дионисического вдохновения, который
плавит косный материал - безразлично какой  -  в  текучую,  восприимчивую  к
форме, пластическую материю.
   И уже когда материал расплавлен  вдохновением,  наступает  второй  момент
преодоления - отлитие расплавленной массы в ту или иную  форму,  возникающую
алоллиническим видением из темного хаоса дионисического вдохновения.
   Эти два момента характеризуют  всякое  творчество  .  Аскет,  который  из
косного материала своей греховной души созидает  духовную  красоту  святого,
преодолевая наличный, грубый материал своей психики той ослепительной  идеей
своего существа, которую он ощущает в Боге, -  скульптор,  воплощающий  свой
творческий  замысел  в  мраморе  или  бронзе,   поэт,   своим   вдохновением
преображающий  косную  стихию  обычно  немощного   человеческого   слова   в
магическую речь, заставляющую  трепетать  и  плакать,  -  у  всех  одинаково
процесс творчества определенно выражается в  вдохновенном  преодолении  того
или иного материала светоносной, зиждительной формой.
   Как же относится рационализм к творчеству? Он не в силах  его  осмыслить,
он не может его понять. При том разрыве между формой и содержанием,  который
заложен в самом существе ratio и который в  неокантианстве  как  завершителе
рационализма получает абсолютную формулировку, - творчество  является  делом
вздорным и прежде всего невозможным. Воплощение формы в  материи  немыслимо.
Если материя абсолютно не сообразна разуму, т.е. идее, - очевидно,  никакого
органического сочетания формы с материей - мыслить нельзя.  Ergo  творческий
процесс есть процесс иллюзорный, в котором все переживаемое творцом не может
быть принято взаправду и, как проникнутое  "психологизмом",  не  может  быть
введено в настоящую философию. Форма не укрощает хаоса,  идея  не  побеждает
основного безумия  жизни.  Суспензизм  исповедует  страннейший  принцип.  Он
утверждает, что, что бы ни делать, сколько ни преодолевать материи формой  и
жизни идеей, - количество безумного  хаоса  ни  уменьшится,  ни  увеличится.
Количество чистого хаоса есть раз навсегда данное, есть величина постоянная,
подобно  тому  как  физики  говорят,  что  количество   энергии   при   всех
превращениях остается всегда одно и то же. Можно переливать  хаос  из  одной
формы в другую, но и на самых высших ступенях он абсолютно не смешивается  с
формой, не просветляется ею,  остается  в  прежнем,  абсолютно  неразрушимом
своем состоянии.
   Отсюда получаются самые печальные следствия.
   Культура  живет  и  созидается  творчеством.  Культуру  всего  правильнее
определить как -  солидарная  преемственность  творчества.  Во  что  же  она
превращается, если рационализм обессмысливает ее primum movens творчество?
   Она превращается  в  дело  абсолютно  бессмысленное.  Так  как  истинного
творчества, т.е. истинного преодоления материи формой,  быть  не  может,  то
культура в своих основах призрачна. Как дела, т.е. в порядке онтологическом,
ее не существует. Она есть чистый феномен, не имеющий никакого  отношения  к
миру ноуменов. Она только видимость, кажимость, и все культурные  достижения
человечества в сущности ничего не достигают. Они и между собой  не  связаны.
Внутренней зависимости, напр., Платона  от  Сократа,  нет,  ибо  зависимость
здесь только феноменальная, внешняя, т.е. призрачная. Культуры  как  единого
дела свободы - нет, она рассыпается на ряд эпифеноменов, из  которых  каждый
призрачен сам по себе. Их "объединяет" только одно: единство иллюзии.
   Если бы человечество на один момент всецело разделило взгляды современных
культурфилософов - культурная  история  должна  была  бы  остановиться.  Ибо
культура в таком случае стала бы "философским  камнем".  Философский  камень
можно было искать, лишь веруя в его объективную возможность  и  находимость.
Но, раз эта вера  потеряна  сознательно  и  окончательно,  очевидно,  только
школьная  тупость  может  после  этого  заниматься  таким  бессмысленным   и
безнадежным делом, как отыскание  того  камня,  который  заведомо  есть  ens
rationis.
   Принципиально  и  до  конца  хаотизируя  жизнь,  рационализм   необходимо
обессмысливает и то цветение жизни, которое мы называем культурой.
   Острие рационализма устремляется на самую душу культуры, на творчество, и
тот, кто действительно проникается рационализмом, тот  уже  не  способен  не
только участвовать творчески в великом культурном делании  человечества,  но
даже и понимать то, что уже сделано, что делается и что  должно  делаться  в
будущем.
   Я  убежден:  для  истинной  культуры  нет  врага  более   ужасного,   чем
рационализм. Культура есть собирание и высшая творческая  организация  самых
глубинных стихий жизни,  а  рационализм,  как  мы  видели,  принципиально  и
безнадежно-сознательно хаотизирует жизнь.
   IV
   Зачатки рационализма встречаются  уже  в  древности,  но  никогда  он  не
вырастал до такой огромной исторической силы, как в Новое время. И сейчас он
продолжает  расти,  делает  новые  завоевания   и   в   философских   школах
современного кантианства оттачивает свое орудие до предельной остроты.
   Хаотизация жизни  шла  исторически  параллельно  с  ростом  рационализма.
Систематическая и все растущая хаотизация жизни  началась  с  тех  пор,  как
новое человечество в борьбе с мистическим началом средневековья  сознательно
оторвалось от Природы как Сущего и орудием своего властного  самоутверждения
провозгласило - рационализм.
   В великом течении европейской истории с тех пор обозначилось два  потока.
Один, более глубокий, основной  и  подземный,  питаясь  великими  традициями
прошлого, продолжает без перерывов линию вселенской культуры. Сюда относятся
прежде  всего  искусство,  мистика,  католичество.  Сюда  же  относится  все
гениальное в мысли, слове и деле,  явленное  в  новой  европейской  истории.
Корни гения всегда уходят в мистические глубины Сущего, и потому, как бы  ни
отрекался от Сущего гений, как бы ни поддавался рационализму и связанному  с
ним  меонизму,  -  он  в  силу  своей,  гениальности,  конкретно   являемой,
свидетельствует против всех  своих  заблуждений.  Для  тех,  кто  имеет  уши
слышать, самый t?noz гениальности всегда радостен, как  трепетная  волнующая
весть из родимых глубин.
   Второй поток, хотя  и  имеет  некоторые  истоки  в  прошлом,  существенно
характерен для Нового времени. Он все ширится и растет, и шум его, как  "шум
вод многих" , угрожает  окончательно  затушить  в  современном  человечестве
чувствование потока первого. Это не  культура  уже,  а  цивилизация.  Многие
путают эти слова. Но нет ничего враждебнее культуре, чем цивилизация.
   Цивилизация есть изнанка культуры. Культура, как дело полубогов, не может
быть пищей, пригодной для большинства. Vulgus  profanum  может  жить  всегда
лишь готовым. А культура всегда есть не готовое,  а  завоеванное.  Культурой
как творчеством можно лишь заражать. И те, кто, заразившись, сами окрылились
творческим   порывом,   культуре   приобщаются.    Цивилизация    передается
механически. Ею не заражаются - ее внушают. Цивилизация есть  овеществленный
рационализм.  Техника  и  промышленность,  машинное  производство  во   всех
областях созданы рационализмом как исторической (я бы сказал и  больше:  как
космической) силой. Тот отрыв от Природы как Сущего, который лежит в  основе
рационализма, вкладывается  как  скрытая,  магически  разделяющаяся  сила  в
каждый продукт  цивилизации.  То,  что  делает  с  мозгами  рационализм  как
философская система, то с  натуральным  строем  жизни  и  с  людьми,  в  нем
живущими, проделывает любой продукт машинно-бездушного производства. Племена
и народы гибнут от  внешнего  соприкосновений  с  европейской  цивилизацией.
"Шумом вод многих"  заглушается  тихая  мудрость  людей,  живущих  близко  к
Природе. "Первопророчица Земля" (выражение Эсхила) перестает быть слышимой в
трескучем дурмане  "цивилизованной"  жизни.  Я  говорю  не  только  о  диких
народах, растлеваемых и пожираемых Молохом цивилизации. Я говорю о  человеке
вообще. В каждом человеке,  как  бы  он  ни  был  глубок,  цивилизация  мнет
инстинктивную мудрость Природы, заглушает пророчествующий и научающий  голос
великой первопророчицы Геи. И в этом смысле  каждый  продукт  цивилизации  -
спички,  папиросы,  граммофоны,   синематографы   -   есть   все   растущая,
непрерывная,  гипнотическая  проповедь  рационализма,  т.е.  принципиального
отрыва от Сущего. Коген в Марбурге или Риккерт в Фрейбурге и братья  Патэ  в
Париже - делают в сущности одно и то же дело. Только Коген  занимает  видное
место в главном штабе рационализма, а бр. Патэ совместно  со  всеми  другими
фабриками мира поставляют бесчисленных рядовых в  ту  самую  армию,  главный
штаб которой  составляют  ученые  и  философы.  Великий,  слишком  мало  еще
оцененный протест Толстого праведно направлен против  этой  цивилизации,  во
главе которой стоят не только ученые и философы, но часто horribile dictu  -
художники.
   Положение культуры становится трагическим от роста и успехов цивилизации.
Рационализм врывается всюду и нежные, живые,  полные  ноуменальной  прелести
цветы  культуры  топит  в  море  бумажных  мертвых   цветов,   изготовляемых
обездушенными людьми на бездушных машинах. Культура погибает в подделках,  и
Поэт, который, по Шиллеру,  опоздал  на  дележ  мира,  уже  поступившего  во
владение не-поэтов - в настоящее время, как правильно говорит Вяч.Иванов,  с
ужасом видит, что "не только поделен без него вещественный мир и певцу нет в
земном части и удела, но что и все слова  его  родного  языка  захвачены  во
владение  хозяевами  жизни   и   в   повседневный   обиход   ее   обыденными
потребностями" . То, что здесь говорится о поэте, - есть  великая  правда  о
всяком poiht"j , т.е. о всяком творце и делателе культуры.  Всякий  истинный
созидатель должен чувствовать теперь,  что  "все  слова  его  родного  языка
захвачены хозяевами жизни", что широкий  поток  цивилизации  завладел  всеми
стихийными материалами, которым он призван дать высшую форму и,  завладевши,
наделал из них бесчисленное множество цивилизованной дряни. В гневе  разбить
подделки, бичом прогнать торгующих из храма - вот первое, что должен  делать
теперь каждый носитель творческой формы. И только сказав "хозяевам жизни"  -
гневное: "подите прочь!" odi profanum vulgus et arceo  ,  носитель  культуры
может приняться за свое дело. Это создает глубочайшую черту нашего  времени:
теперь ясно обозначилось, что культура против цивилизации, что потоки  текут
в разные стороны. Гений нашего времени стоит спиной к современности.  Он  ее
ненавидит, бичует, не хочет иметь с ней ничего общего. Можно сказать теперь:
- чем больше и несомненнее гений, тем дальше он от современности. А было так
не всегда. Античность, Средние века, даже эпоха Возрождения  характеризуются
иным отношением: гений творил в сотрудничестве и во  внутреннем  согласии  с
живой  средой.  Совершался  здоровый  обмен   сил   и   потенций,   взаимное
проникновение.
   Деятели истинной культуры попадают в безнадежное положение:  сила  солому
валит. Одинокие усилия одиноких  людей  уже  не  могут  спасти  культуры  от
задушения  цивилизацией.  Приходится  сниматься  с  мест,  уходить   вглубь,
оставляя Вавилону цивилизацию,  строиться  и  созидаться.  В  этой  трагедии
оставаться спокойным может  лишь  тот,  кто  ощущает  метафизическую  основу
подлинного человеческого  творчества,  кто  верит,  что  зиждительная  форма
божественного  Логоса  неслиянно  и  нераздельно  соединилась  с   материей,
человечества.  Богоматерь  с  Христом  -  вот   скрытая   настоящая   основа
человеческой культуры, и только веря в  Них,  мы  можем  верить  в  конечную
побед, и вечный смысл всего истинного культурного  делания  человечества.  С
этой верой можно безбоязненно сходить с поверхности  истории,  собираться  в
катакомбах  и  там,  религиозно  соединяясь  с  метафизическим   средоточием
культуры, - копить силы  и  ждать  того  катастрофического  взрыва,  который
должен рассыпать в прах все гордые  сооружения  Вавилона  и  обнаружить,  на
каком песке, на каком призрачном основании  ослепленное  человечество  хочет
"устроиться без Бога".
   V
   Кризис  современности,  уже  вступающий  в   фазу   всемирно-исторической
углубленности, вызывает целый ряд замечательных попыток выбраться из него. В
области философии обращают  на  себя  внимание  прежде  всего  прагматизм  и
бергсонианство.  В  "Размышлениях  о   прагматизме"   я   указываю,   почему
прагматизм, как он ни важен и как ни отраден в качестве симптома,  не  может
быть признан никаким выходом. Еще серьезнее в философском отношении  попытка
Бергсона. Но и о ней mutatis mutandis нужно сказать то  же,  что  сказано  о
прагматизме.
   Причина здесь коренная.
   Как  эти  попытки,  так  и  многочисленные  попытки  "синтезам,  явленные
философской  мыслью  Европы  за  последнее  время,  страдают  все  одинаково
коренным недостатком. Как критика современной мысли, так и попытки "синтеза"
не  выходят  из  области  рационализма.  Рационализму  не  противополагается
принципиально  и  сознательно   никакого   иного   начала.   Основной   грех
рационализма - отрыв от Природы как Сущего -  игнорируется.  Принимаются  во
внимание и критикуются грехи  второстепенные  и  производные.  Но,  оставляя
корень  нетронутым,  никак  нельзя  гарантировать  себя  от  новых   побегов
рационалистической мысли, имеющих законные права, доколе жив корень. Но  раз
новые побеги имеют законные права на существование, то  критика  оказывается
недостаточной.   А   всякий   "синтез",    не    выходящий    из    пределов
рационалистической мысли, совершаемый ее средствами, призрачен,  потому  что
внешен, ибо ratio есть начало  по  отношению"  к  rerum  natura  внешнее,  и
материя опыта, будучи абсолютно иррациональной, т.е. ratio  не  подвластной,
никакого участия в рационалистическом "синтезе" принять не может, и  синтез,
таким образом, только формален, а никак  не  реален.  Но  синтез  формальный
призрачен и никакого выхода из  рационалистического  марева  представить  не
может.
   Очевидно, недостаточно критиковать частности и искать  синтеза  внешнего.
Для того чтобы действительно преодолеть рационализм,  необходимо  по-новому,
метафизически осознать природу мысли.
   Тому самоопределению мысли в качестве ratio, которое было  сделано  новым
европейским  человечеством  по   выходе   из   Средних   веков,   необходимо
противопоставить иное  самоопределение,  более  глубокое,  более  отвечающее
истинной природе мысли. Прежде чем  искать  синтеза  внешнего,  нужно  найти
синтез внутренний, а синтез внутренний есть осознание мысли в той ее  глуби,
где t? a?t?n ™sti t? noo?n ka€ noo?menon , в той ее силе, которая испепеляет
призрачную разделенность мысли от Сущего.
   Метафизически и по-новому осознать природу мысли - это значит  преодолеть
основной грех рационалистической мысли,  вернуться  к  Природе  как  Сущему.
Нужно осознать мысль в Природе и Природу в мысли. Ведь мысль,  освобожденная
из   плена   феноменальностей,   из   порабощения   человеческими,    только
человеческими ассоциациями, - есть живой,  член  великой  Natura  creata,  и
Космос в целом есть  великое  откровение  божественной  Мысли.  Вернуться  к
Природе как Сущему, метафизически осознать себя в  ней,  -  это  значит  еще
радостно   разбить   те   искусственные   преграды,   которые    воздвигнуты
рационализмом между мыслью  философов  и  мыслью  поэтов.  Для  рационализма
поэзия есть чистый вымысел, лишенный  какого  бы  то  ни  было  отношения  к
Сущему, а всякая метафизика - лишь "поэзия понятий", т.е. опять-таки вымысел
только в понятиях (а поэзия есть вымысел в образах). Но это  понимание  или,
лучше, непонимание поэзии есть лишь частный вывод рационализма из  основного
рацион