В.Ф.ЭРН.
   БОРЬБА ЗА ЛОГОС
   Москва, изд-во "Правда",
   1991
 
   БОРЬБА ЗА ЛОГОС
   ОПЫТЫ ФИЛОСОФСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ
   Посвящаю эту книгу дорогой жене
   ПРЕДИСЛОВИЕ
   Чтоб облегчить читателю понимание самой сущности нижеследующих статей,  я
кратко выясню, что я разумею под словом логос и почему, выпуская в свет свою
книгу, даю ей воинственное заглавие: борьба.
   В слове логос  для  меня  объединяются  все  особенности  той  философии,
которая  основательно  забыта  современностью  и  которая   мною   считается
единственно  истинной,  здоровой,  нужной.  L?goj  -  есть  лозунг,  зовущий
философию от схоластики и отвлеченности вернуться  к  жизни  и,  не  насилуя
жизни  схемами,  наоборот,  внимая   ей,   стать   вдохновенной   и   чуткой
истолковательницей ее божественного смысла, ее скрытой радости, ее  глубоких
задач. Если рационализмом называется философия, которая сознательно избирает
органом своего исследования ratio, т.е. формальный рассудок,  оторванный  от
полноты и бесконечного многообразия жизни, то позволительно назвать логизмом
такую  философию,  которая  отрицает  рационализм  в  самом  корне,  которая
избирает органом своих постижений L?goj, т.е. разум, взятый  вне  отвлечения
от живой и конкретной действительности, ей  сочувственный  и  ее  имманентно
проникающий. Логос есть  коренное  и  глубочайшее  единство  постигающего  и
постигаемого,  единство  познающего  и  того  объективного  смысла,  который
познается.  Истина  этого  первоначального  единства  была  открыта  великой
эллинской философией и  с  незабвенной  силой  возведена  на  новую  ступень
сознания в глубоком умозрении и глубочайшем внутреннем  опыте  христианства.
Развивая  отдельные  стороны  логистического  миропонимания,  я  сознательно
определяю, таким образом, свою философию как философию христианскую.
   Отсюда понятно, почему за логизм приходится  бороться.  Высшие  ценности,
величайшие  святыни  -  возбуждают  и   самую   ожесточенную   борьбу.   Дух
самоутверждающейся гордыни, дух времени  и  большинства  -  всегда  восстает
против таинственной истины воплощения Слова. Рационализм глубочайшим образом
отрицает все святыни логизма,  и  никогда,  кажется,  за  всю  историю  мира
рационализм не был такой огромной, исторической силой, как в наше время. Для
того чтоб пронести святыни логизма сквозь строй современного мышления, нужна
борьба не на жизнь, а на смерть; нужно оружие стальной неумолимо  отточенной
логики.
   Вот отчего пафос борьбы проникает всю книгу.  "Смерть  зови  на  смертный
бой". Если б я не видел в рационализме - этом кумире современности -  смерти
и величайшей духовной опасности, я бы не боролся с ним  столь  настойчиво  и
упорно. Но, я думаю,  чуткое  ухо  сквозь  ожесточение  "логической"  борьбы
расслышит и иные мотивы моего философствования: мою веру и мою любовь.
   2 марта 1911 г.
   РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПРАГМАТИЗМЕ
   Vernunft fangt an zu sprechen.
   Und Hoffnung wieder an zu bluhn.
   Man sehnt sich nach des Lebens
   Bachen.
   Ach nach des Lebens Quellen hin.
   Goethe. Faust I .
   Ka… o?de€j b?llei oЊnon nљon
   e"j aoko?j palaio?j.
   Kat¦ M¦rkon, 2, 22
   Прагматизм явление интересное  .  На  современном  философском  безрыбье,
когда и Саул во  пророках  ,  когда  ремесленные  производители  философской
бижутерии переполняют  кафедры  и  книжные  рынки,  -  прагматизм  по  праву
обращает на себя почти всеобщее внимание и по праву может  быть  назван  тем
"раком", который  многие  охотно  примут  за  настоящую  "рыбу".  От  полных
учености, трудолюбия и  методического  упорства  книг  современных  немецких
философов  с  удовольствием  переходишь  к  творениям  прагматистов,  полных
свежести,  даровитости  и  какого-то  философского  "кислорода".   С   таким
удовольствием после упорного дня, проведенного в книгохранилище, выходишь на
оживленную улицу,  испещренную  огнями,  загадочную  непрерывным  мельканием
незнакомых лиц.
   Прагматизм родился под счастливой звездой. Не успел он еще вылупиться  из
яйца и как следует осмотреться в этом мире, как во  всех  частях  света  его
стали чествовать приветствиями, статьями, критикой, опровержениями. Это  ему
очень на руку. Быть может, прагматистам не нашлось бы никакого  специального
дела, никакого истинного pr©gma , им одним свойственного,  из  их  философии
вытекающего; но журнальный шум, ознаменовавший  рождение  прагматизма,  спас
новорожденных прагматистов от  возможного  безделья  и  доставил  им  много,
впрочем, самого обыкновенного дела: корреспонденцию, полемику,  разъяснения,
пропаганду и  тому  подобные  принадлежности  всякого  живого  литературного
движения.
   Кислороду  тут   много.   Живость   прагматического   движения   поистине
американская и внушает даже какие-то  нефилософские  мысли.  Но  вот  в  чем
вопрос: есть ли у прагматизма реальная сущность? Есть ли  в  нем  хоть  одно
новое слово, которое сообщило бы ему действительно оригинальную  физиономию?
Которое  утвердило  бы  его  права  не  только   в   европейско-американских
общественных настроениях, но и в царстве благородных мыслителей, открывавших
новые точки зрения, созидавших новые философские ценности? В  своей  попытке
ответить на этот вопрос  я  остановлюсь  лишь  на  Джемсе,  бесспорно  самом
крупном и самом значительном прагматисте, но все сказанное - именно  потому,
что Джемс самая большая сила прагматизма, - a fortiori  будет  относиться  и
вообще ко всему прагматизму.
   I
   Прежде всего необходимо устранить  одну  иллюзию.  Да  не  поставят  знак
равенства между Джемсом и прагматизмом!  Прагматизм  в  изложении  Джемса  и
Джемс в рамке и под стеклом прагматизма - это далеко не  одно  и  то  же.  В
прагматизм попадает лишь  кусочек  Джемса  -  прагматизм  случайное  одеяние
Джемса, - а сам он, душа его бесконечно значительнее,  бесконечно  глубже  и
сложнее  прагматизма.  Автор   "The   principles   of   psychology",   автор
"Многообразия религиозного  опыта"  -  как  редко  одаренная  личность,  как
окрыленная поистине  философским  Эросом  натура,  не  может  исчерпаться  и
адекватно  выразиться  в  эклектическом   и   по   существу   неопределенном
прагматизме .
   Он придает чарующую прелесть прагматизму. Под его пером прагматизм блещет
всеми красками жизни, переливается трепетом  и  тревогой  мирового  искания.
Нельзя всей  душой  не  откликаться  на  его  речь,  сдержанно-вдохновенную,
питаемую  внутренним  огнем  и  сердечным  жаром.  Обаянию  личности  Джемса
поддашься невольно и  безраздельно.  Но  прагматизм?  Можно  ли  прагматизму
уделить хотя частицу восторга,  непрерывно  называемого  Джемсом?  Отставьте
Академию от Ломоносова - и  в  Академии  останутся  лишь  стены  да  мебель.
Отставьте прагматизм от Джемса, и в прагматизме останется беспринципный хаос
самых разнообразных философских отрывков.  Софистический  релятивизм,  столь
характерный для прагматизма, заимствуется прямо  у  современных  европейских
философов.  Софистический  релятивизм  есть   болезнь   современного   духа,
захватившая  десятки  мыслителей,  имеющая  огромную   сферу   действия,   и
прагматизм, всецело принявший эту болезнь внутрь себя, быть может и поступил
очень "практично", ибо поплыл по течению, но этим лишил себя всякой  идейной
оригинальности. Прагматизм эклектичен, не созидает новых  точек  зрения,  не
имеет ни одного творческого fiat , которое отличает всех великих мыслителей;
он в идее своей лишь гид, путеводитель, имеющий  целью  лишь  ориентировать.
Задача все же почтенная, но, к сожалению, этот гид себе на уме и, как всякий
гид, норовит провести мимо истинных  сокровищ  духа  и  останавливает  перед
банальностями.  Джемс,  извлекающий  из  прагматизма  столь  сильные  звуки,
подобен самородку, который передает свою великую душу через три  самодельные
струны, но заставьте играть на этих  трех  жалких  струнах  другого,  самого
гениального музыканта - и эти струны  будут  бессильно  бренчать.  Очевидно,
инструмент не годится. Вечно новое вино философского Эроса вливается Джемсом
в мехи старые, обветшавшие. Что ж, вино это будут сбирать те,  у  кого  мехи
поновее, а концепции Джемса - его случайный философский костюм - будут сданы
в архив.
   II
   Если б Платон, не встретив Сократа и не нашедши себя, остался  при  точке
зрения Протагора и  свою  великолепную  писательскую  деятельность  посвятил
пропаганде протагоровского релятивизма,  он  все  же  остался  бы  Платоном.
Изложение  его  было  бы  страстным,   блестящим,   божественно   отражающим
конкретность и сложность жизни. И сквозь рубища релятивизма  проглядывал  бы
таинственный гений, ниспосланный свыше. Так и талантливый  Джемс,  очевидно,
не встретивший своего Сократа, не переживший безмерную реальность невидимого
царства Идей, даже в рубищах прагматизма являет  собой  прекрасное  зрелище,
полное сериозности и достоинства. Отчего происходит это?  От  исключительной
одаренности Джемса. Помимо живости писательского темперамента, помимо  яркой
художественности изложения  (увы,  столь  редкой  среди  философов!),  Джемс
достигает подобного эффекта одним  замечательным  качеством:  он  непрерывно
колеблется в своих точках зрения, он непрерывно меняет позиции и делает  это
с  такой  увлеченностью,  с  таким  неподдельным  чувством,  что  ни  одному
доверчивому читателю не придет в голову  обвинить  Джемса  в  перемежаемости
точек зрения. Но попробуйте проанализировать  цепь  его  утверждений,  и  вы
увидите, что связана она не логической мыслью, а психологической  цельностью
его личности. Отсутствие метода полное! То он  психологист,  уверенный,  что
достаточно в ярких, но схематичных чертах набросать психологию данного  типа
мышления, чтобы этим самым произвести оценку его объективной значимости.  То
он мистический интуитивист, бросающий ослепительный афоризм и уверенный, что
достаточно высказать мысль, а в аргументации она не нуждается. То он фанатик
научности,  боготворящий  факты  как  факты,   желающий   быть   объективно,
универсально фактичным, а то вдруг, вопреки всякой науке, с  произвольностью
явного субъективиста перемещает огромные факты и колоссальные группы  фактов
в истории мысли и философии.  Джемс  в  тревожном  течении  своих  мыслей  -
импрессионистичен, и если бы не яркая, цельная личность - мировоззрение  его
разорвалось бы на несколько почти не соприкасающихся между собой рядов.
   "Для человека, когда-либо смотревшего на лицо своего мертвого ребенка или
отца, один тот факт, что материя сумела на  время  принять  эту  драгоценную
форму, должен был бы сделать материю навсегда священной" .
   Эти слова  мне  представляются  прекрасным  мраморным  изваянием.  В  них
бесконечная глубина сочетается с яркой конкретностью формы. В  них  истинная
душа Джемса, душа всечеловека, молитвенно-религиозная. Тысячи верст,  океан,
иная культура, религия - все исчезает прочь, и слова эти кажутся  рожденными
в нашей душе.
   Кто чувствует силу слов, кто ощущает жизнь порожденной мысли,  тот  может
представить,  как  мысль  эта  растет,  развивается,   становится   цельным,
прекрасным мировоззрением и подобно готического храму тянется к небесам. Это
один из полюсов в настроении Джемса.
   С недоумением, почти с ужасом, немногими страницами ниже  вы  натыкаетесь
на новый, опять блестящий афоризм: "Дарвинизм показал колоссальное мотовство
природы" . Джемс поступает благоразумно.  Никто  не  сможет  уличить  его  в
формальном противоречии. Но неужели эти слова после тех не кажутся  каким-то
вопиющим  опровержением?  Там  материя  была  признана  священной,  навсегда
священной, таинственной в своем бессознательном благородстве.  Тут  природа,
вся  природа  обзывается   колоссальным   мотом,   разоблаченным   в   своей
непривлекательной сущности. В этих словах другой  Джемс,  с  англосаксонской
примитивностью  мысли,  породившей  явление  дарвинизма.  Чуждо  звучит  это
дерзкое  утверждение  Джемса  еще  потому,  что  в  нем  он  догматичен,  он
абсолютен, он трансцендентен и категоричен в полном несоответствии с  общим,
агностически-релятивистическим и условным характером  прагматизма.  Навсегда
священная "материя" и "колоссальное мотовство природы" - разве  это  не  две
явно различные и исключающие друг друга позиции в отношении одного и того же
предмета? Я лично не  против  чистого  импрессионизма.  Но  и  импрессионизм
должен быть верен себе и не связывать себя с столь чуждым ему прагматизмом.
   III
   От общих  характеристик  перейдем  к  содержанию  прагматизма.  Не  будем
поддаваться чарам личности Джемса, будем взвешивать мысли как мысли.
   Что такое прагматизм? Каков его raison  d'etre  ?  Он  хочет  быть  новым
методом разрешения  старых  "проклятых"  вопросов.  Для  прагматиста  globus
intellectualis современного человечества представляется в  виде  чудовищного
лабиринта, из которого нужно найти выход. Прагматизм и рекомендует себя  как
прекрасного, опытного и практичного проводника по этому лабиринту.
   Ариаднина нить - в прагматическом методе.
   Позвольте, однако, метод. Покажите ваш  замечательный,  ваш  изумительный
метод. Не обман ли, не самообман ли все его волшебные свойства? Вы говорите:
"прагматический метод  -  это  прежде  всего  метод  улаживания  философских
споров, которые без него могли бы тянуться без конца"… "Прагматический метод
пытается истолковать каждое мнение, указывая на его практические  следствия.
Какая получится для кого-нибудь практическая разница, если принять за истину
именно это мнение, а не другое?.." "Теории  становятся  орудиями"  .  Вместо
логической точки зрения на истину  направляется,  как  семидюймовое  орудие,
точка зрения "инструментальная" . Страшно за истину!
   Смысл приведенных слов очень простой. Давайте истину  голосовать!  Пустим
ее на большинство. Баллотировочный ящик, вызывавший столь  благородный  гнев
Карлейля , с государственной области переносим в философию. Сущность  мысли,
ее объективная ценность, ее внутренняя самостоятельная жизнь и  достоинство,
ее божественная, свободная стихия - это  нас  больше  не  интересует.  Этого
больше мы не хотим, потому что это людей  разделяет.  Любопытен  мотив:  это
людей разделяет! Господа плюралисты  воспылали  желанием  дурного  единства,
единства  во  что  бы  то  ни  стало!   Господа   любители   конкретного   и
дифференцированного готовы смазать все различия, все многообразие  духовного
вертограда человечества, чтобы только  установить  дурной  мир.  Но  оставим
желания их,  оставим  без  рассмотрения  скрытые  тенденции  прагматистского
темперамента.  Спросим  лучше,  не  картонный  ли  меч  у   них   в   руках?
Прагматический  метод  двусмысленен   и   бесконечно   спорен.   Что   такое
"практические  следствия"?  Коперник  сидит  в  своей   келье,   и   господа
прагматисты решают, что он недостаточно прагматичен. Выходит  его  сочинение
"De revolutionibus orbium celestium" , и великий прагматист Бэкон  Коперника
игнорирует  (это  установленный  факт).  Только   потом   aa.   прагматисты,
спохватившись, заносят  Коперника  в  свои  святцы.  Разве  можно  учесть  и
предвидеть  практическую  силу  гениальных  мыслей?  Практическое   значение
приходит post factum, а все великие мысли в свой  инкубационный  период,  in
statu  nascendi  ,  всегда  бесконечно  далеки  от  какого  бы  то  ни  было
утилитаризма. Не говорю уж о подвижниках мысли.  Даже  изобретатели  мертвых
машин, созидатели европейской индустрии - и те переживали восторги томления,
интимные  страхи  и  радости,  прежде  чем  гора  их   вдохновения   рождала
какую-нибудь техническую мышь. Прагматизм хочет, чтобы не было  совсем  этих
гор вдохновенной и  чистой  мысли,  чтобы  люди  ремесленно  порождали  лишь
полезных, кому-то зачем-то нужных прагматических  мышей.  Но  кто  же  будет
констатировать  "следствия"?  Кто  будет  судить  о  полезности?  Прагматизм
забывает, что о полезности можно и должно спорить не менее, чем  об  истине.
Полезность  столь  же  спорная  вещь,  как  и  истинность.  Нужно   выдумать
прагматизм второй степени для того, чтобы положить конец бесконечному  спору
о том, что воистину полезно, что воистину благо для человечества. Но споры о
прагматизме второй степени вызовут к жизни прагматизм третьей степени. И так
без конца. В  благом  порыве  упростить  прагматизм  прибавляет  к  всеобщей
путанице  еще  несколько  бесполезных  узлов.  В  благом  стремлении   споры
уменьшить прагматизм их увеличивает. Так, на собраниях, когда хотят  тишины,
все начинают кричать: "тише,  тише!",  но  шум  не  уменьшается,  а  растет.
"Величайшая обязанность  философа  быть  последовательным",  скажем  словами
Канта,  но  никак  не  прагматичным.  Приведет   ли   последовательность   к
бесплодному срыву или введет в "весь пламенеющий победными  огнями"  храм  -
это вопрос внутренней совести, это вопрос самоотверженного  и  бескорыстного
искания, а никак не  расчет,  никак  не  соображение  о  какой-нибудь  самой
далекой полезности.
   В прагматическом принципе как таковом есть еще бесконечно спорный  момент
есть "полезности" хотя и проблематичные  в  своей  ценности,  но  безусловно
достоверные в своей внешней фактичности. Можно спорить об их желательности и
пригодности, но нельзя отрицать их фактического существования. Но ведь  есть
"полезности" и невидимые, неосязаемые, которые для одних существуют,  а  для
других нет, которые в одних вызывают восторг и жизненный подъем,  а  других,
оставляя  равнодушными,  побуждают  строить  скептические  и   отрицательные
теории.  Таковы  ценности  эстетические,  моральные,   религиозные.   Вопрос
относительно них не столько в том, ценности они  или  нет,  сколько  в  том,
реальны ли они;  существуют  ли  они  in  rerum  natura  ,  или  же  лишь  в
идеалистически настроенных душах двуногих мечтателей?  Их  "полезность"  для
человечества видимо обусловлена вопросом об их космической реальности, а кто
решит этот вопрос? У прагматизма как прагматизма нет  для  этого  решительно
никаких данных. Как же тогда  прагматически  философствовать?  "Тьмы  низких
истин нам дороже нас возвышающий обман" ? Лишь бы этот  обман  "работал"  на
нас? Но… соединим ли этот удалой  романтизм  с  трезво-реалистической  идеей
приспособления? Прагматизм, к счастию, далек от сознательного иллюзионизма .
Вселенная  для  прагматизма  все  же  не  фантом,  и  пусть   она   остается
непостижимой, она и для прагматизма безусловно реальна как сумма условий,  в
которых приходится жить человечеству. Не зная этих условий, рискуешь  каждую
минуту  разбить  себе  голову,  романтически  игнорируя  их,  каждую  минуту
рискуешь полететь в бездну, и все загадки  познания  могут  быть  сведены  к
одному вопросу:  каковы  эти  условия,  в  каком  мире  живем  мы  и  как  в
зависимости от этого  приспособляться  к  нему.  Наука,  философские  школы,
мировые религии спорят именно об этом, и прагматизм очевидно не представляет
темы мировых, исторических споров, если думать,  что  этот  вопрос  решается
прагматически. Этот вопрос может быть решен лишь по существу, и кто в  своих
утверждениях объективно окажется прав - лишь тот победит.
   Если в глубочайшей основе нашего существования лежат  тайны  Евангелия  -
"приспособление" к жизни должно быть одним; если же прав Геккель и в  основе
мира  нет  никаких  тайн  -  приспособление   будет   диаметрально   другим.
"Приспособление"  христиан   есть   безумие,   нелепость   для   сторонников
секуляризованной  и   бездушной   вселенской   машины.   Для   христиан   же
"приспособление" к  мнимой  вселенной  без  тайн  есть  величайшая  слепота,
величайшая близорукость и величайшая иллюзия. Прагматизм хочет найти средний
путь. Но нет ничего опаснее середины  в  вопросах,  где  нужны  или  ледяная
холодность бездушного "нет", или пламенная  горячность  восторженного  "да".
Папиниевский "коридор" не только противен как образ, но и безус