"нарушения права". Подобная мысль проводится в стихотворении Шамиссо "Долина убийств", где седой убийца, краснокожий, вызывает благоговейное чувство у европейца, у которого он убил товарищей. Я только на то не имею право, чего я не делаю вполне свободно и сознательно, то есть на то, на что я сам себя не уполномочиваю.
   Я сам решаю - имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права. То, что мне кажется правым, - и есть правое. Возможно, что другим оно и не представляется таковым, но это их дело, а не мое: пусть они обороняются. И если бы весь мир считал неправым то, что, по-моему, право и чего я хочу, то мне не было бы дела до всего мира. Так поступает каждый, кто умеет ценить себя, каждый в той мере, в какой он эгоист, ибо сила выше права - с полным на это правом.
   "Так как я от природы человек, то я имею равное право на пользование всеми благами", - говорит Бабеф. Не следовало ли ему прибавить: так как я "от природы" перворожденный принц, то я имею право на престол? Человеческие права и "благоприобретенные права" сводятся к одному и тому же, а именно - к природе, которая дает мне право, то есть к рождению (и далее к наследству и т. д.). "Я рожден человеком" равняется: "Я рожден царским сыном". Человек от природы обладает и естественным правом только потому, что обладает силой и естественными требованиями. Но природа не может дать мне права, то есть способностей и силы на то, на что мне дают право лишь мои действия. То, что королевский сын ставит себя выше Других, это его действие, которое за ним обеспечивает преимущество, а то, что дети других признают его действие, это - их Деяние, делающее их достойными подданства.
   Дает ли мне право природа, Бог, народное благо и т. д., - все равно это чужое право, право, которое я не сам даю себе или отнимаю у себя.
Коммунисты говорят, что равная работа дает людям право на равное наслаждение. Прежде задавались вопросом: не следует ли, чтобы "добродетельные" люди наслаждались и "счастьем" на земле? Иудеи так и рассуждали, говоря "и да благо тебе будет на земле". Нет, равная работа не дает тебе права на это; только одно равное наслаждение дает тебе право на равное наслаждение. Наслаждайся - и ты имеешь право на наслаждение. Если же ты работал и затем позволил отнять у тебя наслаждение, тогда - "по делам тебе и мука".
   Если вы берете наслаждение, то оно - ваше право, если же вы будете лишь домогаться его, не решаясь прямо захватить его, то оно останется по-прежнему "благоприобретенным правом" тех, которые имеют привилегию наслаждений. Оно их право, как в случае захвата было бы вашим правом.
   "Спор о праве на собственность" сильно колеблется. Коммунисты утверждают, что "земля по праву принадлежит тем, кто ее обрабатывает, и продукты ее тем, кто их производит"*. Я же полагаю, что она принадлежит тому, кто не позволяет отнять у себя ее, лишить себя ее. Если он ее присвоит себе, то ему принадлежит не только земля, но и право на нее. Это - эгоистическое право, то есть мне так удобно, поэтому это мое право.
   (* Беккер А. Народная философия.)
   В противном случае право всегда будет "двойственным". Тигр, бросающийся на меня, прав, и я, убивая тигра, тоже прав. Я охраняю против него не свое право, а самого себя.
   Так как человеческое право - всегда дарованное, то в действительности оно сводится к праву, которое люди друг другу дают, то есть "предоставляют". Если новорожденным детям предоставляют право на существование, то они и имеют это право; если же им это право не предоставляется, как это было у спартанцев и древних римлян, то они и не имеют его. Ибо дать, или "предоставить", право может только общество, сами они не могут взять его или дать его себе. Быть может, возразят: дети "от природы" все же имели право на жизнь, но спартанцы отказали этому праву в признании. Но, значит, они и не имели права на подобное признание, как они не имели право требовать, чтобы их жизнь признавали и те звери, которым их бросали на съедение.
   Много говорят о прирожденном праве и горько жалуются: о праве прирожденном нам, увы, никто не говорит. Но какое право "прирожденное"? Быть может, право владеть майоратным имением, наследовать престол, получить королевское или дворянское воспитание или право посещать бесплатную школу (если я родился от бедных родителей) и одеваться в пожертвованные лохмотья, или, наконец, право зарабатывать себе свой кусок хлеба и селедку, работая в угольных копях и за ткацким станком? Разве все это не прирожденные права, права, которые я унаследовал от моих родителей по рождению? Вы думаете: "нет". Вы полагаете, что это - лишь "поддельные" права, вытекающие из эксплуатации, и эти мнимые "права" вы хотите уничтожить, заменить их правом действительно прирожденным. Вы это доказываете тем, что возвращаетесь к самому простому (элементарному), и утверждаете, что каждый по рождению равен другому, то есть что каждый человек. Я готов согласиться, что каждый человек, рождается человеком и что новорожденные в этом отношении равны. Но почему они равны? Лишь потому, что ничем иным они себя еще не проявляют, что они при рождении только дети человека, голые человечки. Но этим они сразу же и отличаются от тех, которые уже успели стать чем-то, и уже не только "дети человека", а дети своего собственного творения. Последние имеют уже не только одни прирожденные права - они также приобрели права. Какая противоположность, какое обширное поле борьбы! Старая борьба прирожденных прав человека с благоприобретенными правами. Ссылайтесь сколько угодно на ваши прирожденные права, им постоянно будут противопоставляться права благоприобретенные. Оба противника стоят на "почве права", ибо каждый противопоставляет другому какое-нибудь право: один - прирожденное или естественное, а другой - право приобретенное, или "благоприобретенное".
Оставаясь на почве права, вы можете превратиться в болтунов. Другой не может дать вам право и оказать "вам должную справедливость". У кого сила, у того и право; не обладая первой, вы лишены второго. Неужели так трудно постигнуть эту "мудрость"? Взгляните только на людей, обладающих властью, и на их деяния! Конечно, мы говорим только о Китае и Японии... Попробуйте-ка, китайцы и японцы, нарушить "право" этих "сильных и власть имущих", и вы увидите, как они вас упрячут в тюрьму. (Не смешивайте с этим тех "благожелательных советов", которые разрешено давать даже в Китае и Японии, ибо они не только не мешают власть имущим, но в известных случаях даже бывают им полезны). Тому, кто хотел бы воспротивиться их " праву", оставался бы только один путь - путь насилия (преступления). И если бы ему удалось лишить их власти, он бы этим действительно лишил их прав, в противном случае он может лишь "показывать кукиш в кармане", или погибнет как дурак.
   Словом, китайцы и японцы, не спрашивайте более о праве, особенно не спрашивайте о праве, " рожденном вместе с вами ", тогда вам не надо будет спрашивать и о благоприобретенных правах.
   Вы с ужасом отступаете перед другими, ибо вам кажется, что за их спиной призрак права, которое, как в гомеровских битвах, сражается на их стороне. Что же вы делаете? Мечете копье? Нет, вы бродите вокруг да около и пускаетесь на всевозможные хитрости и стараетесь переманить призрак на свою сторону. Вы ищете расположения призрака. Другой просто спросил бы: хочу ли я того, чего хочет мой противник? Нет! Ну, в таком случае, если бы ему помогали в бою легионы дьяволов или богов, я все-таки выступлю против него.
   "Правовое государство" вроде того, которое отстаивает "Фоссова газета", требует, чтобы чиновников отрешали от должности лишь судьи, а не администрация. Пустая иллюзия! Если бы законом определялось, что чиновник, замеченный однажды в пьянстве, должен быть лишен своей должности, тогда и судьям пришлось бы осудить его на 'основании свидетельских показаний. Короче говоря, законодатель должен был бы указать лишь все поводы и основания, по которым может состояться отрешение от должности, и судьи должны будут "на основании закона" ("в силу закона") выносить приговоры об увольнении, если будет установлено, что обвиняемый действительно виновен в том, за что привлечен к ответственности. И судьям придется так поступать, как бы смешны ни были основания и поводы, например: "Должен быть уволен со службы всякий, кто засмеялся в лицо своему начальнику или кто не ходит каждое воскресенье в церковь, или тот, кто делает долги, кто не проявляет достаточной решительности, и т. д."
   Всякий судья, как судья, совершенно теряется, если он перестает действовать механически, если у него отнять "Положение о доказательствах". Тогда у него остается, как у всякого обыкновенного смертного, лишь свое собственное мнение, но если он решает дело на основании этого своего собственного мнения, то это уже не должностной акт; в качестве судьи он обязан решать дела исключительно "по закону". Уж лучше, как было в старых французских парламентах, которые сами решали и определяли законность решений. Они по крайней мере творили суд по собственному праву и не желали превращаться в машину законодателя, хотя в качестве судей они, разумеется, должны были стать своими собственными машинами.
   Говорят, что наказание - "право" преступника. Однако безнаказанность также его право. Если его замысел удался - он в своем праве, а если не удался он ему - тоже поделом. "Как постелешь себе, так и спишь". Если кто-нибудь с безумной отвагой подвергает свою жизнь опасности и при этом погибает, мы говорим: "Поделом ему, он сам того хотел!" Но если бы он преодолел опасности, то есть если бы победила и одержала верх его сила, то он был бы тоже прав. Если ребенок, играя ножом, порежется, то мы тоже признаем его правым. На таком же основании признают правильным, чтобы преступник нес последствия своего рискованного шага: зачем было рисковать, зная, какие могут быть последствия. Но "кара", к которой мы его приговариваем, наше "право", а не его право! Этим нашим "правом" мы отвечаем на его право, и он оказывается "неправым" лишь потому, что мы пересилили его.
   Однако то, что общество признает правым и правомерным, оно выражает также и в законе.
   Лояльный гражданин должен уважать закон, каким бы он ни был. Восхваляется, например, чувство законности "Старой Англии". Этому соответствуют слова Эврипида ("Орест"): "Богам мы служим, какими бы они ни были". Закон вообще, Бог вообще - вот к чему пришли в наши дни.
Стараются отличить закон от произвольного приказания, от какого-нибудь распоряжения: закон исходит от правомерного авторитета. Однако всякий закон, регулирующий человеческие поступки (например, этический, государственный закон и т. д.), всегда является объявлением боли, и следовательно, приказанием. Даже если бы я сам дал себе закон, то это все же было бы лишь моим приказанием, которому я в следующий момент могу отказать в повиновении. Всякий может, конечно определить, что он намерен позволить относительно себя, и тем самым запретить противоположное законом, объявляя нарушителя этого закона своим врагом. Но никто не может распоряжаться моими поступками, никто не смеет предписывать мне тот или другой образ действий, устанавливать для этого законы. Я должен мириться с тем, что он будет относиться ко мне, как к врагу, но не могу допустить, чтобы он распоряжался мною, как своей креатурой, и чтобы он свой разум или свое неразумие навязывал мне в руководители.
   Государства существуют лишь до тех пор, пока имеется господствующая воля, и эта господствующая воля считается равнозначащей собственной воле. Воля властителя - закон. Что помогут тебе твои законы, если им никто не следует, что значат твои приказания, когда никто не позволяет приказывать себе? Государство не может отказаться от притязания на то, чтобы определять волю единичного лица и рассчитывать на свое воздействие на нее. Для него безусловно необходимо, чтобы никто не имел собственной воли; если кто-либо обнаружил таковую, то государство должно было бы его исключить (запереть, изгнать и т. д.); если бы все имели свою отдельную волю, то они уничтожили бы этим государство, ибо оно должно хотеть быть господином всех, кого оно в себе заключает, и эту волю называют "государственной волей".
   Кто для того, чтобы существовать, должен рассчитывать на безволие других, тот - игрушка в руках этих других, как господин - игрушка в руках своего слуги. Если прекратится покорность, то неминуемо уничтожится и господство.
   Моя собственная воля - губитель государства, поэтому оно клеймит ее как "своеволие". Собственная воля и государство - смертельно враждебные силы, между которыми невозможен "вечный мир". Пока государство утверждает себя, оно представляет собственную волю каждого отдельного лица, своего постоянно враждующего противника, как нечто неразумное, зловредное и т. д., и единичная воля поддается внушению и считает себя зловредной - да, она действительно такова уже потому, что позволяет себе это внушать, она еще не осознала своего собственного достоинства, и поэтому еще несовершенна и ее можно опутать словами.
   Всякое государство - деспотия, независимо от того, существует ли один деспот или их много, как в республике - все властвуют, то есть один властвует над другим. Это происходит в том случае, если каждый данный закон, как выражение мнения и воли собрания, становится законом для единичного лица, которому он обязан повиноваться или по отношению к которому у него есть обязанность послушания. Если даже предположить тот случай, что каждый единичный человек в народе изъявил бы ту самую волю, и если таким образом осуществилась бы полная "всеобщая воля", дело нисколько не изменилось бы. Разве моя воля, проявленная вчера, не связывала бы меня сегодня и позже? В этом случае моя воля застыла бы. Что может быть хуже постоянства? Мое создание, то есть какое-нибудь определенное выражение моей воли, стало бы моим повелителем. Я же, создатель, был бы стеснен в своей воле. А то, что я вчера был глупцом, я должен был бы оставаться им всю жизнь. Так в сфере государственной жизни я в лучшем случае становлюсь рабом самого себя. Потому, что я вчера обладал волей, я сегодня безволен, вчера самоволен, а сегодня несвободен.
   Как это изменить? Только тем, что я не признаю никакой обязанности, то есть не свяжу себя или не позволю себя связывать. Если я не имею обязанностей, то и не знаю закона.
   "Однако меня будут связывать!" Мою волю никто не может связать, и мое противодействие остается свободным.
"Но все пошло бы вверх дном, если бы каждый мог делать все, что он хочет!" Кто же говорит, что каждый может все делать? На то ты и существуешь, чтобы не допускать по отношению к себе всего, что угодно! Оберегай себя, и никто ничего тебе не сделает! Тот, кто хочет сломить твою волю, имеет дело с тобой: он - твой враг. Действуй против него как против такового. Если же за тобой стоят миллионы, то вы являетесь внушительной силой и одержите легкую победу. Но если вы и будете внушать уважение врагу как сила, однако же святыней, авторитетом вы оттого в его глазах не станете, если только он не жалкий трус. Почитать и уважать вас он нисколько не обязан, хотя и будет опасаться вашей силы.
   Обычно государства классифицируют сообразно распределению в них высшей власти. Если она сосредоточена в одном лице - это монархия, если ею владеют все - демократия и т. д. И так все - дело в высшей власти! Власти по отношению к кому? По отношению к единичному и его "своеволию". Государство проявляет "власть" (насилие), единичному это не дозволено. Деятельность государства заключается б насилии; свое насилие оно называет "правом", насилие же каждой личности - "преступлением". Следовательно, преступлением называется насилие единичного лица, и только преступлением сокрушает он насилие государства, если он того мнения, что не государство выше его, а он выше государства.
   Рискуя быть смешным, я мог бы дать вам благой совет не издавать законов, стесняющих мое саморазвитие, мою самодеятельность, мое самосозидание. Но я этого совета не даю. Если бы вы последовали этому совету, то были бы глупцами, я же потерял бы свою выгодную позицию. От вас я ничего не требую, ибо чего бы я ни потребовал, вы все равно будете и должны будете оставаться властными законодателями, так как ворона не может петь, а разбойник не может жить без грабежа. Наоборот, я спрашиваю тех, которые хотят быть эгоистами: что они считают более эгоистичным - позволять, чтобы вы давали им законы и уважать эти, данные им, законы или оказывать сопротивление, и даже полное неповиновение? Добродушные люди полагают, что законы должны предписывать лишь то, что кажется народу вполне справедливым. Но что мне до того, что считается народом справедливым или правильным? Народ может быть против богохульника - и издается закон против богохульства. Из-за этого мне не богохульствовать? Разве этот закон может быть для меня больше, чем "приказание"? - спрашиваю я.
   Все правительственные мудрецы исходят исключительно из того основоположения, что все право и вся власть принадлежат совокупности народа; никто из них не забывает ссылаться на совокупность, и деспот, так же как президент или всякого рода аристократическое правительство, действует и повелевает "именем государства". В их руках "государственная власть", совершенно безразлично, проявляют ли это государственное насилие народ как совокупность единичных лиц или только представители этой совокупности, многие, как при аристократическом строе, или один, как в монархиях. Всегда совокупность первенствует над единичным лицом и имеет силу, которая называется законной, то есть которая становится правом.
   По отношению к святости государства единичное лицо - лишь сосуд бесчестия, в котором, как только он не признает |святости государства, ничего не остается, кроме гордыни, злонамеренности, страсти к издевательству, легкомыслия и ' т. д. Священствующая надменность государственных слуг и подданных изобрела превосходные наказания против мирской "гордыни".
   Умеренные либералы, в противоположность правительству, считающему, что всякая игра духа против государства наказуема, полагают, что нужно предоставить полную свободу действия капризу, сатире, юмору и т. д. и что гению нельзя указывать границ. Следовательно, если и не единичный человек, то по крайней мере гений должен быть свободен. Государство же или от его имени правительство вполне правильно говорит: кто не за меня, тот против меня. Остроумие, сатира и т. д., или, иначе говоря, изображение государственности в комическом виде, издавна подтачивало государство: оно не "невинно". И далее: где граница между преступной и невинной остротой? При этом вопросе умеренные приходят в сильное смущение и все сводится к просьбе, чтобы государство (правительство) не было так чувствительно, так обидчиво. Пусть оно не подозревает в "невинных" шутках злонамеренности и вообще пусть оно будет немного более "терпимо". Преувеличенная чувствительность является, конечно, слабостью, и не обнаруживать ее, может быть, действительно похвально, но в военное время нельзя щадить чувства противников, и то, что может быть допущено в спокойных обстоятельствах, уже не разрешается после объявления осадного положения. Так как благомыслящие либералы это отлично чувствуют, то они торопятся заявить, что при "покорности народа" никакой опасности не предвидится. Но правительство слишком умно, чтобы поддаться таким уверениям. Оно отлично знает, что все это только красивые слова, и потому не удовлетворится подобными "показными блюдами".
   Но людям нужно место для игры, ибо они ведь дети и не могут вести себя, как солидные старики: "молодо-зелено".
   Только о возможности поиграть и порезвиться и хлопочут люди, только этого домогаются. Требуют только, чтобы государство не брюзжало, как ворчливый папаша. Пусть оно только разрешит несколько ослиных процессий и балаганных представлений, какие разрешала даже церковь в средние века. Но те времена, когда оно могло разрешать это без всякой опасности, миновали. Теперь дети, раз вырвавшись на волю и проведя хоть один час без розги, уже более не желают возвращаться в свои кельи, ибо теперь свобода не добавление к "казематной"