таксиса и построенным на одной  логике  языком,  может  быть,
увлекся  бы,  как   идеалом,   ученый   педантизм   или   правоблюстительный
канцеляризм,  но  им  решительно  ступефицировалось  бы  всякое  поэтическое
чувство. Логика для себя приводила бы живые и  вольные  морфемы  в  порядок,
можно сказать, каторжный. Но что делала бы грамматика, которая понимала  бы,
что назначение слова не в том только,  чтобы  "логически  сообщать",  и  что
слово сообщает  не  только  логически.  Грамматика,  опирающаяся  только  на
гетерономную силу, обрекает язык на  каторгу.  Синтаксические  формы  живого
языка - шире логических, целиком в последние они не вливаются. Спрашивается,
каким идеальным  нормам  подчинится  то  в  свободной  динамике  языка,  что
заливает и затопляет своими волнами русло логики?
   В  самом  языке  должно  быть  свое  свободное  законодательство.   Формы
языкового  построения,  конструирования,   порядка,   уклада   должны   быть
автономны. Их и надо отыскать в  самом  языке.  Для  этого  не  надо  только
забывать, что слово есть не только знак и в своем поведении определяется  не
только значимым. Слово есть также вещь и, следовательно, определяется  также
своими  онтологическими  законами.  Его  идеальная   отнесенность   двойная:
сигнификационная и онтическая, прямая. Слово  есть  также  "слово".  "Слово"
есть также название вещей-слов, и под ним подразумевается предмет  -  слово.
Синтаксис изучает не слово как слово о чем-то другом, а просто  слово,  т.е.
сам синтаксис есть слово о слове, о слове как слове, о слове как  слововещи.
Синтаксис изучает  отличие  этой  "вещи"  от  всякой  другой  вещи,  иновещи
(например,  отличие  фонемы  от   всякой   иной   акусмы   -   откашливания,
причмокивания, экспрессивного тона, и т.д.3), и должен  строго  блюсти  свое
достоинство слова о слововещи в отличие от слов об иновещах, от других наук.
В таком своем качестве синтаксис есть не что иное,  как  онтология  слова  -
часть семиотики, онтологического учения о  знаках  вообще.  Если  какой-либо
представитель синтаксической науки  выразит  изумление  перед  тем,  что  он
оказывается в объятиях онтологии, то придется поставить ему на вид,  что  он
сам этого хотел, высвобождаясь из плена  логики.  Синтаксис  как  формальная
онтология слова есть синтаксис  "идеальный",  если  угодно  "универсальный",
синтаксис  же  данного  конкретного  языка  есть   онтология   материальная,
применительно к форме бытия  языка  как  факта  социального,  исторического,
онтология историческая. История языка должна ответить на  вопрос  об  формах
его  эмпирического  существования,  развития,  изменений,  возникновения   и
пр<оч.>.
   Как  формы  исторические  синтагмы  даны  нам  внешне,  т.е.  имеют  свое
чувственное, внешнее обличие, - в самой ли  морфеме  соответствующей  или  в
особом признаке: акцентуации, паузе, временной последовательности  морфем  и
т.д., хотя, как сказано, специальные знаки для них идеально  не  необходимы,
так  что  они  могут  супонироваться  другими  внешними  датами.  Как  формы
онтологические они даны идеально,  в  интеллектуальной  интуиции,  т.е.  как
формы чистые и подразумеваемые. Синтагмы не конструктивны для  своей  науки,
синтаксиса.  Последний,  слово  о  слове  как  слове,  должен   иметь   свою
конструкцию, свою логику, повернувшись в сторону которой мы попадем опять  в
свою обычную общую логику. Здесь синтагмы только конститутивны для языка как
вещи, но не конструктивны для слова как значащего, осмысленного знака.
   Другой  горизонт  откроется,  если   мы   теперь   повернем   в   сторону
конструктивного значения синтагмы как формы выражения.  Отношение  последней
как такой к внешним формам, т.е., следовательно, между прочим, но и  главным
образом, к морфемам, должно дать своеобразный аналогон логическим формам, но
еще не сами эти последние. Это - совсем особые  синтагматические  внутренние
формы. Они должны быть, согласно определения, также конструктивными формами.
Их отличие в том, что логические формы ими должны уже  предполагаться,  ибо,
как сказано, через этот вход мы возвращаемся в общую обычную логику и  самый
синтаксис излагаем по правилам этой логики.  Весь  вопрос  в  том,  остаются
указанный обход и возвращение в логику бесплодными или мы возвращаемся,  как
из долины Есхола, с ветвью виноградной, гранатовыми яблоками и смоквами?
   Несомненно, логические формы мы встретим те же,  но  новое  отношение,  в
которое теперь станут синтагмы, не  как  простые  тожества  морфемы,  а  как
чистые (автоонтологические) формы  самого  имени,  к  чистым  онтологическим
формам  называемых  вещей  и  обозначаемых  смыслов,  должно  соответственно
модифицироваться,   т.е.   должны   соответственно   модифицироваться   сами
логические формы. Разница между первоначальной внутренней логической  формою
и этою модифицированной формою может оставаться незамеченною, может казаться
несущественною, пока прямо и открыто об ней не поставлен вопрос.  Ибо,  имея
обычно  дело  именно  с  модифицированной  формою   и   не   подозревая   ее
модифицирозанности, мы не задаемся вопросом об этой модификации. Определение
этой разницы, дифференциала двух логических форм  и  установление  отношения
его к  первоначальной  простой  форме  укажет  меру  нового  конструктивного
обогащения речи.
   Этот дифференциал и его отношения есть сфера новых  форм,  точно  так  же
внутренних,  как  и  логические  формы.  Назовем  их,  в  отличие  от  чисто
логических, внутренними дифференциальными формами языка. Они  слагаются  как
бы в игре синтагм и логических форм между  собою.  Логические  формы  служат
фундирующим основанием этой игры, и постольку в ней можно заметить идеальное
постоянство и закономерность. Эмпирические синтагмы - доставляются  капризом
языка, составляют его улыбку  и  гримасы,  и  постольку  эти  формы  игривы,
вольны, подвижны и динамичны.
   Это - формы языка поэтические. Они  суть  отношения  к  логической  форме
дифференциала, устанавливаемого поэтом через приращение онтического значения
синтагмы  к  логической  форме.  Они  -  производные  от  логических   форм.
Получается sui generis поэтическая логика, аналогон "логической" - учение  о
внутренних формах поэтического выражения.  У  этих  форм  свое  отношение  к
предмету, дифференцированное по сравнению с отношением  логических  форм,  и
постольку здесь можно говорить  о  третьем  роде  истины.  Рядом  с  истиной
трансцендентальной (материальной) и логической получается истина поэтическая
как  соответствие  синтагмы  предмету,  хотя  бы  реально   несуществующему,
"фантастическому", фиктивному, но тем не  менее  логически  оформленному.  В
игре  поэтических  форм  может  быть  достигнута   полная   эмансипация   от
существующих вещей. Но свою sui generis логику эти вещи сохраняют. А  вместе
сохраняют и смысл, так как эмансипация  от  вещей  не  есть  эмансипация  от
смысла, который налицо, раз  налицо  фундирующие  игру  фантазии  логические
формы.
   Через конструкцию этих форм слово выполняет особую, свою - поэтическую  -
функцию. Рядом с синтагмой, ноэмой и пр<оч.>  нужно  говорить  о  поэмах,  и
соответственно о поэзах, и вообще о поэтическом сознании. Наука,  обнимающая
эти проблемы, есть Поэтика. Ее понятие шире поэтической логики, потому что у
нее  есть  также  проблема  поэтической  фонетики,  поэтической  морфологии,
поэтического синтаксиса  (inventio),  поэтической  стилистики  (dispositio),
поэтической семасиологии, поэтической риторики (elocutio) и т.п.  Поэтика  в
широком смысле есть грамматика поэтического языка и поэтической мысли.  А  с
другой стороны, грамматика  мысли  есть  логика.  Поэтическая  логика,  т.е.
логика поэтического языка как учения о формах поэтического  выражения  мысли
(изложения), - аналогон  логике  научной  или  терминированной  мысли,  т.е.
учения о формах научного изложения.
   Примечание.  В  противоположность  внешним  формам  звукового  сочетания,
поэтические формы также могут быть названы внутренними формами. В не  всегда
ясном изложении Гумбольдта,  которое  можно  толковать  так  и  этак,  стоит
вдуматься в следующее, например, утверждение: в отличие от внешней формы и в
противоположность ей характер языков состоит "в  особом  способе  соединения
мысли со звуками"" (in der Art der Verbindung des Gedanken mit den Lauten4).
Внутренняя поэтическая форма непременно прикреплена к синтаксису. Иначе  как
бы узнать ее? Иначе была бы поэзия без слов!..  Следовательно,  она  дана  в
выражении синтагмы внешне и чувственно - совершенно так же, конечно,  как  и
деловая, житейская,  прагматическая  речь,  и  точно  так  же,  как  научная
терминированная. Из их взаимного сравнения, противопоставления  и  отношения
уясняется специфическая их природа и "законы" каждой.
   Характер  отношения  внутренней  формы   к   мысли   осязательнее   всего
сказывается в "словах" и "фразах" (в смысле английских грамматик  и  логик),
неоправленных  синтаксически,  т.е.  в  потенциальном  состоянии  внутренней
формы. "Воздушный океан", "потрясение" имеют потенциальную внутреннюю форму,
как и потенциальный смысл. Всякое  слово  лексикона  -  в  таком  положении.
Внимание к  "отдельному  слову"  или  "образу",  сосредоточение  на  них  (в
особенности со стороны  поэта,  лингвиста,  логика)  обнаруживает  тенденцию
актуализировать потенциальную силу слова. Это может  привести  к  некоторому
потенциальному  предицированию  и  предложению.   Так,   лингвист,   знающий
этимологическое  происхождение  слов  "стол",   "истина"   и   т.д.,   может
предицировать им их потенциально-этимологическое значение и  "иметь  в  уме"
соответствующее предложение. Так, и не-лингвист может приурочивать некоторые
слова  к  первоначальному  корню  или  к  основе,  поскольку  то  или   иное
словообразование кажется ему очевидным, например,  когда  он  имеет  дело  с
новообразованным переводным термином. В свое время некоторых  смущало  слово
"влияние" (ввел Карамзин) - от "лить, вливать", а между тем  -  "влияние  на
кого".  Для  профана  ясно:  "понятие"  от  "по-ять".   И   т.п.   В   таких
"размышлениях",  при  отсутствии  определенных   синтаксически   оформленных
предложений,  как  будто  образуется  своя  внутренняя  форма  из  отношения
"первоначального значения" (этимон) к употребительному  лексико-логическому.
Кажущаяся профану "нелепость" или "лепость" существования такого соотношения
может  мешать  или  способствовать  пониманию,  может   вызывать   некоторое
эстетическое или иное настроение.
   На основании таких наблюдений Марти построил свое определение "внутренней
формы". Для него именно сам этимон  легло  в  основу  этого  понятия,  и  он
говорит о последнем  как  о  фигуральной  внутренней  форме  (в  отличие  от
конструктивной - распределения зараз схваченного  во  временной  ряд).  А  в
указанном наслоении, вызываемом нелепостью или лепостью отношения, он  готов
видеть даже "назначение" внутренней формы в слове:  возбуждать  эстетическое
удовольствие и способствовать пониманию. Я думаю, что для обеих целей служат
в слове  различные  "моменты"  по-разному.  Отчасти  это  видно  из  данного
изложения,  а  подробнее  будет  показано  ниже  в  специальном  отрывке   о
внутренней форме. В целом предполагаемое здесь  учение  о  внутренней  форме
радикально отличается от учения Марти.
   b
   Поэтика - не эстетика и не часть и не  глава  эстетики.  В  этом  не  все
отдают себе отчет. Поэтика так же мало решает эстетические проблемы,  как  и
синтаксис, как и логика. Поэтика есть дисциплина техническая.  Как  технично
только учение о технике рисования, скульптуры, как технична "теория  музыки"
и т.п. Для поэта самого она заменяется  практикою  и  упражнением  и  потому
практически поэту не нужна, как не нужна практически ученому логика,  потому
что  у  ученого  также  свое  упражнение  и  своя  научная  техника.  Только
специальный интерес исправляет и логику, и поэтику в теоретическое учение  и
даже в философское. Поэтика должна быть учением о чувственных  и  внутренних
формах (поэтического) слова (языка), независимо от того, эстетичны  они  или
нет. Скорее, поэтика может войти в состав философии искусства как дисциплины
онтологической. Эстетика в собственном смысле есть  учение  об  эстетическом
сознании, коррелятивное  онтологическому  учению  об  эстетическом  предмете
(прекрасном, возвышенном, трагическом и пр<оч.>), полностью погружающемся  в
предмет художественного творчества и фантазии ("фиктивный" предмет) вообще.
   Проводя дальше аналогию между логиками научного и поэтического  мышления,
можно отметить, что как логика наук от элементов восходит  к  методам  наук,
так можно говорить о методах и приемах поэтического мышления.  То  и  другое
есть творческое  мышление  (конституирующее)  и  устанавливает  разные  типы
методологии. Методологии творчества поэтических форм классифицируются,  имея
а основе свою классификацию предметов так как предметы поэтические,  как  мы
видели, особенные, "фиктивные" -  эмансипированные  от  реального  бытия,  и
смысл поэтический - тоже особый,  "фиктивный"  -  id,  cui  existentiam  non
repugnare sumimus,  utut  revera  eidem  repugnet,  ens  fictum  appellatur.
Предметы  поэтики  -  мотивы,  сюжеты  -  должны  иметь  свое   материальное
оправдание и заполнение, свой смысл и содержание, как и предметы науки.
   Не входя в детали дела, достаточно отметить, что указанное  соответствие,
корреспонденция  методологий  предмета  действительного  и  поэтического  не
случайный параллелизм, но и не обусловливаемый третьей общей  "причиной",  а
есть внутреннее отношение, где  реальная  вещь  есть  фундирующее  основание
поэтической.  Всякий  поэтический  предмет  есть  также  предмет   реальный.
Поэтому-то реализм и есть specificum всякой поэзии. А с другой стороны,  так
как, в силу  сказанного,  корреспонденция  или  сопоставление,  "совпадение"
принципиальны и существенны, то символизм также  есть  существенный  признак
всякой поэзии. Учение о поэтической методологии  есть  логика  символа,  или
символика. Это не  та  отвлеченная,  чисто  рассудочная  символика,  которая
встретилась  нам  выше,  как  семиотика  или  Ars  Lulliana,   а   символика
поэтическая, фундамент  всей  эстетики  слова  как  учения  об  эстетическом
сознании в его  целом.  Это  -  высшая  ступень  эстетического  поэтического
восхождения.  Эстетическое  сознание  здесь  пламенеет  на  высшей   ступени
поэтического  проникновения  в  смысл  сюжета   (в   содержание   предмета),
переплавляется в высшее поэтическое разумение.
   Символ здесь не отвлечение и не отвлеченный признак, characteristicum,  а
конкретное отношение. Как логический  смысл  есть  данное,  уразумеваемое  в
данном контексте, так символический смысл есть творимое, разумное в творимом
контексте. Логический смысл, смысл слова в логической форме, есть  отношение
между вещами и предметами, вставленное в общий  контекст  такого  отношения,
которое в конечном счете есть  мир,  вся  действительность.  Он  методически
выполняется,  осуществляется  в  изложении  предмета,  в  разработке   темы;
материал  же  его  -  соответствующие   вещи,   в   конечном   счете,   мир,
действительность и их познание. Символический поэтический смысл, смысл слова
в поэтической форме, есть отношение между логическим смыслом  и  синтагмами,
как sui generis предметами (словесно-онтологическими формами).
   Поэтому-то символ рождается только в переплетении синтагм, синтаксических
форм и форм логических, нося на себе всегда  печать  обоих  терминов.  Сфера
поэтических символических форм - сфера величайшей, напряженнейшей,  огненной
жизни слова. Это -  заросль,  кипучая  неистощимым  жизнетворчеством  слова.
Мелькание, перебегание света, теней и блеска. Символическая  семасиология  -
каскад огней всех цветов и  яркости.  Всякая  симплифицирующая  генетическая
теория символов - ужимка обезьяны перед фейерверком. Чего требует от зрителя
развертывающееся перед ним творчество символов?
   Любуйся ими и молчи!
   В особенности опасны опыты выведения символа из "сходства".  В  основании
сходства должно быть какое-то тождество - идеальное в действительном  или  в
идеальном же. Может сходствовать эмпирическое с эмпирическим, действительное
с действительным, идеальное с идеальным, но не действительное с идеальным. А
таков символ всегда, во всяком  символе  внешним  символизуется  внутреннее.
Через символ внутреннее есть внешнее, идеальное - реальное,  мысль  -  вещь.
Через символ идеальная мертвая пустота превращается в живые вещи - вот эти -
пахнущие, красочные, звонкие, жизнерадостные вещи.
   Питайся ими и молчи!
   Символ - не сравнение, потому  что  сравнение  не  творчество,  а  только
познание. Оно -  в  науке  творчество,  а  в  поэзии  символ  -  творчество.
Связанные символом термины скорее антитетичны, исключают  друг  друга,  сеют
раздор. Сравнение может двоить смысл аллегорически, в басне, притче, но не в
"поэме", где не сравнение, а творчество, созидание  "образа"  из  ничего.  И
путь этого творчества именно от ничего, от идеального, от внутреннего, от  0
- к 1, к внешнему, реальному, ко всему.  Fundamentum  relationis  в  символе
само может быть только идеальное,  т.е.  опять-таки  ничто,  нуль.  Сами  же
символы как отношения, все - ?( ((? ((c)(, космическая гармония вещей.
   Внимай их пенью и молчи!
   Истинно,   истинно    SILENTIUM    -    предмет    последнего    видения,
над-интеллектуального  и   над-интеллигибельного,   вполне   реальное,   ens
realissimum. Silentium - верхний предел познания и бытия. Их  слияние  -  не
метафизическое игрушечное (с немецкой пружинкой  внутри)  тожество  бытия  и
познания, не тайна (секрет) христианского  полишинеля,  а  светлая  радость,
торжество света, всеблагая смерть, всеблагая, т.е.  которая  ни  за  что  не
пощадит того, что должно умереть, без всякой, следовательно, надежды на  его
воскресенье,  всеблагое   испепеление   всечеловеческой   пошлости,   тайна,
открытая, как лазурь и золото неба, всеискупительная поэзия.
   Среди громов, среди огней,
   Среди клокочущих зыбей,
   В стихийном, пламенном раздоре,
   Она с небес слетает к нам -
   Небесная - к земным сынам,
   С лазурной ясностью во взоре...
   Поэтические формы суть творческие формы, суть символические формы, потому
что, как  указано,  поэтические  формы  составляют  аналогон  логическим,  а
поэтический смысл символа - аналогон логического смысла. В логическом смысле
имеет место отношение предмета и вещей (идеального и номинативно-реального),
в символе - отношения идеальных  (внутренних)  логических  форм  и  реальных
языковых форм конкретного языка (синтагм). Символ и  сам  есть  sui  generis
смысл - оттого-то он  есть  и  тожество  "бытия"  и  "мысли"  -  со-мысль  и
син-болон.   Аналогон   логической   предикатной   функции   в   символе   -
quasi-предикативность, ибо - так как предмет поэтической формы онтологически
нейтрален, отрешен, фиктивен, символ не включает реализации познавательной и
тем более прагматической. Формально можно было бы подняться на дыбы:  это-то
и есть "чистая" предикация, - безотносительно к бытию.  Но  так  как  логика
познания,  предполагающая  это  отнесение,  уже  забрала  в   свое   ведение
предикативные функции, то что же делать?  Поэтическая  предикация  -  только
quasi-предикация, не установление (Setzung), а со-поставление (symbolon).
   Если же брать символ как самый смысл - "второй" смысл, - то разница между
символом и смыслом (разумно-логическим) без остатка растворится в творческих
поэтических актах, распределится, разделится между ними, не уничтожая самого
логического смысла, а лишь нейтрализуя и отрешая его. Так что, условно:
   , или
   ( ?(((((( ( ?(((( (mod. (("(((()
   Такова пародийно-математическая формула, quasi-формула, фиктивная формула
художественного творчества,  искусства.  Если  из