воспаленной  утробе  и  там
разлагается в гное.
   Поэт, понимавший, что такое мысль, лучше многих  "мыслителей"  и  знавший
силу слова, утверждал: "я не верю, чтобы какая-либо мысль,  справедливо  так
называемая, была вне пределов речи" (Эдгар По). Он ошибался  только  в  том,
будто мысли "укладываются" в речь, как новорожденный пеленается,  а  родятся
они, значит, голыми. Слова  -  не  свивальники  мысли,  а  ее  плоть.  Мысль
рождается в слове и вместе с ним. Даже и этого мало  -  мысль  зачинается  в
слове. Оттого-то и нет мертворожденных мыслей, а только мертвые  слова;  нет
пустых мыслей, а только - пустые слова; нет  позорных  мыслей,  а  только  -
позорные слова; нет потрясающих мир мыслей, а только -  слова.  Ничтожество,
величие, пошлость, красота, глупость,  коварство,  бедность,  истина,  ложь,
бесстыдство, искренность, предательство, любовь,  ум  -  все  это  предикаты
слов, а не мыслей, т.е., разумею, предикаты  конкретные  и  реальные,  а  не
метафорические. Все качества слова приписываются мысли лишь метафорически.
   Строго и серьезно, без романтических затей, - бессловесное мышление  есть
бессмысленное слово. И на земле, и на водах, и на небе  всем  правит  слово.
Логика, т.е. наука о слове, есть величайшее могущество на земле и в небесах.
Алогизм как система - умственный атеизм; алогист  -  пустая  душа,  лишенная
чувства словесной благодати. Алогизм как переживание - наказание, налагаемое
отрицаемым богом за преступление против  него;  алогист  -  в  прогрессивном
параличе мысли как следствии легкомысленного  его  словесного  нецеломудрия.
Смирительная рубашка логики - мучительный алогиста бред!
   Вывод из всего сказанного короткий: чистый предмет, как предмет мыслимый,
будучи рассматриваем вне словесной формы своей  данности,  есть  абстракция.
Конкретно он дан нам только в словесной логической форме. Разумеется, это не
мешает устанавливать конкретные отношения, так  сказать,  внутри  формальных
онтических образований как членов целого, подобно тому, как ничто не  мешает
рассматривать как конкретные формообразования геологическое строение земли и
после того, как мы отвлекаемся от ее флоры и фауны. Земля  без  ее  флоры  и
фауны есть отвлеченная земля  по  своему  бытию,  но  для  рассмотрения  она
конкретная связь конкретных членов. Чистый предмет - член в структуре слова.
Вынутый из слова, он - часть целого и постольку сохраняет  конкретность,  но
своей жизни вне слова он не имеет, и постольку он - отвлеченность.
   Беря  "предмет"  в  структуре  слова,  мы  признаем   в   нем   форму   и
формообразующее начало того вещественного содержания,  которое  N  называет,
именует. Наименованием это  же  содержание  оформляется  с  другой  стороны,
фонетической,  сигнификационной.  Оно  вкладывается  в  рамки   определенной
морфемы. Из этого следует то,  что  явно  и  само  по  себе.  Между  формами
онтическими   (вместе   с   оформленным   содержанием)   и   между   формами
морфологическими (с их содержанием, которое то же, что и у онтических  форм)
вклинивается как система отношений между ними сплетение новых  форм,  именно
форм  логических.  В  понимании  того,  что  говорит  N,  на  них  теперь  и
сосредоточивается умственное наше напряжение. В  эти  новые  формы  для  нас
теперь целиком и переливается все содержание того,  что  сообщает  N,  и  мы
следим  -  "замечаем",  где-то  на  втором  плане  сознания  отмечаем  -  за
колебаниями морфем и онтических форм лишь постольку,  поскольку  перемены  в
них модифицируют логические формы самого смысла. Когда мы вновь переносим на
них удар внимания, или они сами вынуждают  нас  к  тому  своей  "неожиданной
неправильностью",  гротескностью,  уродством   или,   наоборот,   неожиданно
чарующей прелестью, мы теряем равновесие  "понимания",  и  смысл  как  такой
ускользает от нас.
   Необходимо подчеркнуть, однако, что, конципируя чисто  логические  формы,
мы их не только конципируем. Ибо, говоря тут же о  понимании  в  собственном
смысле, мы хотим сказать, что мы понимаем вместе с  конципированием,  но  не
всецело через него. Если бы мы только конципировали, мы получали  бы  только
"понятия", концепты, т.е. схемы смысла, русло, но не само течение смысла  по
этому руслу. Тот, кто принимает концепты, "объемы" мысли за самое мысль,  за
"содержание",  тот  именно  не  понимает   и,   чтобы   скрыть   собственную
растерянность перед своим неразумием, кричит на весь мир, что его  надувают,
что логика, пообещав ему могущество и власть, на деле схватила его за горло,
душит, не дает дышать. Его звали на трон править миром, а посадили в  темную
кинозалу и показывают "кинематографические картинки" мира. Но  он  не  Санчо
Панса, оруженосец Дон Кихота, и ему нельзя внушить любой сан,  он  учился  у
Фабра и сам не хочет быть Фабером, он творец творческой эволюции, и он хочет
реально переживать эволюцию творчества мира. Дело не  в  том,  как  он  себя
называет, - название модифицирует наш концепт его, но не меняет смысла, а по
смыслу он все-таки слабоумный Ксаилун, и желание его есть в действительности
желание Ксаилуна так измениться, чтобы избавиться от  побоев  своей  Оатбхи.
История его изменения известна: придется побывать и в ангелах и в чертях, но
так как Гарун-аль-Рашид - калиф  добрый,  то  все  кончится  благополучно...
Итак, логические формы как концептивные формы  только  абстракция.  Они  как
"чистые" формы отвлечены от собственного содержания. В  этом  "чистом"  виде
они, строго говоря, и не логические,  а  только:  логистические  -  и  наука
правильна отличает теперь Логику от Логистики. Поэтому настоящие  логические
формы должны мыслиться  лежащими  между  морфемами  и  онтическими  формами,
мыслимыми вместе с их содержанием. Они суть отношения  между  морфемами  как
формами вещного называемого содержания и  онтическими  формами  как  формами
предметного  подразумеваемого  содержания.  Они  сами  конкретны  как  формы
смыслового  содержания.  Они,  следовательно,  суть   "отношения",   термины
которого: языковая  эмпирическая  форма  слова  и  принципиальный  идеальный
смысл. Как такие они именно и терминируют изложение,  resp.  познание,  т.е.
логически его конструируют. Логические формы суть формы  конструирующие  или
конструктивные,  созидающие  и  дающие   (id.:   "передающие",   сообщающие,
"воспроизводящие") в отличие от онтологических  -  "данных",  "созданных"  и
только  рефлексивных,   хотя   и   конститутивных   вещей.   Прицепляясь   к
гумбольдтовскому  формальному  определению,  я  называю   логические   формы
внутренними формами речи.
   Действительно,  если  признать  морфологические   формы   слова   формами
внешними, а онтические формы называемых вещей  условиться  называть  формами
чистыми, то лежащие между ними формы логические и будут формами внутренними,
как по отношению к первым, так и по отношению ко вторым, потому что и в этом
последнем случае "содержание" предмета есть "внутреннее",  прикрываемое  его
чистыми формами содержание, которое, будучи внутренно-логически оформлено, и
есть смысл. Логические формы суть  внутренние  формы  как  формы  идеального
смысла, выражаемого и сообщаемого; онтические формы суть чистые формы сущего
и возможного вещного содержания.
   Отсюда-то  и   возникает   такое   тонкое   соответствие   логических   и
онтологических  форм,  что  его  делают  критерием   логической   истинности
высказываний, с одной стороны, и что  оно  приводит,  с  другой  стороны,  к
сбивчивому  распределению  задач  логики  и  онтологии,   вследствие   чего,
например, законы тождества, противоречия и пр<оч.> то трактуются как  законы
логические, то как законы онтологические, само понятие то отождествляется  с
предметом  или  его  "сущностью",  то   с   каким-то   особым   "логическим"
умообразованием  и  т.д.  В   действительности,   между   ними   -   строгое
соответствие, и всегда возможен перевод с языка логики на язык  онтологии  и
обратно. Можно было бы составить такой лексикон: предмет - термин,  свойство
- признак, род - общий термин, индивид - единичный термин,  положение  вещей
(Sachverhalt) - положение  (Satz),  включение  -  сказуемость,  обстояние  -
истинность, причинность - винословность,  объективный  порядок  -  метод,  и
т.д., и  т.д.  Указанная  сбивчивость  распределения  задач  сделала  многие
термины  тождественными,  а  другие  просто  путаются,   мешают   ходу   или
задерживаются, где их хотя бы незаконно, но гостеприимно приласкают. Сходный
параллелизм терминов можно также частично отметить и в направлении от логики
к грамматике. Недаром учителя грамматики,  серьезно  предупредив,  что  есть
разница между логическим и грамматическим разбором,  затем,  сообща  с  юным
стадом своим, пускаются в самые веселые логические авантюры. Не до шуток  им
зато, когда из-под масок  логических  и  грамматических  субъектов  начинают
вылезать рогатые рожи еще и психологических субъектов,  которых  здоровые  и
трезвые люди никогда и не видели,  ни  во  сне,  ни  наяву.  Психологический
"субъект" без вида на  жительство  и  без  физиологического  организма  есть
просто  выходец  из  неизвестного  нам  света,  где  субъекты  не  живут   и
физиологических функций не отправляют. Психологического в таком  субъекте  -
одно наваждение, и стоит его принять за всамделишного, он непременно  втащит
за собою еще большее диво - психологическое сказуемое!..
   Подчеркиваемое мною соответствие  логических  и  онтологических  форм  не
нужно все-таки понимать как их полное  совпадение.  Онтологические  формы  -
формы всего сущего и всякого содержания, тогда как логические формы -  формы
существенного смысла, следовательно, в  методологическом  применении,  формы
категориально отобранные и  отбираемые.  Кроме  того,  онтологические  формы
вскрываются уже в номинативной функции слова, в  простом  подразумевании,  и
это сказывается в их спокойном безразличии к своему содержанию, в их,  можно
сказать, небрезгливости ко всякому содержанию.  Напротив,  логические  формы
разборчивы, воспитанны и действуют  только  при  наличии  особой  санкции  -
смысловой. В номинальной функции как такой они еще не содержатся,  требуется
особый акт для  их  самоутверждения.  Этот  акт  есть  акт  утверждения  или
отрицания,  акт  установления  или  положения  (Setzung).  Вследствие  этого
положение (Satz) и есть фундаментальная форма, которая лежит в  основе  всей
логики. Модификации самого слова как высказывания логически суть модификации
положения как такого. Функция слова здесь, в  отличие  от  его  номинативной
функции, должна быть названа устанавливающей  (ср.  выше  о  "конструкции"),
полагающей  или,  по  крайней  мере,  предицирующей.  Соответственно,  можно
сказать, что внутренняя логическая форма слова так же отличается  от  чистой
онтической, как предикативная функция слова в целом -  от  его  номинативной
функции, также в целом.
   Специальное развитие намеченного здесь только в самых общих  чертах  есть
уже изложение самой логики, как я ее понимаю и определяю, т.е. как  науки  о
слове (логосе), именно о внутренних формах словесного выражения (изложения).
   Примечание. Собственно, называние, как также установление (Setzung),  где
предикатом служит имя, формально есть уже логическая функция. Только поэтому
и возможно, что наименование  есть  не  просто  чувственный  акт  (например,
ассоциативная   связь   двух   чувственных   комплексов,   восприятий    или
представлений), а акт умственный - подразумевание. Особенность  наименования
как предикации - в том, что предметность предиката здесь не вещная, а именно
номинативная. (Ср. к этому нижеследующие замечания об  онтическом  характере
синтаксических форм.)
   С
   a
   Определение  "слова",  из  которого  я  исхожу,  обнимает   всякое,   как
автосемантическое, так и синсемантическое языковое явление. Это  определение
настолько широко, что оно  должно  обнять  собою  как  всякое  изолированное
слово,  "словарный  материал",  так  и   связное,   следовательно,   период,
предложение,  также  как  и  любой  их  органический  член  или  произвольно
установленную часть. Я прибег к такому  определению,  чтобы  сберечь  место,
иначе необходимое для доказательства  того,  что,  действительно,  какую  бы
конкретную часть из целого человеческой речи мы ни выделили, в ней  хотя  бы
виртуально заключены свойства, функции и  отношения  целого.  Логика,  между
прочим, давно уже извлекает пользу из той мысли, что "суждение" (предложение
собственно) есть "понятие"  (термин)  explicite,  а  понятие  есть  суждение
implicite.  Такая  общая  предпосылка  и  дала  мне  возможность   поместить
логические формы в простое отношение между  морфологическими  и  онтическими
формами предметного содержания. Так как в широком смысле термином морфология
пользуются, включая в нее и учение о формах  "предложения",  т.е.  учение  о
синтаксических формах, то специальный вопрос о роли  последних  в  структуре
слова как будто решался простым включением этих форм в морфологические.  Но,
во-первых, морфему в  тесном  смысле  все  же  нужно  отличать  от,  скажем,
синтагмы, хотя  бы  последняя  не  имела  иного  телесного  носителя,  кроме
морфемы, и хотя бы  морфема  сама  определялась  только  из  наблюдения  над
синтаксическою динамикою слова, а во-вторых, в синтагмах как формах  имеются
свои особенности, которых без некоторого хотя бы уяснения оставить нельзя.
   Было бы самым простым, в  развитие  предлагаемой  мною  схемы,  поместить
синтаксические  формы  между  формами  морфологическими  в  узком  смысле  и
логическими. Исходя из природы самой синтаксической  формы,  можно  было  бы
убедительно мотивировать предназначаемое ей таким образом  место.  С  другой
стороны, непосредственно видно,  что  и  положение  логических  форм  вполне
прояснится  лишь  тогда,  когда   мы   их   сопоставим   прямо   с   формами
синтаксическими  и,  следовательно,  динамическими,  а  не  с  неопределенно
морфологическими формами  или  с  определенными  чистыми  морфемами,  всегда
статическими -  даже  в  своей  истории  (эмпирической).  Роль  и  положение
логических  форм  и  не  осуществляются  в  живом  языке,  и  непонятны  без
посредства синтаксических форм.
   И действительно, такое представление о положении синтаксических  форм  не
неправильно. Но оно ничего нам не даст, если мы будем понимать  его  слишком
упрощенно, не входя в детали некоторых исключительных его особенностей. Если
представить себе углубление от фонетической поверхности к семасиологическому
ядру слова как последовательное  снимание  облегающих  это  ядро  слоев  или
одежек, то синтаксический слой облегает последующие причудливо вздымающимися
складками, особенности которых тем не менее от  последующего  строения  всей
структуры не зависят и сами на нем не отражаются.  Лишь  взаимное  отношение
этого  синтаксического  и   ближайшего   логического   слоя   дает   сложный
своеобразный рисунок, отображающий на себе  особенности  строения  названных
складок. Или если весь процесс изображается как восхождение по ступеням,  то
оказывается, что со ступени  синтаксической  нельзя  просто  перешагнуть  на
логическую, а приходится перебираться с одной на другую  по  особым,  иногда
причудливо    переброшенным    соединительным    мостам.    Между    формами
синтаксическими и логическими происходит, таким  образом,  как  бы  задержка
движения мысли, иногда приятная, иногда затрудняющая  продвижение  (задержка
понимания), но такая, на которую нельзя не обратить внимания.
   Вдумываясь в существо синтаксических форм и замечая, что и их особенности
(как морфологические,  так  и  акцентологические)  исчерпываются  чувственно
воспринимаемыми эмпирическими свойствами, мы видим,  что  их  отношение  как
форм к идеальным членам словесной структуры есть отношение не существенное и
органическое, а только условно-конвенциональное. Это, конечно, есть знак, но
знак   не   только   семасиологический   или    номинативный,    но    также
симптоматический, скажем. Одна и та же фонема, resp.  морфема,  выступает  и
как знак значения и вещи, и как знак того, что она есть этот знак.  Это  как
бы  nomen  вещи  и  в  то  же  время  nomen  nominis.  Например,   окончание
винительного падежа указывает (называет  и  означает)  не  только  вещь,  на
которую переходит действие другой, но  также  то,  что  название  этой  вещи
занимает  место  "дополнения"  в  данном  предложении.  Фонема   и   морфема
"падежного окончания" являются,  таким  образом,  признаком,  симптомом  его
особого, "вторичного" номинативного значения, как бы  второй  производной  в
номинативной функции слова. Если вообразить язык, лишенный какого бы  то  ни
было рода морфологических и синтаксических примет, можно было бы ввести  две
системы особых названий, акцентов или просто индексов, прибавление которых к
словам-именам языка указывало бы всякий раз  роль  их  в  аранжировке  речи.
Частично нечто аналогичное осуществляется в китайском языке,  но  в  большей
степени в задуманной Раймундом Луллием Ars magna или в  ars  characteristica
combinatoria Лейбница, также  в  символической  логике  (логистике)  и  даже
просто в математической условно-символической речи,  которая  пользуется  не
только знаками "вещей" и  отношений  между  ними,  но  также  знаками  своих
действий со своими знаками. Условимся, например, цифрами и строчными буквами
обозначать приставочные морфемы, а прописными  синтаксические  формы,  resp.
синтаксическое место имени, и вообразим, что лексикон вещных  имен  в  нашем
языке состоит из букв и сочетаний букв греческой транскрипции.  Тогда  можно
было бы получить следующие графические изображения:
   пусть ( - отец, (( - любить, ( - сын, тогда Sns(Pps3((Oas(  означало  бы:
отец  любит  сына,  и,  например,  формулы  Oas(Pps3((Sns(,  Xvs(Yis2((Oas(,
Sns(Pfs3((Oap(, должны означать: отца любит сын, отец, люби сына! отец будет
любить сыновей. И притом,  значение  тут  остается  независимым  от  порядка
символов (, ((, (, каковой порядок при других  условиях  сам  может  служить
синтаксическим знаком, что фактически имеет место в реальных языках.
   Из этого примера видно,  что  синтаксические  значения  (SPOXY)  отмечают
одновременно 1) вещи и отношения ((, ((, (), 2) морфемы, корневые ((, ((, ()
и приставочные  (ns,  ps2,  etc).  Но  из  него  видно  еще  и  другое:  без
синтаксических знаков можно вполне  обойтись  и  тем  не  менее  безошибочно
читать и понимать наши формулы. Также и в реальном языке мы можем обходиться
без   синтаксических   знаков   синтаксического   (quasi-логического   наших
грамматик) ударения, интонации, порядка слов, пауз и т.п.
   Это  показывает,  что  синтаксические  формы  для  передачи  смысловых  и
онтических отношений вещей в структуре слова  принципиально  не  нужны.  Они
могут  служить  при  случае  даже  помехой,   задержкой   пониманию.   Одних
морфологических форм для осмысленной речи было бы достаточно, от них переход
к логическим формам так же прост, т.е. логические формы могут так же  хорошо
обуздать морфологическую материю, как то делают и  формы  синтаксические,  -
что  и  ввергает  грамматиков  в  соблазн  и  грех   измены   синтаксису   и
прелюбодеяния с логикой...
   Идеальная  "ненужность"  (не  необходимость)  синтаксических   форм   или
реальная ненужность для них особых, помимо морфологических,  знаков  наперед
предсказывает то, к чему мы сейчас придем иным путем.  Синтаксические  формы
суть формы собственно не  данные  прямо  во  внешнем  знаке,  а  суть  формы
подразумеваемые, "чистые" и как такие, следовательно,  формы  онтологические
sui generis. Их  подразумеваемость  и  вскрывает  их  динамическую  природу.
Напротив, морфологические  формы  есть  как  бы  статическое  регистрирующее
резюме из наблюдения живого  в  синтаксисе  языка.  Синтаксис  -  изложение,
морфология - индекс и оглавление к нему.
   Лишенным син