какого содержания.  Никакое,
ничтожное, содержание в  многообещающей  форме  есть  эстетическая  лживость
(Ахматова, напр<имер>) - знаменование  потери  восприятия  и  чувства  мира.
Бытие космоса распалось в буднях,  быль  слова  не  уразумевается,  остается
мозаика  клочков  быта,  выдаваемая  за  монолитную  действительность.  Есть
разбитые догматы,  затасканные  учения,  есть  теософическая  пошлость,  нет
истинно-религиозного ни на что эха. И есть еще  раздвоение,  расщепленность,
расплесканность. Есть гений  художника  Андрея  Белого,  и  есть  размахайка
кристаллографа   Андрея    Белого,    гениальная    эпопея    ("исторической
действительности") и гностический гербарий. Недаром Борис  Бугаев  жаловался
на Андрея Белого: ему жутко при виде двух Андреев Белых.
   Один из них дал любопытное толкование  Двенадцати:  "И  вот  в  Катьке  и
Петьке Двенадцати, в том звуке  крушения  старого  мира,  который  Александр
Александрович услышал  со  всей  своей  максималистической  реалистичностью,
должно было быть начало восстания, начало  светлого  воскресения,  Христа  и
Софии, России будущей: - впереди - "в светлом [!] венчике из роз, впереди  -
Исус Христос". Да  не  так  же  это  надо  понимать,  что  идут  двенадцать,
маршируют, позади жалкий пес, а впереди марширует Исус Христос, -  это  было
бы действительно идиотическое понимание. "Впереди Исус Христос" - что это? -
Через все, через углубление революции до революции жизни, сознания, плоти  и
кости, до изменения наших чувств, наших мыслей, до изменения нас в  любви  и
братстве, вот это "все" идет к тому, что "впереди", - вот к какому "впереди"
это идет".
   "Пес", конечно, ясен,
   Поджавший хвост, паршивый пес,
   пристал к товарищам, отстав от благодетеля,
   ...Скалит зубы - волк голодный -
   Хвост поджал - не отстает -
   Пес холодный - пес безродный...
   Христос  все  же  не  так-то  ясен.  Твердо   одно:   "максималистическая
реалистичность". Стало быть,  внешность  -  знак?  Но  какой  же:  цель  или
видение? По-видимому, видение!
   - Кто еще там? Выходи!
   ........................................
   - Кто в сугробе - выходи!..
   ........................................
   - Эй, откликнись, кто идет?
   - Кто там машет красным флагом?
   ........................................
   - Кто там ходит беглым шагом,
   Хоронясь за все домами
   Чего же видение и знак и символ? Не трансцендентного  "ничто",  а  прежде
всего собственного сознания, совести. И  это  двояко:  (1)  как  -  "во  имя
Христа" и (2) как укор - "что же делаем"? В первом ничего  антихристианского
нет.  Христианство  одинаково  осуществляло  во  имя  Христа  и  убийство  и
социализм - последнее не как экономический план - хотя бывало и такое,  -  а
просто  в  виде  игры  на  худших  струнах  человеческой  души,  vulgo,  как
утверждение забитого, нищего, убогого, жалкого, больного, и  притом  превыше
энергичного,    талантливого,    сильного,    бодрого,    здорового.    Так,
антихристианского или нехристианского в этом ничего не было бы, но  была  бы
неправда реальная, а потому и символическая. У нас и  до  революции  Христос
отождествлялся с  "попом".  В  этом  своеобразный  демократизм  православной
русской церкви. И у римских католиков и у греческих Церковь - Христос, но  у
первых папа, у нас поп (все равно, иерей, архиерей,  при  случае  и  диакон,
хотя, конечно, и тепло: "батюшка"). Там сосредоточенно, здесь дистрибутивно.
   Помнишь, как бывало
   Брюхом шел вперед,
   И крестом сияло
   Брюхо на народ?
   В   результате,   "долой   папу"   ничего   серьезного   не   обозначало:
протестантский маргарин, а "долой попов" стало означать "долой  Христа".  Но
так как укол совести - в венчике из роз - все-таки, и с  малолетства,  -  то
как же отогнать навязчивое видение?
   - Ишь, стервец, завел шарманку,
   Что ты, Петька, баба что-ль?
   - Верно, душу наизнанку
   Вздумал вывернуть? Изволь!
   - Поддержи свою осанку!
   - Над собой держи контроль!
   И снова, и снова, и снова -  беспокоящее  видение,  и  все  настоятельнее
тревога, что видение - действительность, та самая разрушаемая и  разрушающая
действительность.
   - Все равно, тебя добуду,
   Лучше сдайся мне живьем!
   - Эй, товарищ, будет худо,
   Выходи, стрелять начнем!
   Действительное  выстрелов  не  боится.  Знак,   слово,   имя   -   всегда
действительны, всегда реальны.  Одно  только  имя  -  и  видение  оплотнеет.
"Здраво рассуждая", раз отвергнут Сам, должно быть и Имя  "изъято"  -  может
быть, с затаеннейшею, "завиральною" мольбою к Нему же  о  снятии  бремени  с
души...
   - Ох, пурга какая, Спасе!
   - Петька! Эй, не завирайся!
   От чего тебя упас
   Золотой иконостас?
   Бессознательный ты, право,
   Рассуди, подумай здраво -
   Значит, все "долой" - в "бессознательность": и Его, и Имя, и просто голос
совести человеческой!.. Здесь-то рука и хватается приподнять  завесу...  Что
за нею предстало Блоку? Холодное ничто, о котором  поэт  не  говорит,  да  и
сказать о ничто нечего. Лишь проникает в душу беспредметный ужас,  рождающий
отчаяние перед невозрождением, отчаяние  от  того,  что  все  -  понапрасну,
отчаяние, что  в  самой  революции  -  старый  быт,  "старый  мир,  как  пес
паршивый"... И, вдруг, в самом деле, не  видение  есть  действительность,  а
трансцендентное, нами гипостазированное, наше старое нигилистическое  ничто?
Значит,  оно  -  не  кошмар  и  впредь  останется?..  Есть   у   Блока   две
обнадеживающие строки:
   Трах-тах-тах! - И только эхо
   Откликается в домах...
   Только вьюга долгим смехом
   Заливается в снегах.
   Заливается смехом злобным, торжествующим, издевательским? - Нет, едва ли!
Но тогда этот смех не над провалом и бездною, а только над легкою  неудачей,
над смешною ошибкою: само "трах-тах-тах" по  действительному  видению  -  не
действительно, не реально, иллюзорно. В этом - надежда. Ошибался  поэтому  и
тот, кто говорил "вполголоса": "- Предатели! -  Погибла  Россия!"  Ошибался,
Россия не погибла.
   Новая действительность не может быть романтическою  реставрацией  Москвы,
ибо почему же  и  для  чего  же  была  революция?  И  всякое  Возрождение  -
патриотично. Вопрос только в том, будет  ли  оно  европейским?  Христианство
довело  свою  культуру  до  кризиса.  В  этом  признаются  называющие   себя
христианами. Условно противопоставление культуры и цивилизации, но, раз  оно
сделано, всмотримся в него.  Христианская  культура  дошла  до  христианской
цивилизации. Крестом осеняли и святою водою кропили не  только  человеческие
лбы, но и стальные машины. Культуру изгадили цивилизацией - в  этом  каются,
но не раскаиваются. Не раскаиваются - это видно из того, что  в  жалобах  на
"кризисы" взывают о спасении к востоку. Где же на Востоке культура?  Восток,
как и все мировое варварство, способен только к восприятию,  к  усвоению,  а
может быть, и к творчеству, цивилизации. Инженер с  раскосыми  глазами  -  в
этом ничего противоестественного, но Платон, Эсхил, Данте, Шекспир, Гегель -
с раскосыми глазами - мотив из Гойи.
   Скандальная  книга  Шпенглера  сильно  шумит,  и  его  противопоставление
культуры и цивилизации на наших глазах делается для толпы  каноническим.  Из
него извлекают мудрость  и  поучение.  Между  тем  именно  у  Шпенглера  это
противопоставление  только  формально,  и  чем  его  заполнить   -   вопрос.
Цивилизация есть "завершение и исход" культуры. И потому  "каждая"  культура
имеет свою цивилизацию. Как  будто  в  мире  существует  не  одна  культура,
варьирующаяся по народам, не единая и генетически и существенно! Да уж  если
цивилизация   -   "исход   и   завершение",   то   какой   смысл   в    этом
противопоставлении? - Отливы и приливы, ниже и выше. Но новый  прилив  разве
не есть Возрождение, т.е. продолжение той же единой культуры? Разница должна
быть принципиальною. И при  всем  этом  Шпенглер  говорит  об  "исторической
философии", о "мире как истории"... Но, вот, дальше, уже не формально, а  по
содержанию: оказывается, что наша философия страдает органическим пороком  -
невмешательством в практическую жизнь. Что это значит? Это значит: 1) из нее
не глаголет "душа времени". Конечно, это - порок. Но  спрашивается,  где  же
эта философия и когда вообще существовала философия, которая не выражала  бы
времени? Куда же девался пресловутый историзм? Но 2) - и тут суть дела яснее
- вот, напр<имер>, досократики были купцами и политиками, Платон едва жизнью
не поплатился за то, что хотел подправить сиракузские дела, Декарт - "первый
техник своего  времени"  (!),  а  современные  философы  -  не  техники,  не
политики, не купцы.  Если  фон  Гертлинг  еще  не  умер,  он  может  выдрать
Шпенглера за уши, да и не один фон Гертлинг. Но  это  едва  ли  чему  научит
Шпенглера - хозяином фактов он считает одного себя. Существенно другое: если
факт, что философы не торгуют, не электрифицируют, не санкционируют смертных
приговоров, - признак цивилизации,  то  да  здравствует  цивилизация!  Если,
наоборот, факт, что философ-инженер есть признак цивилизации, а не культуры,
признак  восточной  мудрости  и  философии  именно  не  установившейся,   не
осознавшей,  что  ее   участие   в   великой,   как   выражается   Шпенглер,
действительности есть мысль, а не  купля-продажа  и  не  сооружение  водяных
турбин, а тем паче не преследование  свободного  слова,  тогда,  пожалуй,  и
насчет "гибели Запада" придется сделать диагноз иной, чем тот, какой  ставит
Шпенглер. У Шпенглера все меряется "доселе" и "отселе", считая с года выхода
его книжки. "Открытий" и изобретений у него, поэтому, столько,  что  хватило
бы на тринадцать инженеров.  Но  лучше  бы  ему  не  "открывать",  а  просто
сослаться  на   то   противопоставление   цивилизации   культуре,   которое,
действительно, следовало бы сделать каноническим и которое было  указано  на
его собственной родине более ста лет  тому  назад.  Во  всяком  случае,  ему
пришлось бы извиниться, по крайней мере, за не  считающееся  с  историческим
первенством терминологическое злоупотребление. Сто пятнадцать лет тому назад
знаменитый Фридрих Август Вольф писал: нельзя ставить на одну доску египтян,
евреев, персов и другие восточные народы с греками  и  римлянами.  "Одно  из
главнейших различий между теми и другими народами состоит в том, что  первые
или вовсе не возвысились над тем родом образованности, который надо  назвать
гражданскою  выправкою  или  цивилизацией,   в   противоположность   высшей,
собственной культуре духа, или возвысились лишь  в  незначительной  степени.
Первый род культуры - - - рачительно занимается условиями жизни, нуждающейся
в безопасности, порядке и удобстве; он для сего пользуется  даже  некоторыми
высшими изобретениями и знаниями, которые, однако, -  -  будучи  найдены  не
научным путем,  не  должны  были  никогда  пользоваться  славою  возвышенной
мудрости; наконец, этот род культуры не только не нуждается в литературе, но
и не созидает ее - причем под литературою понимается комплекс  сочинений,  в
которых делаются вклады для просвещения современников не  отдельною  кастою,
сообразно с ее должностными целями и нуждами, но каждым из народа, сознающим
в себе высшие идеи". Вот в этом-то и дело!
   Вольф - один из возродителей  немецкого  народа.  Он  начинал  с  Гомера.
Оттуда же начинается и всякое Возрождение.  Начинаем  ли  мы?  Начнем  ли?..
Цивилизаторское и просветительное подражание античным формам у  нас  было  и
есть. Нужно больше и больше. Нужно  дойти  до  собственного  мастерства,  до
софийности. Нужно дойти до искусства  в  воспитанных  формах  выразить  нашу
действительность.  Нужно  стать  европейцами  не  по   копированию,   а   по
воспроизведению красоты. У нас раньше кричали, что мы -  "между"  Европою  и
востоком. Это - неверно. До сих пор это "между" занимали немцы. Только после
поражения немцев мы можем стать между ними и востоком. Для этого нужно стать
Европою, а Европа, еще и еще и еще  раз,  зачиналась  на  берегах  Эгейского
моря.
   Вслед за Шпенглером христианские цивилизаторы и  у  нас  пугают  "закатом
Европы". Нимало не страшно! Крушение Германии не есть  крушение  Европы,  да
еще и Германии - крушенье ли? Шпенглер изображает  Западную  Европу  в  виде
Фауста. Но, собственно, почему, и главное - за  что?  -  Хотя  бы  гетевский
Фауст, а то - нет, Фауст просто,  "вообще"!..  За  что?..  Фауст  -  повеса,
фокусник и  шарлатан,  с  безграничною  похотью  и  плоскою  рассудочностью,
теософ. За что и почему это  -  образ  Западной  Европы?  Фауст  -  немецкое
изобретение, хотя Шпенглер и  сделал  "открытие"  "доселе"  неведомого,  что
фаустовская душа обрела тело  в  западной  культуре,  как  она  "расцвела  с
рождением романского стиля в X веке на северных [!] равнинах между Эльбою  и
Тахо" (S. 254). Все же славяне  этой  души  не  приняли,  не  приняли  ее  и
романские народы, если не считать, как то делает Шпенглер,  "равнины"  между
Тахо и, скажем, Луарою "северными"... Англичане - но, вот признание Фауста у
Марло:
   И я давно покончил бы с собою,
   Когда бы сладость чувственных отрад
   Отчаянья в душе не побеждала.
   (Перев. Бальмонта).
   Только в глазах немца, и то после 14-го  года,  такая  автохарактеристика
может быть признана идеалом англичанина. Наконец, не  приняли  и  мы  -  уж,
кажется, до чего неутоленные, неугомонные и стремительные!.. Или неужто наши
Пушкин и Достоевский - Фаусты? К сюжету "Фауст" подходили, как  известно,  с
разных сторон, но не кто иной, как Пушкин, в двух словах запечатлел источник
"неутоленности" Фауста: "Мне скучно, бес". А пушкинский Мефистофель  дает  и
исчерпывающее объяснение фаустовского taedium -
   ...думал ты в такое время,
   Когда не думает никто...
   Но это и есть connubium  рассудочности  и  похоти1.  Говорили,  что  Иван
Карамазов - русский  Фауст,  хотя  он  душу  черту  и  не  прозакладывал,  а
совершенно национально  "упивался"  и  "убивался".  Уж  если  какой-либо  из
Карамазовых - Фауст, то скорее всего Федор Павлович,  который  умел  отлично
обделывать свои имущественные делишки и в то же время был  сладострастнейшим
человеком во всю свою жизнь. Фауст легенды  не  без  успеха  обделывал  свои
делишки, а насчет прочего вот что гласит бесхитростно-наивное повествование,
не предсказывавшее, а собиравшее "факты" и рассказывавшее их:
   Nach diesem kam der Geist Mephostophiles zu ihm und sagte: Wo du  hinfuro
in deiner Zusagung beharren wirst, siehe, so will ich deine  Wollust  anders
ersattigen, dass du in deinen Tagen nichts  anders  wunschen  wirst.  So  du
nicht kannst keusch leben, so will ich dir alle Tag und Nacht  ein  Weib  su
Bett fuhren, welches du in dieser Stadt oder  anderswo  ansichtig  und  nach
deinem Willen zur Unkeuschheit begehren wirst. In solcher Gestalt  und  Form
soll sie dir beiwohnen.
   Dern Doktor Fausto ging solches also wohl ein, dass sein Herz vor Freuden
zitterte; und reute es ihn, was er anfanglich hatte  furnehmen  wollen.  Und
geriet in eine solche Brunst und Unzucht, dass er Tag und Nacht nach schonen
Weibern trachtete, dass, so er heut mit diesem Teufel Unzucht trieb,  morgen
einen andern im Sinn hatte.
   B конце  концов,  не  ставит  ли  себя  Шпенглер  в  положение  турецкого
императора, во дворце которого Фауст, в образе Магомета провел шесть дней  и
ночей, и не воображает ли он, что  его  "фаустовские  души"  -  тот  великий
народ, который Фауст, как свое наследие, наобещал турку через его жен:
   Sie (seine Weiber) berichteten ihm, es ware der Gott Mahomet gewesen, und
wie er zur Nacht die und die gefordert, sie beschlafen und gesaget, es wurde
aus seinem Samen ein gross Volk und streitbare Helden entspringen.
   Но если Западная Европа не этот "великий народ" и  не  эти  "воинственные
герои", потомки Фауста, то непонятно,  за  что  Шпенглер  вдувает  в  Европу
"фаустовскую душу". Не потому ли, что Фауста терзают муки  "гносеологической
трагедии"? Но если Фаусту не нравилась схоластика, что довольно понятно,  то
почему "гносеологическая трагедия" требует обращения к магии и  некромантии,
а не к Гомеру или Платону?  Не  -  фаустовская  Западная  Европа  обратилась
именно к ним, и едва ли имеет основание жалеть об этом. Гете хотел заставить
поверить в какую-то бесконечную духовную  неутоленность  Фауста.  Верно:  не
только  философия,  но  и  искусство  -  от  неутоленности,   от   духовного
беспокойства.  Но  разве  Данте  от  неутоленности  знания  и  любви   начал
ловеласничать и искать приключений под руку с  чертом?..  Гете  был  большой
патриот и  кроме  того  hohe  Exzellenz,  ему,  понятно,  хотелось  украсить
национальное изобретение. Но отчего такое волнение за  судьбу  всей  Европы,
когда битый Фауст поднял вопль? Поделом, собственно говоря, бит.
   Все это - только свое, местное, нам даже и неприлично вмешиваться в  это.
Нам нужно наше собственное в Европе Возрождение,  начинаемое  с  возрождения
античности, а когда-то еще дойдем до "заката"? Сверх того "закат" античности
не лишил разума нового западного человека, и последний вбирал  в  себя  все,
что узнавал о ней. Не  торжествовать  следовало  бы  по  поводу  предречений
Шпенглера, а торопиться вобрать в себя побольше от опыта и знаний Европы.  А
там, впереди, видно еще будет, подлинно ли она "закатывается".
   Как бы ни было, у нас - слово за искусством, и прежде всего за искусством
слова. Как оно скажет, так и будет в  действительности,  в  мысли,  во  всей
нашей культуре. Россия теперь, как невеста:
   Россия,
   Ты ныне
   Невеста...
   Приемли
   Весть
   Весны...
   Земли
   Прордейте
   Цветами
   И прозеленейте
   Березами:
   Есть -
   Воскресение...
   С нами -
   Спасение...
   Кому суждено быть женихом?
   Один - с востока:
   Глаза словно щели, растянутый рот,
   Лицо на лицо не похоже,
   И выдались скулы углами вперед...
   Другой - "единый из вас":
   ...в тереме будет сидеть он своем,
   Подобен кумиру средь храма,
   И будет он спины вам бить батожьем,
   А вы ему стукать да стукать челом...
   Третий -
   К гипербореям он
   В страну далекую, к северу дикому,
   Взойдя на колесницу, правит.
   Лебеди белые быстро мчатся.
   Москва, 26 янв. 1922.
   II. СВОЕВРЕМЕННЫЕ НАПОМИНАНИЯ
   СТРУКТУРА СЛОВА IN USUM AESTHETICAE
   I
   1
   А
   Термин "слово" в нижеследующем берется как комплекс чувственных  дат,  не
только воспринимаемых, но и претендующих на то, чтобы быть  понятными,  т.е.
связанных  со  смыслом  или  значением.  Слово  есть  чувственный  комплекс,
выполняющий в  общении  людей  специфические  функции:  основным  образом  -
семантические  и  синсемантические   и   производным   -   экспрессивные   и
дейктические (указание, призыв, приказание, жалоба, мольба  и  т.д.).  Слово
есть  prima  facie  сообщение.  Слово,  следовательно,   средство   общения;
сообщение - условие общения. Слово есть не только явление природы, но  также
принцип культуры. Слово есть архетип культуры; культура -  культ  разумения,
слова - воплощение разума.
   Все равно, в  каком  качественном  чувственном  комплексе  воспринимается
слово. Эмпирически наиболее  распространенным  является  качество  звукового
комплекса. Одно качество может быть переводимо в другое. Законы и типы  форм
одного  качества  могут  быть  раскрыты  и  во   всяком   другом   качестве.
Художественное и вообще творческое преобразование форм одного качества может
рассматриваться как типическое для всякого качества.
   Слово есть знак sui generis. Не всякий  знак  -  слово.  Бывают  знаки  -
признаки, указания, сигналы, отметки, симптомы, знамения, omina и пр<оч.>, и
пр<оч.>. Теории о связи слова как знака с тем, что он значит, основанные  на
психологических  объяснениях  -  ассоциациях,  связи  причины  и   действия,
средства и цели, преднамеренного  соглашения  и  т.п.,  -  только  гипотезы,
рабочая ценность которых при современном  кри