аться,
который  один мог  бы, хоть  немного, быть мне  помехой, впутался
чрезвычайно неосторожно! Право, мне помогает моя звезда!.."

Открыв этот заговор, правительство не замедлило объявить о нем во
всеуслышание.   Все   чины   государства   явились  к   Наполеону
удостоверить его  в том,  что готовы употребить  все зависящие от
них средства  для уничтожения и впредь  подобных покушений на его
особу. Бонапарт отвечал им:

"Со  дня вступления  моего  в должность  верхнего правителя  было
сделано  множество  заговоров против  моей  жизни; воспитанный  в
лагере, я  никогда не  видал большой важности  в этих опасностях,
которых вовсе не боюсь.

Но не  могу не  быть тронут до  глубины души, помышляя,  какой бы
участи подвергся  ваш великий  народ, если бы  удалось совершение
последнего убийственного замысла; потому что замысел этот устроен
не столько против меня, сколько против народа.

Я уже  с давних пор  отрекся от сладостей частного  быта; все мое
время,   вся   моя  жизнь   посвящены  исполнению   обязанностей,
возложенных на меня судьбой и французским народом.

Заговоры  злых  людей  не  будут иметь  успеха.  Граждане  должны
оставаться спокойными: жизнь моя  не оборвется до тех пор, покуда
нужна отечеству. Но я хочу, чтобы народ французский знал, что для
меня  жизнь не  станет  иметь ни  цены,  ни цели,  если нация  не
сохранит ко мне любви и доверенности".

Высказывая  таким  образом, что  успехи  контрреволюции не  могут
иметь  места,  покуда  он   жив,  и  сопрягая  судьбы  Франции  с
собственной своей судьбой, Бонапарт довольно ясно высказывал, что
пожизненная власть, ему  вверенная, кажется ему недостаточной для
обеспечения будущности  государства, и  что он помышляет  о новом
порядке вещей. И мы вскоре увидим осуществление его замысла.

В  это время  Наполеон  запятнал себя  кровавым, неизгладимым  из
памяти  народов, преступлением.  Он  велел похитить  из баденских
владений герцога  Энгиенского, последнюю отрасль знаменитого дома
Конде, и предал его смерти.

Наполеон чувствовал и сам,  что убийство герцога навлечет на него
негодование современников и потомства, и потому при каждом случае
старался оправдаться.  Так, например, в своем  Духовном Завещании
он  говорит: "Я  велел  задержать и  судить герцога  Энгиенского,
потому  что  это  было нужно  для  безопасности,  пользы и  чести
французского народа..." Но где ж на это доказательства? Их нет; и
оправдание невозможно.

Предполагали,  что Бонапарт, окруженный  закоренелыми якобинцами,
которые  открывали ему  дорогу к  похищению престола,  хотел этим
убийством  дать им  ручательство  в том,  что Бурбоны  никогда не
возвратятся во Францию. Это  предположение не имеет решительно ни
малейшей  вероятности.  События  13  вендемьера и  18  фруктидора
служили уже  достаточно порукой за  расположения первого консула.
Были люди, например, Талейран  и Фуше, которые не менее Наполеона
должны были опасаться  восстановления законной власти Бурбонов, и
которые,  однако ж,  заняли впоследствии место  в Государственном
совете  Людовика XVIII.  В этом отношении  бесполезность убийства
герцога Энгиенского доказывается даже самим Бонапартом; он сказал
в своих Записках:  "Я никогда и не думал о принцах крови; да если
б  даже и  был  к ним  расположен, то  ничего бы  не мог  для них
сделать...  Я не  иначе мог  проложить себе  дорогу к  трону, как
вследствие того, что французский народ считал себя свободным..."



                             ГЛАВА XV

  [Бонапарт император. Булонский лагерь. Путешествие в Бельгию.]

Если бы Бонапарт домогался  власти с тем только намерением, чтобы
восстановить  в   государстве  порядок   и  подавить  кровожадную
революцию,  то  ему   бы  можно  было  удовольствоваться  званием
пожизненного  консула,  особенно  когда  ему  предоставлено  было
чрезвычайно важное право назначить себе преемника.

Но он хотел власти наследственной, хотел надеть корону и старался
приукрасить  это  действие  мнимой  необходимостью: "Одна  только
наследственная    власть,    говорит    он,    может    отвратить
контрреволюцию.  Покуда  я жив,  бояться  нечего;  но после  моей
смерти  всякий, кого  бы ни  избрал народ,  будет не  в состоянии
держать бразды правления... Франция многим обязана своим двадцати
дивизионным  генералам;   но  ни  один  из   них  не  может  быть
главнокомандующим  армией,  а  и   того  менее,  стать  во  главе
правительства". (Пеле де ла Лозер.)

Но  основательно ли  было  такое мнение  Бонапарта о  дивизионных
генералах? Мнение об их  неспособности быть главой государства, о
которой он  так утвердительно  и громко говорит,  не оказалось ли
впоследствии  ложным? И  не один  ли из  этих самых  генералов со
славой занимает  еще и теперь трон  Вазы? Положим, однако же, что
Бонапарт,  ошибаясь  в достоинстве  военных  своих товарищей,  не
признавал их  способными к  верховной власти; но разве  и в числе
гражданских чиновников, его окружающих,  он также не мог найти ни
одного способного?  А по праву назначить  себе преемника разве он
не мог избрать любого из чинов как гражданских, так и военных?

Мы  не  верим  искренности  вышеприведенных слов  Наполеона;  нам
кажется  неопровержимым,   что  если  Бонапарт,  оправдывая  свое
намерение, серьезно полагал, что нет во Франции человека, который
бы после  его смерти мог  достойно занять его место,  то, в таком
случае,  заблуждался  по  необъятному  своему честолюбию;  и  это
служит доказательством того, что  и на самый гений находят минуты
затмения, на просвещенный ум бывают минуты ослепления.

Наполеон,  конечно,  не мог  не  видеть,  что престолонаследие  -
ручательство  за благо  народа;  но вместо  того, чтобы  вместе с
троном  возвратить  это  право  законным наследникам  несчастного
Людовика XVI,  он хотел  присвоить его себе,  пренебрегая правами
династии, освященной религией и  веками. Но в 1804 году, что была
религия во Франции!

С другой стороны, Наполеона не окружали, как основателей династии
Бурбонов,   грозные  вассалы,   владетели   обширнейших  областей
государства, беспрестанно  готовые к непокорности  и к объявлению
себя  независимыми. Вместо феодальных  властелинов, наследственно
обреченных на  военное поприще, во Франции  возникли теперь новые
могущества - земледелие и торговля, науки и художества. Генералы,
наиболее  прославившие  свое  имя,  не  имели и  не  могли  иметь
никакого влияния на народонаселение,  и политика не могла считать
их  опасными противодеятелями.  Из всего этого  должно заключить,
что  Бонапарт  не  имел,  кроме  своего  ненасытного  честолюбия,
никакой положительной причины основывать новую династию. Что было
возможно  и  необходимо  во времена  феодальные,  то  не было  ни
возможно,  ни  необходимо  в   1804  году.  Но  Бонапарт  уже  не
довольствовался верховной пожизненной  властью. В его душу запала
гордая мысль стать основателем новой династии и возвести свой род
на  степень родов  царственных;  с той  поры его  полигика начала
действовать только  для достижения этой цели.  Шатобриан сказал о
нем:  "Гигант  не  совершенно  связывал  свою  судьбу  с  судьбой
современников; гением своим он  принадлежал к новому поколению, а
честолюбием к векам минувшим".

Двадцать восьмого  флореаля XII  года (18 мая  1804), когда сенат
поднес  ему  постановление  (Senatus-consulte), которым  Наполеон
призывался  к  восшествию на  трон  в  достоинстве императора,  и
утверждалось  за его  родом право престолонаследия,  Бонапарт еще
лицемерил и отвечал:

"Утверждение за моим  родом права престолонаследия я предоставляю
на рассмотрение французского народа. Надеюсь, что Франция никогда
не будет раскаиваться в том, что осыплет мое семейство почестями.
Во всяком случае, пусть знают, что мой дух перестанет почивать на
моих  потомках, как  скоро  они перестанут  заслуживать любовь  и
доверенность французского народа".

Эти слова явно могли  указывать на престолонаследие нс полное, не
совершенное,  а  только  условное.  Сегодня народ  меня  любит  и
доверяет мне,  и вот  я облечен верховной властью;  завтра тот же
народ  передумал,  изменил  свой  образ мыслей,  и,  следственно,
миропомазание  перед лицом  церкви не  вменится ни во  что; народ
возьмет обратно свою присягу, церковь свое благословение... И вот
до   какого  нелепого   заблуждения  может  довести   гордость  и
честолюбие!!.. Вот следствия замены законных царственных династий
династиями из рода частных лиц!..

Консул  Камбасерес,  на которого  было  возложено сенатом  отдать
Бонапарту ответ  от имени  нации, так говорил  товарищу, ставшему
его повелителем:

"Французский народ  в течение многих веков  испытывал всю пользу,
сопряженную с  правом престолонаследия.  Он видел в  коротком, но
горестном  опыте,  как  неудобна  противоположная система,  и  по
собственной,   свободной  воле   желает  принять   прежнюю  форму
правления.  Народ французский,  по  свободному праву  и свободной
своей   воле,  предоставляет  вашему   императорскому  величеству
власть, которой пользоваться сам  не считает сообразным со своими
выгодами. Он совершает этот  торжественный акт за себя и за своих
потомков  и  доверяет счастье  своих  поколений поколению  вашего
императорского величества.  Одно наследует  ваши доблести, другие
нашу к вам любовь и верность".

Наполеон отвечал:

"Все,   что   может   способствовать   благоденствию   отечества,
существенно сопряжено с нашим собственным счастьем.

Я  принимаю   титул,  который,  но  вашему   мнению,  может  быть
небесполезен для славы нации".

По окончании  аудиенции у императора сенат  отправился к Жозефине
для  принесения  поздравлений с  титулом императрицы.  Камбасерес
говорил ей:

"Ваше величество!

Молва  не  перестает  говорить  о тех  благодеяниях,  которые  вы
делаете  многим;  она  говорит,  что  вы,  всегда  доступные  для
несчастных,  употребляете   ваше  влияние  на  главу  государства
единственно  для  того,  чтобы  подавать  им  руку  помощи,  и  к
благодеяниям присоединяете  ту деликатность,  которая обязывает к
вам  еще  большей,   еще  сладости  ейшей  благодарностью.  Такое
благорасположение   вашего  величества  предзнаменует,   что  имя
императрицы Жозефины будет нам залогом надежд и утешений... Сенат
радуется, что  первый имеет честь  принести вашему императорскому
величеству свои усерднейшие поздравления".

Усердие  Камбасереса  было награждено  возведением  его в  звание
архиканцлера.  Нельзя   же  было   менее  вознаградить  человека,
занимавшего  второе место  в  республике, за  торопливое согласие
сделаться  первым  подданным  нового  императора, своего  бывшего
товарища. Лебрен назначен архи-казначеем.

Сама  присяга Наполеона,  как  императора, обличает,  что он  еще
опасался слишком раздражать республиканцев; вот в каких словах он
произнес ее:

"Клянусь  охранять  целость  владений  республики;   [1]  уважать
постановления  конкордата  и свободу  вероисповеданий; уважать  и
заставить  уважать  равенство  прав,  гражданскую и  политическую
свободу  и  обеспечить  неприкосновенность  национальных  имений,
проданных их настоящим  владельцам; не учреждать никаких налогов,
никаких   поборов  иначе,   как  в  силу   законов;  поддерживать
установленный орден  Почетного легиона  и управлять государством,
имея   единственной   целью   выгоды,   благоденствие   и   славу
французского народа".

Несмотря  на  все  эти  усилия показать  народу,  что  учреждение
империи   не   помешает   существованию   республики,   не   было
возможности,  чтобы  основание  новой  династии  было  безропотно
принято  закоренелыми  республиканцами и  не  возбудило  бы с  их
стороны  некоторых   сильных  возражений.  Знаменитейший  человек
партии республиканцев, Карно, снова возвысил свой голос и сказал:
"Со  времени   событий  18   брюмера  была  эпоха,   быть  может,
единственная в летописях мира. После Амьенского трактата Бонапарт
мог   выбирать   между   системой   республиканской  и   системой
монархической: он  мог привести в действие  все, что хотел; он не
встретил бы ни малейших  препятствий своей воле. Ему вверена была
свобода нации,  и он клялся  защищать ее: если бы  он сдержал эту
клятву,  то   исполнил  бы  ожидания  нации   и  покрыл  бы  себя
бессмертной славой..."

Но   голос   Карно   был   голос   вопиющего   в   пустыне.   Все
правительственные  сословия государства  единодушно  склонялись к
монархии; в сенате оказалось  только три человека, не разделяющих
общего мнения: Грегуар, Ламбрехт и Гара; Ланжюине находился на ту
пору в  отсутствии. Такова была сила  стечения обстоятельств, что
ветераны   Конвента   увидели  себя   внезапно  превращенными   в
придворных,  забыли свои  прежние  правила, свой  прежний язык  и
вчерашнюю одежду.

Генералы    республики   уступили,   подобно    бывшим   народным
представителям,  необходимости обстоятельств.  Они с  тем большим
удовольствием согласились  на новый  порядок вещей, что  видели в
нем ручательство  за неизменность  своего собственного положения.
Наполеон  на   другой  день  после   возведения  в  императорское
достоинство призвал к  своему трону знаменитейших своих товарищей
по  оружию, которых  облек  в звание  маршалов Франции;  то были:
Бертье, Мюраг,  Монсей, Журдан, Массена,  Ожеро, Бернадот, Сульт,
Брюн,  Ланн,  Мортье,  Ней,  Даву,  Бессьер,  Келлерман,  Лефевр,
Периньон и Серюрие.

Народ не только не  видел в этом отличии ничего предосудительного
республиканскому  равенству,  но  еще  находил, что  такие  знаки
отличия людям достойным, без различия роду и племени, ручаются за
равенство состояний.

Вскоре  по восшествии  на престол  Наполеон мог  ознаменовать это
событие актом милосердия. Решение уголовного суда от 10 июня 1804
приговаривало к  смерти Жоржа Кадудаля и  его сообщников. Генерал
Моро, любимый армией,  осужден на двухлетнее тюремное заключение,
но  приговор  изменен  на  вечное  изгнание. Между  тем  в  числе
приговоренных к  смертной казни  были люди знаменитых  фамилий, и
между  прочими господа  де  Ривьер и  де Полиньяк.  Самые сильные
ходатайства  были   употреблены,  чтобы  смягчить   гнев  на  них
Наполеона,   и  благородная   Жозефина   сама  приняла   на  себя
содействовать  успеху просьб  их  отчаивающихся семейств.  Под ее
покровительством госпожа де Монтессон  приехала в Сен-Клу и нашла
случай  представить  императору  госпожу  де Полиньяк.  Бонапарт,
увидев ее,  был тронут ее необыкновенной  красотой и сказал: "Вам
муж покушался на мою жизнь, следственно, я могу простить".

Великодушие императора не  остановилось на помиловании только тех
лиц, которые нашли за  себя сильное заступничество и ходатайство.
Девушка незнатной фамилии одинаково  успешно, как и знатная дама,
нашла доступ к императору и вымолила прощение своему брату.

Милосердие Наполеона простерлось на господ Лажоле, Буве де Лозье,
Рошелль,  Гальяр, Руссильон  и Карла  д'Озье; но Жорж  Кадудаль и
другие  его  сообщники не  избегли  казни. Пишегрю  самоубийством
окончил жизнь в темнице. "Казнь Жоржа, - говорит Наполеон в своих
Мемуарах, - не  внушила никому сожаления, потому что покушение на
убийство кого  бы то ни было  всегда отвратительно". Что касается
самоубийства Пишегрю, то ничуть  не мудрено, что в тогдашнюю пору
могли сказать,  будто смерть его последовала  по воле императора;
по тогдашнему  положению дел  некоторые, даже честные  люди могли
верить  этому.  Но  Наполеон сказал:  "Мне  бы  даже стыдно  было
оправдываться:  клевета слишком  неосновательна.  Что мне  было в
жизни или смерти Пишегрю?  Человек с моим характером не действует
без  важных причин.  Разве видали  когда, чтобы я  проливал кровь
из-за одного  каприза? Сколько ни старались  очернить мою жизнь и
характер,  но  те, которые  меня  знают,  знают и  то,  что я  не
способен   к  преступлению...   Пишегрю  просто  увидел   себя  в
беспомощном положении, и сильная  душа его не могла вынести мысли
о  позорной  казни;  он  или  отчаялся  в  моем  милосердии,  или
пренебрег им, и поднял сам на себя руку". (Мемориал).

Между  тем Людовик  XVIII  протестовал против  избрания Бонапарта
императором;  а  Наполеон  приказал  напечатать  этот  протест  в
"Мониторе",  как бы  доказывая тем,  что уверен в  расположении к
себе французов.

Четырнадцатого  июля, во  времена революции,  совершался народный
праздник в воспоминание  разрушения Бастилии; Наполеон не отменил
этого праздника  и по  случаю его назначил  первую раздачу знаков
ордена   Почетного  легиона.   Церемония   пожалования  кавалеров
происходила  в Доме  инвалидов.  Кардинал дю  Беллоа, архиепископ
парижский,  и духовенство  встретили императора у  дверей церкви.
Наполеон был окружен всеми великими чинами и сановниками империи.
После  божественной   службы  Ласенед,   великий  канцлер  ордена
Почетного    легиона,    произнес    речь,   приспособленную    к
обстоятельствам.

Кончив  речь,   Ласенед  вызвал   новожалуемых  кавалеров  первой
степени, в числе которых  был и кардинал Капрара; император надел
шляпу и посреди глубочайшего молчания произнес твердым голосом:

"Господа  кавалеры,  -   генералы,  офицеры,  граждане  и  воины,
клянетесь вашей честью, что  посвятите себя на службу империи для
охранения ее владений во всей их целости; для защиты императора и
законов республики... клянетесь ли?"

Все кавалеры отвечали: "Клянемся!",  и тотчас же раздались крики:
"Да  здравствует  император!"  Господин  Бурриенн, описывая  этот
случай, говорит,  что восторг присутствовавших  при церемонии был
неизъясним.

На  следующий за  тем день  Политехническая школа  получила новое
образование.

Через два  дня Наполеон отправился из  Парижа для осмотра берегов
Ла-Манша и  обозрения учрежденных там лагерей.  Он дал знать, что
предпринимает это путешествие для того, чтобы лично раздать знаки
Почетного   легиона  тем   храбрым   воинам,  которые   не  могли
присутствовать при  церемонии в Доме инвалидов.  Однако же вообще
полагали, что  личная раздача  орденских знаков не  что более как
предлог,  а истинная  цель  поездки Наполеона  - приготовление  к
приведению в действие любимого своего плана - высадки в Англию.

Войска  были расположены  уступами  по берегу  моря от  Етапла до
Остенда. Даву стоял в Дёнкеркене; Ней в Кале; Удино в Сент-Омере;
Мармон на границах Голландии,  а Сульт командовал общим лагерем в
Булонье.

По прибытии  своем в  этот последний город  Наполеон нашел войско
исполненным  энтузиазма.  Генералы  и  солдаты, все  думали,  что
сейчас отправятся в Англию; на этот счет беспокоились и в Англии.
Пятьсот судов  под командой Фергеля  (Verhuel), казалось, ожидали
только сигнала, чтобы  направиться к берегам Великобритании. Один
только Наполеон  знал существенное назначение  всех этих огромных
военных приготовлений.  Угрожая Англии,  он в то  же время видел,
что на горизонте континента  собираются тучи, что буря эта должна
скоро  разразиться, и  потому-то,  делая вид,  будто готовится  к
морской   экспедиции,    в   самом   деле    помышлял   о   войне
континентальной.

Недалеко  от Кесаревой  башни, на пространной  равнине, собралось
под  начальством  маршала  Сульта  восемьдесят  тысяч  воинов  из
Булоньского  и  Монтрельского лагерей.  Император  явился к  ним,
окруженный всеми знаменитыми французскими полководцами той эпохи.
Он  поместился  на  возвышении  вроде трона  и  повторил  громким
голосом  прежнюю формулу  присяги кавалеров.  Слова его  и теперь
были  приняты с  таким  же восторгом,  как при  церемонии  в Доме
инвалидов, и Наполеон был этим так доволен, что впоследствии один
из  его адъютантов,  генерал Рапп,  сказал, что  он никогда  - ни
прежде, ни после, не видывал императора таким веселым.

Однако  ж  радость  этого  дня была,  около  вечера,  потревожена
сильной   бурей,  грозившей   погубить  часть   флота.  Наполеон,
извещенный  об это