рапивина как хроник„ра, который в течение долгого времени
собирал  досье  -  факты  из  области  взаимоотношений  взрослого  и
реб„нка,  разнообразных аспектов этих взаимодействий и  основных  их
результатов.  Книга открывается главкой, которая так  и  называется:
"Когда  Крапивин  стал  Комиссаром". В ней  речь  ид„т  о  небольшом
инциденте   на  уроке,  описанном  ВП  в  "Палочках  для  Васькиного
барабана". Это был первый факт, положивший начало грандиозному досье
истории  преступлений против мира детства. В подобном ключе Цукерник
анализирует  и  "Валькины друзья и паруса", в  особенности  сцену  в
пионерской  комнате. Уже здесь заметно его пристрастие  к  подобного
рода  сценам, которые автор воспроизводит с протокольной  точностью.
Начиная  разбор  "Мальчика  со шпагой", автор  замечает,  что  "если
писатель,  обходившийся до этого рассказами и маленькими  повестями,
написал  целую  трилогию, то это значит: у  него  набралось  столько
материала  (выделено мной. Е.С.), что хватило на целое полотно"  (с.
41).  Подобная  терминология  не  случайна.  Цукерник  рассматривает
Крапивина  как  следователя  (полицейского  комиссара),  собирающего
материал, ведущего дело.
 На  материале  "Валькиных  друзей..." Цукерник  впервые  обозначает
Врагов  взрослых,  которых  необходимо  уничтожить  самыми  суровыми
методами.  В  анализе  "Мальчика  со шпагой"  (несомненно,  наиболее
удачной части книги) он демонстрирует деяния этих врагов во всей  их
красе.   Это  дядя  Сер„жи  Каховского,  начальник  лагеря,  вожатая
Гортензия Кушкина, завуч школы Елизавета Максимовна, мещане Дзыкины;
$   и многие другие упомянуты автором в этом списке. Все они - враги
мира  детей, которых надо "бить смертным боем в прямом и  переносном
смысле"(с.  58). Однако, чтобы бить смертным боем,  надо  уметь  это
делать,  и  это  да„т повод Цукернику завести беседу о необходимости
"активного  добра", по другой терминологии - "добра с кулаками".  Ох
уж   это   многострадальное   "добро  с   кулаками"!   Сколько   раз
применительно к Крапивину употреблялось это выражение.  Одни  ругали
его   за  отсутствие  такового,  другие,  наоборот,  выставляли  как
специальную  авторскую  позицию  и обругивали  за  это.  Между  тем,
Крапивин ни разу не высказался по этому поводу определ„нно, и делать
выводы  из  его произведений следует весьма осмотрительно.  Как  мне
представляется,  в  данном  случае  Цукерник  существенно   искажает
действительную авторскую позицию.
 "Колыбельную для брата" многие критики (например, Ю.Бриль) воспринялив сво„
время  как  самоповтор Крапивина, "ремейк" "Мальчика со  шпагой".  К
сожалению,  в  том  же  духе е„ рассматривает и  Цукерник,  отмечая,
однако,  бульшую  "памфлетность".  Действительно,  материал  в   ней
представлен  богатый  - автор цитирует "Колыбельную..."  страницами,
сопровождая комментарием чуть ли не каждое предложение.  "На  скамье
подсудимых"  у  автора  оказывается  достаточно  п„страя   компания:
школьные учителя, директор школы, хулиган Дыба. Конечно, больше всех
доста„тся  Еве Петровне. Она "меньшевичка, оппортунистка,  бериевка,
культово  порождение, ВРАГ!!!!!" (так у автора, с.122). Здесь  же  и
вожатая  из "Болтика", Римма Васильевна. Характерно, что ей,  помимо
всего прочего, вменяется в вину "метод ведения допроса(!) такой, что
Дзержинский  сначала уволил бы е„ из органов, а  потом  посадил  под
арест" (с. 97). Специфическая терминология налицо.
 После  "Колыбельной..." Цукерник с той же удручающей  методичностью
начинает  рассматривать  "Трое  с  площади  Карронад".  Прич„м  "для
непрерывности мысли" прямо с середины. Особый упор делается  на  то,
чтобы  собрать доказательства тезиса, что положение дел  на  границе
мира  взрослых и мира детей, описанноев "Колыбельной...", далеко  не
случайно. Если там описывалась ситуация, происходящая в обычной  или
даже   плохой   школе   (в   сво„м   духе,   Цукерник   делает   ряд
глубокомысленных нам„ков на некие события, которые имели в  масштабе
гороно или даже выше и которые и привели на директорское место  Анну
Викторовну),то  в "Трое..." описывается та же по сути  ситуация,  но
происходящая   в   хорошей   школе.   Весь   этот   разбор   венчает
принципиальная  для  Цукерника мысль о  невозможности  существования
мира  взрослых  и  мира  детей на одной территории(с.199  и  след.).
Детей, по Цукернику, необходимо изолировать от влияния всех взрослых
(в  том числе и родителей) в особых детских городках, где этих детей
будут   воспитывать  лучшие  из  лучших,  такие,   как   Г.Кошкар„в,
О.Московкин  и  им подобные. Несомненно, что Цукерник  может  делать
любые  выводы  на  основе  прочтения  им  произведений  ВП,  но  его
кардинальная   ошибка  в  том,  что  он  эти  свои,  мягко   говоря,
небесспорные выводы приписывает Крапивину. Прежде всего это касается
вывода, что "Крапивин хорошо знает, что дети должны жить отдельно от
взрослых (в том числе и от родителей)". Приписывать подобный  взгляд
Крапивину  -  значит, грубо искажать действительные  факты.  Так,  в
подтверждение  этой точки зрения, Цукерник ссылается на  рассказ  "Я
иду  встречать брата". Однако из него отнюдь не следует, что дети  в
XXII  веке  живут  отдельно от родителей и проживают  в  специальных
детских  городках.  Что  касается главного героя,  то  его  родители
погибли  и  поэтому  он  жив„т  в  интернате.  Кроме  этого,   автор
высказывает  надежду, что если Крапивину дадут  возможность,  то  он
выскажется  по этому вопросу более определ„нно. Что же...  Лишь  две
цитаты:  "...тысячи  матерей бросают детей, спихивая  их  в  приюты,
благотворительным  общинам и электронным  нянькам...  Будущим  детям
нужны  не  родители, а наставники". "Нынешний взрослый мир  обреч„н.
Rолько  те,  кто  сейчас  не отравлен этим  миром,  способны  спасти
человечество. Те, чьи силы, свойства и души не в пример  масштабнее,
чем  у  массы остальных людей. Те, кто будут неуязвимы..." Не правда
ли,  весьма похоже на выкладки Цукерника? Это из "Заставы на Якорном
поле",  и  принадлежат  слова  ректору Особого  Суперлицея  Кантору,
которого  вряд  ли  можно  считать выразителем  взглядов  Крапивина.
Следовательно, и трактовка Цукерника весьма сомнительна.
 Таково, собственно, "ядро" книги. Остальные "разборы" даны  лишь  в
подтверждение этой главной мысли. В этом смысле книга Я.Цукерника  -
пример,  показывающий невозможность применения ко всем произведениям
Крапивина  одной  ж„сткой  схемы. Как  отмечалось  выше,  эта  схема
наиболее  полно  отражает  лишь  содержание  и  смысл  "Мальчика  со
шпагой",  е„  "перенос"  на  другой  "материал"  делает  вс„   более
заметными  е„  изъяны. Так, несмотря на обширность цитат,  автору,на
мой  взгляд, не удалось показать подлинную динамику развития событий
и  отношений на протяжении "Колыбельной для брата". Для того,  чтобы
"подогнать  под схему" "Трое с площади Карронад", автор прибегает  к
ряду   искусственных  при„мов,  таким,  как  вычитывание  некоторого
тонкого   подтекста.  Натянутым  представляется  также   соотнесение
(фактически  приравнивание)  сцен  сбора  в  "Колыбельной..."  и   в
"Трое...".  Не  проявлено  существенное различие  их  содержательной
стороны  и,  главное,  различие мест,  занимаемых  этими  сценами  в
контексте  всего произведения. Если в "Колыбельной..."  сцена  сбора
действительно  в значительной степени ключевая, то в  "Трое..."  она
скорее  вспомогательная, не несущая смысловой  нагрузки.  Ещ„  более
нелепо   выглядит  поиск  противостояния  и  противодействия   миров
взрослых и детей в "Летящих сказках". Подсудимыми оказываются  здесь
Машка  (нет  в  ней непримиримости ко злу, что с не„ взять  -  т„лка
(терминология  авторская), под нож е„!),  Старший  Помощник  (просто
жалобщик  и  склочник), Диспетчер (замаскировался, а сам копает  под
л„тчика  Тополькова). Самым главным фактом повести считает  Цукерник
гибель  АНТАРКТИДЫ - взрослые злобно ликвидировали сей регион страны
Детства.   Идея-то сказки - ценность дружбы в мире детей - отмечена,
в  общем,  верно, но под каким соусом?! Ведь это сказка,  с  иронией
написанная  сказка,  а  не памфлет! Нет в этой  сказке  того  накала
отношений  "взрослый - реб„нок", который усматривает в н„м Цукерник.
Как   нет   их   и   в   "Ковре-самол„те",  где  Вера   Северьяновна
Холодильникова  и  два бандита вовсе не могут претендовать  на  роль
Врагов.   К  концу  книги  становится  совершенно  ясна  и  очевидна
некоторая композиционная рыхлость. Без определ„нной системы  следует
разбор  повестей  и  рассказов "Тень Каравеллы", "Гвозди",  "Лерка",
"Такая  была  планета",  "Оруженосец Кашка",  "Вершинины  старший  и
младший". Набор весьма произвольный, произведения разных лет, жанров
и  значимости;  автор не пытается как-то упорядочить этот  строй,  в
котором главная идея "Тр„х комиссаров" как-то теряется. К сожалению,
никак не отмечена специфика крапивинской фантастики. Почему-то автор
именует  ее "притчами". Представляется, что в данном случае Цукерник
неявно  придерживается точки зрения, вообще весьма  распростран„нной
среди  читателей,  -  что  фантастика для Крапивина  лишь  случайное
увлечение, и как фантаст ВП неоригинален и неинтересен. А между  тем
это  далеко  не бесспорно. Скорее можно было бы попытаться  доказать
другой  тезис  - "реалистические" произведения Крапивина  во  многом
производны   от  его  фантастики...  И,  наконец,  главная   неудача
Я.Цукерника  - разбор "Журавл„нка и молний". Понятно желание  автора
как-то   "укрепить"  книгу,  проиллюстрировать   е„   главную   идею
выразительным   материалом.  Однако  эта   иллюстрация   оказывается
неудачной,  материал в данном случае чужд схеме.  Цукерник  пытается
чисто  механически разъять произведение, разобрать его на  отдельные
образы и линии, но за этим разбором теряется само произведение,  сам
роман.  Это анализ без синтеза. Читая эту часть, постоянно зада„шься
"./`.a.,:  "Ну и что?". Для того чтобы как-то "притянуть"  материал,
автор   пользуется  своими  излюбленными  при„мами:  цитирование   с
пространными  комментариями, "вытягивание" длинной цепи  ассоциаций,
выискивание скрытого подтекста. Уместные, в общем, при„мы здесь лишь
обнажают,  делают  очевидным факт - ничего  принципиально  нового  к
сказанному   выше  автор  сказать  не  может.  Попробуем  проследить
авторскую  логику. От полуторастраничной характеристики Журки  автор
переходит к его маме и дедушке, попутно "цепляя" свой комментарий  к
совершенно   незначимым   деталям;  зачем-то   полностью   приведено
прощальное   письмо   дедушки  Журке;  далее   следует   пространная
характеристика  "образа  отца", характерно то,  что  соответствующие
этому  описанию детали приведены не в этом разделе, а позже;  "образ
Капрала"   иллюстрируется   цитатой   на   пять   страниц,   которая
сопровождена  комментарием, относящимся к отцу  Журки  (!);  попутно
упомянув  кабинетную систему, автор переходит к цитированию страниц,
относящихся  к  школе и учителям,  - нет слов, подмечены  любопытные
детали,  но,  собрав  в одном месте цитаты из  разных  мест  романа,
разных  контекстов, Цукерник необратимо разрушает целостное  полотно
романа,  опять-таки уходит от анализа динамики развития, сюжета.  На
11 страниц затянулась цитата, которую автор венчает словами, что "не
стоит  подробно рассматривать это описание". А зачем,  спрашивается,
стоило  его  вообще  приводить? Далее  следует  опять-таки  описание
Вероники Григорьевны и Лидии Сергеевны, а также изложение событий  с
отцом  Иринки.  Конечно, автор прекрасно понимает  недостатки  этого
своего  анализа,  а  поэтому просто "сворачивает"  его,  со  словами
"пожалуй,  незачем разбирать прочие линии этого романа.  Это  скорее
архитектурные излишества, хотя все они весьма интересны"  (с.  302).
Сравним  это со словами из начала книги, что у Крапивина вообще  нет
ни одной лишней детали, все они "играют" и имеют значимость (с. 46).
И    причина   такой   непоследовательности   очевидна.   Анализируя
"Журавл„нка...", Я.Цукерник изначально имел схему, шаблон для такого
анализа. Но материал оказал на этот раз значительное "сопротивление"
этой  схеме.  Также представляется очевидным и явная недостаточность
"фактоориентированной"  позиции в противовес  ориентации  на  анализ
сюжета,  шире  -  динамики развития событий. Ведь  сам  факт  что-то
значит   лишь   как  звено  в  цепи  других  фактов.  Следовательно,
необходимо прежде всего "раскрутить" эту цепь.
 Таковы  мысли, которые вызывает у меня содержательная  часть  книги
Я.Цукерника.  Что же касается авторской "прокурорской"  позиции,  то
каждый  может иметь сво„ мнение, и спорить в данном случае не  имеет
смысла.  Мне,  однако, становится несколько не по  себе...  Если  бы
гипотетический  "процесс"  над врагами  "мира  детей"  действительно
состоялся  и  обвинителем выступал Я.Цукерник,то  "страна  Крапивия"
лишилась  бы  двух  третей своих обитателей.  Впрочем,  "судьями"  в
данном  случае  являются читатели, и я весьма  сомневаюсь,  что  они
сочтут убедительными доказательства, привед„нные "прокурором".


                                         Анна Ямпольская (г. Москва)

                         Неожиданный ракурс
 Для  меня  совершенно логичным и закономерным был вопрос,  заданный
Владиславу  Крапивину Юрием Никитиным: вопрос о Викторе  Цое.  И  до
оторопи неожиданным - ответ ВП: с творчеством Цоя не знаком,  слышал
только   имя...   Не  правда  ли,  странно?  Ведь  близость   миров,
выстраиваемых обоими художниками, несомненна и очевидна.
 Краткая  заметка не претендует на литературоведческое исследование,
поэтомуя позволю себе лишь коротко коснуться некоторых мотивов.
 Мотив избранности, пути. "А может, у него нет дороги? Может, ты сам
заблудился? - Я-то? Нет, я знаю дорогу" ("Выстрел с монитора"). Один
из  важнейших,  на  мой взгляд, мотивов в творчестве  Крапивина.  Он
/`.e.$(b, пожалуй, через большинство его произведений. А  что  же  у
Цоя?  "Я  хотел бы остаться с тобой - просто остаться  с  тобой,  но
высокая в небе звезда зов„т меня в путь..." ("Группа крови"),  "Меня
жд„т  на  улице дождь, их жд„т дома обед" ("Закрой за мной  дверь"),
"Но странный стук зов„т в дорогу..." ("Одно лишь слово")... Надо  ли
продолжать?  Надо  ли  объяснять сущность метафор?  Практически  все
герои   Крапивина   выбирают  "дождь",  имея  возможность   обойтись
"обедом".  Можно  возразить, что не Крапивин и  не  Цой  это  первые
придумали.  Согласна.  Значит, источники  общие.  Общее  в  строении
мышления и восприятия. Никто же не станет отрицать, что люди  бывают
"из  одного карраса" (термин К.Воннегута, но ничего точнее придумать
не могу).
 Многообразие пространств, миров, возможность перехода. Ирреальность "безлюдных
пространств". Вс„ это есть у Цоя. После его смерти многие  говорилио
причастности  Цоя к иному миру. Можно соглашаться, можно  спорить,но
абсолютно   достоверно  одно:  юношеский  автопортрет  Виктора.   Он
изобразил себя с ослепительным светом в ладонях, отворачивающим лицо
от  этого  света. Избранность осознана, бремя е„ тяжело. Не  хочется
принимать  его,  но на тебя уже указали... Над головой  у  себя  Цой
нарисовал звезду, протягивающую к нему луч...

    "Стоя на крыше, ты тянешь руку к звезде  -
    И вот она бь„тся в руке, как сердце в груди.
    Что теперь делать с птицей дал„ких небес?
    Ты смотришь сквозь пальцы, но свет слишком ярок и чист.
    И звезда говорит тебе: полетим со мной!
    Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз".
                       (ранняя песня)
 Честное слово, после этих строк не хочется уже никаких слов. Вс„ сказано.
 Итак, Владислав Петрович текстов Цоя не знал. А Цой? Знавшие его  в
один  голос твердят о его пристрастию к чтению, да и сам он в  одной
из   ранних   песен  назвал  себя  "подростком,  прочитавшим   вагон
романтических книг". Вот ещ„ одна загадка!
 Оставляю е„ дотошным любителям исторических реалий. И заодно дарю им ещ„
одну параллель: помните, "город в дорожной петле"? Да-да, тот самый,
в котором "две тысячи лет - война". О ч„м бы это, а?..
 Для меня же ясно одно: Крапивину светит та же самая звезда, которая
светила Цою. Может быть, грани е„ им достались чуть разные...

                           "Мой" Крапивин
 Владислав Крапивин - своебразный феномен в нашей литературе. Его не только
читают  и  любят  самые разные люди (разные по возрасту,  профессии,
наконец;по причинам своего пристрастия к этому писателю).  Эти  люди
пытаются общаться, спорить, анализировать, следовательно - совершать
некоторые  движения души. Крапивину удалось облечь в  увлекательную,
доступную  форму  серь„зные философские вещи.  Его  книги  в  высшем
смысле учат жить, исключая при этому всякую назидательность.
 Почему же этот писатель привлекает разных людей? Потому, что истинное
явление  культуры - многогранно. Вот об этих "гранях" я и  предлагаю
поговорить.  Начну  с  себя  - что именно  привлекает  в  творчестве
писателя  меня? И очень надеюсь, что подобную работу  проделает  ещ„
кто-то. Пусть встретятся разные, дажевзаимоисключающие мнения.
 Думаю,  что  для  меня  наиболее  близки  следующие  мотивы:  мотив
детской  обиды  (эти  обиды  мы  часто  помним  всю  жизнь),   мотив
существования   нескольких   "правд",   нескольких    взглядов    на
происходящее  (наиболее ярко это выражено, на мой  взгляд,  в  книге
"Журавл„нок  и  молнии"), мотив избранности, своего пути  (проходит,
пожалуй,   через   все  произведения,  наиболее  ярко   воплощ„н   в
аллегорических),  мотивмногогранности пространств  (перекликается  с
мотивом "нескольких правд", так как каждый человек - это целый мир).
 Вследствие этого наиболее близкими мне вещами Крапивина считаю: "Журавл„нок
и  молнии", "Голубятню на ж„лтой поляне" (все три повести) и  "Гуси-
гуси, га-га-га".
 А вы, друзья?
                           -  -  -  -  -  -

 Мы  решили  с этого выпуска ТС начать печатать понемногу  тексты  и
аккорды  песен  на  стихи Крапивина, а также песен  других  авторов,
которые поют или пели в "Каравелле", и просто разных хороших песен.
 Три  песни, которые вы видите в этом выпуске, - на стихи Владислава
Крапивина. Музыка ребят из "Каравеллы".

                                * * *
              Am                               Dm
           В южных морях, и у севера дальнего,
           G                    C
           И у ревущих широт
            Dm       G               C            F
           Ходят эсминцы, скользят в море лайнеры,
            Dm          E          Am(A7)
           Бродит рыбацкий народ.

           Ветром их клонит, волнами высокими
           Им заливает огни.
           Трудно им в море, но вс„-таки, вс„-таки
           Легче, чем в прежние дни.

           Вспомним про тех, кого злыми поверьями
           Дома сдержать не смогли,
           Кто начертил нам гусиными перьями
           Первые карты Земли.

           В ч„м-то, друзья, с ними мы одинаковы:
           Так же не смотрим назад.
           Так же, как марсели, рвутся спинакеры,
           Если приходит гроза.

           Пойте ж, друзья, про выносливость паруса,
           Пойте про тех, кто был смел.
           Кто сквозь века прочертил в море ярости
           Огненный след каравелл.


                                * * *
                  Em                        Am
           Em
           Мне раньше казалось, что день этот очень дал„к,
                  H7
           Em
           Мне даже казалось, что он не прид„т никогда.
                 Am                        D                    G
           Но был парусов так стремителен белый пол„т,
                 C                                    B
           И следом за ними промчались года...
                B                                 Em
           Стоят экипажи, в шеренгах закончен расч„т,
                E