вал поданную Муратом конфету. Но стрихнина не было. После третьей
рюмки Заур чуть-чуть повеселел.
   - Муратик, скажи, сколько платить надо, - все отдам!
   - А, зачем платить?! Что такое деньги - тьфу! Были и нет - а друг  он
всегда друг, верно? Ты мне друг, да?
   - Конечно... - подавившись конфетой, еле выдавил Заур.
   - То, что с тобой в камере сделали, никто знать не  будет.  Пикнут  -
язык отрежу! Никто не попрекнет. Одежду сейчас тебе дадим новую. Пойдешь
на озеро - умоешься. Но только потом, когда одно дело сделаешь.
   - Какое дело? - почти прошептал Бубуев. - Мокрое?
   - Испугался, да? - улыбнулся Мурат. - Когда я за мокрые дела  брался?
Удивляешь меня, вах! Наверно, ты мне все-таки не друг,  если  так  плохо
про меня думаешь. Мурат - тихий человек, очень добрый.
   - Скажи, что делать надо...
   - Ерунда. Надо только в лес немного пройти. Метров двести. Там  будет
маленький камень лежать. Желтый такой, на череп похож немного. Поднимешь
камень, прочтешь записку. Там написано будет, что дальше делать. Понял?
   - Понял, да... - Заур встал.
   - Вот по этой тропинке иди, - указал Мурат. - Не  бойся,  все  хорошо
будет.
   Заур пошел по тропинке, изредка оглядываясь. Нет,  за  ним  никто  не
шел. Действительно, пройдя несколько сот  метров,  он  увидел  прямо  на
тропинке камень, и камень,  точно,  походил  на  череп,  был  гладкий  и
грязно-желтый. Под камнем Заур нашел записку.
   "Дальше иди, там будет двойная береза.  Где  палочка  сухая  в  кочку
воткнута, сними дерн. Что найдешь, бери с собой и читай еще записку".
   Заур пошел дальше. Береза оказалась совсем рядом с  тропой,  и  около
нее из  травы  торчала  сухая  палочка.  Заур  нагнулся,  сдвинул  дерн,
вырезанный  из  земли  совсем  недавно,  и  обнаружил  ямку,  узкую,  но
глубокую. В ямке лежало что-то продолговатое,  завернутое  в  газету,  а
сверху завязанное  в  прозрачный  полиэтиленовый  пакет.  Заур  разорвал
пакет, размотал бумагу. В руках у  него  оказался  обрез  двустволки.  В
маленьком пакетике он насчитал десять патронов с выкрашенными в  зеленый
цвет гильзами и остроконечными пулями.
   "А говорил - не мокрое!" - вздохнул Заур. Но все же  прочел  записку,
лежавшую в пакете вместе с оружием.
   "Молодец! Заряди стволы, остальные патроны положи в карман. Курки  не
взводи! Иди дальше, увидишь большой муравейник у сосны, три метра справа
от тропы. В сосне - дупло. Там найдешь еще  записку,  положишь  то,  что
взял у березы".
   В дупле, куда Заур сунул руку с опаской - на Кавказе в  дуплах  часто
живут змеи, - обнаружилась записка.
   "Опять молодец. Положи ствол так, чтоб из дупла не торчал, и  иди  до
перекрестка двух троп. Свернешь налево. Пройдешь до очень большого  пня.
Справа от корня под пучком травы будет ямка. Заберешь оттуда пакет. Все,
что в пакете, - твое! Положи за пазуху".
   Бубуев дошел до пня. В пакете, лежавшем под пучком  травы,  он  нашел
десять пачек  с  долларами.  В  записке  было  только  два  слова:  "Иди
обратно".
   Заур засунул пакет под рубаху,  сжег  последнюю  бумажку  и  повернул
обратно... Он шел очень довольный и даже не думал, зачем нужны  все  эти
передвижения, пункты, записки.  Он  не  считал  себя  вправе  спрашивать
Мурата. Мурат знает зачем. А он сделал, и добрый Мурат дал  ему  деньги.
Погулять по лесу - и такие деньги! Даже это его не удивило.
   Когда  он  миновал  пересечение  тропинок,  в  глазах  его   внезапно
сверкнула ослепительно яркая  алая  вспышка,  и  на  секунду  он  ощутил
страшную боль, которая мгновенно утихла.
   Пахнуло горелым. Заур обрел  способность  видеть  и  очень  удивился.
Зеленый русский лес куда-то исчез. Заур увидел  горы.  Черные,  мрачные,
без леса и травы, без снежных шапок. Не было  солнца  и  голубого  неба.
Сильный, жаркий ветер гнал по вершинам гор бесконечные  черные  и  серые
тучи. При  этом  моросил  странный,  очень  мелкий  дождь,  смешанный  с
копотью. Зауру было страшно. Он стоял  посреди  каменной  осыпи  на  дне
ущелья.
   - Э, дорогой, чего стоишь, а? - спросили из-за спины.
   Заур оглянулся и в двух шагах от себя увидел огромного роста  джигита
в  черной  мохнатой  папахе,  в  иссиня-черной  бурке,  из-под   которой
проглядывала черная черкеска с  серебряными  газырями,  а  также  тускло
поблескивал оправленный в серебро кинжал.
   - Ты кто? - спросил Заур, ощущая непередаваемый страх. Страх, который
волнами наплывал на него от этого черного джигита.
   - Я - Джабраил, - ответил тот, делая шаг к Зауру, - в отделе доставки
работаю.
   - У Мурата?
   - Ха! "У Мурата"... Кто такой Мурат, а кто Джабраил? Ты  мусульманин,
слушай?
   - Да... - Заур напряженно вспоминал рассказы бабушки.  Если  это  тот
Джабраил, о котором говорила она, то...  "Бисмилла-ар-рахмани-р-ра-хим!"
- хотел было крикнуть Заур, но тяжелая рука Джабраила уже легла  ему  на
плечо.
   - Поздно, дорогой. Это уже не поможет. Пошли, а?
   - Куда? - дрожа всем телом от ужаса, пролепетал Заур.
   - Туда, - Джабраил неопределенно махнул рукой куда-то в конец ущелья,
где что-то горело, распространяя  угарный  запах.  -  Не  бойся,  у  нас
весело!
   И Заур пошел, хотя совершенно не хотел никуда идти. Пошел, потому что
ноги уже не подчинялись ему, а подчинялись воле Джабраила. И поздно было
каяться в грехах...
   Впереди была Абсолютная Несвобода.

ЗАПИСКА ОТ ТАНИ

   Обе лодки - и та,  на  которой  плавала  компания  Колышкина,  и  та,
которой управлял Котов, - стояли у берега, вытянутые  носами  на  песок.
Все шестеро  "мореплавателей",  вволю  накупавшись,  мокрые  и  веселые,
лежали рядком на золотистом песке. Им было очень хорошо, а вот Дубыге  и
Тютюке настроение, прямо скажем, они подпортили.
   В присутствии четырех реликтовых, только что искупавшихся в  активном
плюсе, и Котова, тоже всего несколько часов как из святого ручья, Тютюку
прямо трясло и корежило. Однако уход Тани мог бы  окончательно  отдалить
от нее Котова, и тогда намеченная интрига против Вали  Бубуевой  терпела
крах. Тем не менее уходить ей  нужно  было  обязательно  -  опять  начал
размягчаться пограничный слой между сущностями Тютюки и Тани.
   Дубыга принял соломоново решение. Перенес с дачи  на  берег  реальную
Таню Хрусталеву, забрал Тютюку на борт "тарелки", а  Таню  искусственную
отправил на дачу  Запузырина.  В  материальную  оболочку  была  помещена
упрощенная сущность, которая  могла  распоряжаться  только  безусловными
рефлексами. Поскольку  эта  Таня  была  погружена  в  сон,  иного  и  не
требовалось.
   - Заур Бубуев ушел в Астрал, -  приняла  спецсообщение  "тарелка".  -
Встречен Джабраилом из отдела доставки. Общий  вес  2456  грехотонн,  по
сущности - семьдесят восемь процентов минуса. Спасибо!
   - Рады стараться, - проворчал Дубыга. - Нам-то за что? Он и  так  был
минусовой.
   - А вес? -  ответили  из  Астрала.  -  Вы  ему  напоследок  семьдесят
грехотонн добавили. Квартальный план - с опережением графика...
   - У нас тут ЧП, - доложил Дубыга. - Аж шесть  реликтовых  с  активным
плюсом. Дайте связь на Ужуга Жубабару!
   - Ну, ты оборзел! - хмыкнула спецсвязь. - Может, тебя на Сатану прямо
вывести? Ужуг на четвертом уровне. Могу попробовать Култыгу найти. Жди к
концу дня. А до этого действуй по обстановке. Береги стажера!
   - А я  один  тут  буду...?  -  Дубыга  закончил  матерным  словом.  -
Рекомендуют тебя беречь,  -  съязвил  он,  когда  связь  отключилась,  -
молодая поросль, дескать! А меня, значит, беречь не надо? У меня,  между
прочим, семь поражений  крестами,  четырехкратная  утрата  процентов  по
двадцать сущности, восемнадцать случаев контакта с  активным  плюсом  на
предельно допустимых дозах... Дескать, хрен с  тобой,  Дубыга,  офицеров
второго ранга до фига и больше.
   - Да что вы, командир, - самоотверженно заявил Тютюка, - не надо меня
беречь.
   - В том-то и дело, что надо... - проворчал,  смягчившись,  Дубыга.  -
Во-первых, сейчас от тебя все равно никакой пользы.
   - А во-вторых?
   - А во-вторых, ты мне можешь понадобиться и  должен  быть  в  хорошей
форме. Спать!
   Тютюка вырубился, а Дубыга продолжил наблюдение. Да,  активный  плюс,
вне всякого сомнения, действовал, и чем  больше  находились  в  контакте
между  собой  шесть  реликтовых,  тем  больше  усиливался  их   плюсовой
потенциал...
   - Ну, дела... -  подперев  подбородок  кулаками  и  подставив  солнцу
могучую спину, говорил Колышкин. - Я сейчас вообще как-то не так на  мир
смотрю. В нем же так много хорошего, а? Ведь это ж все вокруг нас, -  он
широко обвел вокруг себя рукой, - это же чудо?
   - Ага, - мурлыкнула Людмила, - я тоже что-то чую, только не знаю, как
сказать... Только вы не смейтесь!
   - Иногда вообще нельзя говорить, а  то  все  опошлишь...  -  степенно
заметила Шопина.
   - Точно, - кивнул Лбов, на мрачном лице которого  появились  какие-то
совершенно неожиданные черты. - Я где-то читал, только  забыл  где,  что
только дурак думает, что он может словами высказать все, что думает... В
точности, от и до...
   - А как же Христос? - спросил Колышкин. - Неужели и его мысли -  тоже
ложь? Я в том году от скуки купил Библию  и  стал  Новый  Завет  читать.
Что-то просек, что-то нет...
   - И наверняка что-то понял не так, - заметил Лбов.
   - Ну! Кто я и кто Христос. Вот я там прочел о тех, кто придет под его
именем и будет говорить, что, мол, они - это Христос. Как-то не запало -
прочел и все, вроде бы забыл. А тут, летом уже, закатился в Москву.  Иду
по  Манежной,  там  какой-то  праздник  отмечают  -  пузырь  трехцветный
горелкой надувают, парашютисты на площадь с  вертолетов  прыгают,  потом
вокруг Выставочного зала бегают. И тут же на  площади  какие-то  корейцы
крутятся, не наши, а южные. И раздают всем веселенькие такие  бумажки  о
том, что скоро придет Христос и заберет с собой миллион человек.  А  те,
кто останется, будут семь лет мучиться, пока он опять  не  придет  и  не
устроит всем разборку.
   - Я тоже такую листовку читала, -  кивнула  Таня.  -  Их  и  в  метро
раздавали. Цветные, вроде комиксов.
   - Ну вот, - продолжил Колышкин, - я, конечно,  виду  не  показал,  но
внутри у меня как-то нехорошо стало. Я только-только подумал,  что  надо
уже коттедж начать ставить, а выходит - зря? Меня-то уж Христос с  собой
не возьмет... А потом? Сплошные муки на Земле, а  после  -  в  геенну...
Перспектива, да? Дела, конечно, тоже пошли  хреново.  Завалил  в  кабак,
выпил. Еще тошнее стало. Снял какую-то бабу, а что с  ней  делать  -  не
знаю. Настроения нет. И когда уже опять один  остался,  вдруг  вспомнил.
Даже сейчас скажу наизусть: "Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас: ибо
многие придут под именем Моим и будут говорить,  что  это  Я,  и  многих
прельстят". Вот, прямо так и вспомнил. Потом посмотрел  -  точно!  А  я,
между прочим, в школе даже "Белеет парус..." наизусть  не  мог  выучить.
Все время по литературе трояки приносил. И сразу  после  того,  как  эту
фразу в уме сказал, - полегчало. Потому что понял - эти корейцы от балды
брешут.
   - Не знаю... - неуверенно пробормотала Соскина. -  Все-таки  страшно.
Не надо было тебе, Андрюшка, на эту тему...
   - А ты попробуй от себя все прошлое  оттолкнуть,  -  предложил  Котов
задумчиво, - и живи дальше так, чтобы самой себя не было стыдно.
   - А как? Раньше  все  орали:  "Живите  честно,  не  воруйте,  секс  -
буржуазное разложение, не пейте..." Ну и что? Кто-нибудь так жил?
   - Теперь тоже пьют. И больше, чем раньше, - мрачно  заметил  Лбов.  -
Сколько мы тут за три дня пробухали? Утром - башка вот  такая,  во  рту,
как будто навозу наелся, в сердце чего-то тюкает... И денег жалко. Вроде
все, думаешь, больше ни грамма.  А  тут  Андрюха  заначку  достает  -  и
буль-буль, карасики!
   - Ну дурак я, дурак! -  потупясь,  проворчал  Колышкин.  -  Ты  лучше
вспомни, что мы на работе делаем...
   - Не надо, братан.  -  Лбов  по-товарищески  положил  руку  на  плечо
Колышкина. - Владик прав, надо все это отпихнуть  подальше.  И  вино,  и
похабство, и все эти дела. Может, мы чего-то еще можем?
   - А что мы можем?! - тоскливо вздохнула Элла. - Я с  восьмого  класса
только по улице болтаюсь.
   - Ты пироги печь умеешь, - напомнил Колышкин, -  и  вообще  нормально
готовишь. Из  тебя  классная  жена  может  выйти,  если  мужик  толковый
попадется. Вам, бабам,  проще.  Вы  можете  стать  домохозяйками,  детей
растить, воспитывать - и уже будете жить правильно. А нам, мужикам, надо
что-то еще. Даже не в том дело, что надо семью кормить, деньгу зашибать.
Вот чую, что нужно еще что-то, чтоб себя уважать. Раньше я  это  понимал
так, что нужно иметь тачку, дачку, видак и  жратвы  побольше.  А  теперь
отчего-то кажется, что все это - труха и лажа. Жратву  как  сожрал,  так
и... это самое, обратно выпустил. Видак - ну раз посмотрел, ну  десяток.
Потом приедается. Дачка нужна, чтобы туда телок возить или под  старость
цветочки растить. К тому же те, у кого ее нет, будут  всегда  хотеть  ее
подпалить или ограбить. Тачка -  только  пыль  в  глаза,  и  все.  Ну  а
помрешь, куда все денется? С собой не  унесешь,  а  внукам  и  правнукам
будет все это до бревна. А вот возьмем Пушкина - у него сейчас по  всему
свету тысяча потомков. Седьмая вода на киселе, конечно. Но все гордятся,
что их предок был Пушкин. Хотя уже  и  фамилии  у  них  другие,  и  даже
по-русски многие не знают. Пушкина наверняка  не  читали,  но  гордятся.
Полтораста лет как его убили, а все помнят. Хотя ничего, кроме  имени  и
какой-нибудь завалящей табакерки, он им не  оставил.  И  эта  табакерка,
которой грош цена в базарный день, стоит миллионы только потому, что  из
нее Пушкин свою трубку набивал!
   - Это точно, - согласился Лбов, - я тоже об этом прикинул. Вот у меня
дома на стене висит доска, на  которой  хлеб  режут.  Старинная,  темная
такая и резная: ручка у нее в виде рыбы, а с боков завитушки  такие,  по
типу волны. Ей, мать говорила, сто лет, а может, больше. Это ж  черт  те
когда ее мой прапрадед вырезал. Алексей Петрович Лбов его звали.  И  был
он столяр-краснодеревщик, по мебели работал. Прадеда и  деда  на  фронте
убили, это я знаю, только и всего. Отец вообще удрал,  когда  я  еще  не
родился... Вот матери от этих Лбовых только и достались что  фамилия  да
доска. И вот, представь себе, никого из тех, других, я не  знаю  -  отца
так и знать не хочу! - а прапрадеда знаю. Потому что он доску оставил, и
нигде в мире такой доски больше нет.
   - И твои внуки, - заметил Котов, - тоже его знать будут,  потому  что
ты им эту доску покажешь и про своего прапрадеда расскажешь.
   -  Само  собой!  А  они,  если  не  дураки,  конечно,  дальше   будут
рассказывать...
   - А все-таки это не очень справедливо, - вздохнул  Колышкин.  -  Ведь
прадед и дед твой, которые на фронте погибли, разве ж они виноваты,  что
от них кроме твоего отца ничего не осталось?  Ты  ведь  небось  о  своем
прадеде не знаешь ничего, кроме того, что его Алексеевичем звали.  Ну  и
фамилию знаешь - Лбов. А самого главного  -  имени  -  не  знаешь.  Отца
отчество знаешь?
   - Вроде Васильевич... - Никита наморщил лоб.
   - Вот так-то! Все говорили, говорили: "Никто  не  забыт  и  ничто  не
забыто!" А тут внук - деда не знает.
   - Это не он виноват, - заметила Соскина, - это отец-жеребец. Знакомая
песня: "Наше дело не рожать, сунул-вынул - и бежать!" Убежал - и украл у
сына не только самого себя, но и деда с прадедом.
   - А все-таки жаль его, - неожиданно произнес  Лбов,  -  он  же  тогда
молодой был, может, даже моложе, чем я сейчас. В голове ветер,  погулять
захотелось... А сейчас он, может, мается где-нибудь  один,  бомжует  или
больной лежит. И никто напиться не подаст. В смысле воды  хлебнуть...  Я
бы простил его, ей-богу!
   - Удивительно... - пробормотала Таня. -  Какие,  оказывается,  бывают
хорошие люди! А я, честное слово, вокруг себя,  прямо  как  Гоголь,  все
время видела только свиные рыла...  Мне  было  все  время  страшно.  Вот
головой я понимала, что у них у  каждого  была  своя  жизнь,  у  кого-то
лучше, у кого-то хуже. Но где-то они все ушли в сторону и  стали  делать
что-то плохое. Может, даже ужасное... Но  сердцем  я  их  ненавидела.  А
теперь мне кажется, что это я гадкая, если вижу все в черном цвете...
   - Обедать пора, - заметил Котов, поглядев на часы.
   - Ой, - спохватилась Таня, - мне ведь домой надо. Бедный дядя! Он так
волноваться будет.
   - Я провожу? - предложил Котов.
   - Не надо, - вздохнула Таня, - он будет переживать и разнервничается.
А по лесу ходить безопаснее, чем по городу.
   - Это точно, - подтвердил Колышкин. - А после обеда вы придете сюда?
   - Посмотрим, мне надо будет дядю предупредить.
   Таня набросила платье поверх уже просохшего купальника и углубилась в
лес. Остальные, помахав ей руками,  сели  в  лодки  и  погребли  к  дому
отдыха.
   Дубыга, поразмыслив, повел "тарелку" к даче Запузырина.
   Август Октябревич особенно не волновался. Во  всяком  случае  если  и
волновался, то не из-за Тани. Он-то был убежден, что племянница  спит  в
своей комнате, потому что пройти на первый этаж можно было  только  мимо
его кабинета. Сначала хотел было разбудить ее, поскольку шел уже  второй
час дня, но, заглянув в комнату, увидел мирно  посапывающую  на  подушке
золотистую головку и раздумал. В конце  концов,  на  то  и  лето,  чтобы
отдыхать.
   Таня должна была вернуться на дачу, по подсчетам Дубыги, минут  через
пятнадцать-двадцать. Незаметно перенести ее и уложить на место дубликата
офицер не мог: от  общения  с  пятью  активно-плюсовыми  субъектами  она
настолько зарядилась плюсом, что никакие команды на  нее  не  проходили.
Оставалось только одно: ликвидировать дублершу и внушить Запузырину, что
он прекрасно знает о походе племянницы на озеро, и охранники - тоже.
   - Дядя Август, ты не волновался? - спросила Таня, поднявшись к нему.
   - Немножко, - улыбнулся Август Октябревич, - чуть-чуть. Вода теплая?
   - Прекрасная! Ты знаешь, я познакомилась с чудесными  людьми.  Одного
ты, правда, знаешь - это Владислав Котов. А остальные - Андрюша, Никита,
Люда и Элла - тоже отличные ребята.
   - Ну, хорошо. Иди пообедай, наверно, уже сготовили. А  мне  еще  надо
кое о чем подумать...
   Таня, радуясь тому, что не сильно опечалила дядюшку, сбежала вниз  по
лестнице. И сразу же  в  мозгу  Запузырина  зашевелились,  словно  змеи,
тревожные мысли.
   Дубыга прочел их очень быстро. Информация показалась  интересной,  но
вместе с тем она поставила офицера в затруднительное положение.
   Значительно больше, чем отсутствием Тани,  Запузырин  был  обеспокоен
отсутствием звонка от Мурата. В тот момент,  когда  волнение  Запузырина
готово было перерасти в панику, пискнул радиотелефон.
   - Август, - сказал голос Мурата, - я сделал твое,  пора  мое  делать,
а?
   - Хорошо сделал?
   - Очень хорошо. Все точка в точку.
   - Молодец. Грязными руками ничего не трогали?
   - Ничего. Медицинская стерильность, как в аптеке.
   - Тогда работай по варианту "Записка от Тани"...
   - Все понял, будь здоров.

ПОСЛЕОБЕДЕННОЕ РАНДЕВУ

   Котов возвращался в свой номер.  У  шахматной  доски  его  неожиданно
окликнул один из старичков:
   - Молодой человек! Вы случайно не Владислав Игнатьевич?
   - Да, а в чем дело?
   -   Вам   некая   особа,   назвавшаяся   Таней,    оставила    весьма
конфиденциальное письмо, - осклабился морщинистый шахматист. - Насколько
я  помню,  она  уже  была  здесь   утром.   Видимо,   решила   назначить
послеобеденное рандеву...
   Котов развернул записку.
   Владик! Мне очень нужна твоя помощь. Сюда прийти  еще  раз  не  могу.
Почему - объясню при встрече. Жду тебя в 15.00 у истока святого ручья.
   Таня Хрусталева. Ради бога, сожги записку.
   Записка была отпечатана на машинке. Котова это не удивило, как и  вся
таинственность, с которой обставлялась эта  операция.  Ему  сразу  стало
ясно, что Таня приготовила записку  заранее,  на  тот  случай,  если  не
зас