На большой полукруглой веранде, укрывшись в тенечке от солнца, дремал
Джим. Он лениво заворчал, чуть приподняв свою большую,  как  у  теленка,
голову, поглядел на Котова испытующе, а затем задремал снова.
   Поднялись  наверх  в  гостиную.  Котов   с   интересом   рассматривал
обстановку, казалось прилетевшую вместе с домом из-за океана. Сам он  не
решался вкладывать столь большие средства в домашнее хозяйство.
   - Ваш папа - бизнесмен? - поинтересовался Владислав.
   - Нет, это дом моего дяди, я тут сама в гостях. А дядя мой -  товарищ
Запузырин, наверно, слышали о таком.
   - Понятно, - кивнул Котов. Бывшего третьего секретаря он знал.
   - А мои родители простые учителя, - продолжала девушка. - Вообще-то я
вам наврала, что я фотомодель, это Ира -  модель,  а  я  нет.  Я  филфак
окончила по специальности "литературоведение", сейчас в школе  преподаю.
Русский и литературу.
   - Я почему-то сразу  не  очень  вам  поверил,  -  сознался  Котов.  -
Впрочем, вы вообще довольно загадочная личность. Вот я сейчас смотрю  на
вас и не могу отделаться от мысли, что вижу вас впервые...
   - Просто я первый раз привела вас к себе  в  гости,  вы  стесняетесь,
потому что думаете - я тут хозяйка. А я не хозяйка, я - пленница.
   Тютюка сообразил, что какой-то  участок  в  памяти  Тани  не  стыкует
привнесенную информацию с ранее имевшейся, и подкорректировал...
   - Конечно, выходить и гулять я могу, но дядя  очень  бережет  меня  и
требует, чтобы я возвращалась домой не позже десяти, пока еще светло.
   На самом деле за все  время  своего  пребывания  на  даче  племянница
Запузырина ни разу не выходила за забор.
   - Хотите сока? - предложила Таня. - Холодный!
   - Спасибо, - с церемонностью кивнул Котов. Он  ощущал,  что  тут  ему
лучше не задерживаться. Ни "мальчики", ни  Джим,  ни  фамилия  Запузырин
ничего приятного не обещали. Впрочем, Котов был не из  самых  боязливых.
Просто он понимал,  что  ничего  у  него  тут  не  получится,  испытывал
ощущение нищего, приведенного в очень  богатый  дом,  в  этакое  барское
поместье. Должно быть, сказывалась историческая  психология.  Российский
промышленник издревле привык ломать шапку перед барином  -  вот  и  весь
фокус.
   Тютюка   ничего   не   понимал.   Отрицательный   потенциал    Котова
катастрофически  снижался.  Пока  Тютюка  в  панике   следил   за   этим
невероятным падением и не мог найти этому объяснения, Котов сказал:
   - Знаете, Танечка,  мне  с  вами  очень  хорошо.  Я  ощущаю  какое-то
умиротворение и покой. Спасибо, что разрешили мне проводить вас до дому,
но мне пора. Не хочу, чтобы дядя устроил вам допрос с пристрастием.
   - Очень хорошо, что вы зашли. Придете завтра?
   Таня проводила Котова до калитки; он поцеловал ей руку на прощание, и
она заперла за ним Дверцу.
   Тютюка лихорадочно вспоминал в это время все, что  изучал,  но  нашел
ответ, только когда Котов уже удалился от дачи почти на километр.
   "Какой же я дурак! - мысленно взвыл стажер. - Активный плюс!  У  этой
девки активный плюс!" Тютюка очень расстроился. Он  совершенно  забыл  о
том, что некоторые реликтовые интеллекты не только сами  обладают  малым
отрицательным потенциалом, но и способны снижать потенциал  тех,  с  кем
общаются. А он по  дурости  и  малоопытности  непроизвольно  воспринимал
естественную Таню как полный эквивалент искусственной.
   "Объект в зоне ручья!" - внезапно доложила  "тарелка",  автоматически
контролирующая перемещения Котова. "Час от часу не  легче!"  Тютюка  дал
команду на перенос к объекту, но "тарелка" объявила:  "Отказ!  Объект  в
мощном плюсовом поле! Опасно!"
   Когда пылинка оказалась в непосредственной  близости  от  Котова,  не
влетая, однако, в опасную зону, Тютюка пришел в ужас.
   Владислав окунулся в студеную, кристально чистую воду святого  ручья,
восторженно охнул и  выскочил  на  берег.  Это  купание  срезало  с  его
отрицательного потенциала сразу пять процентов и на целые сутки  сделало
совершенно непробиваемым для импульсов стажера. Теперь  даже  пребывание
"тарелки"  у  него  в  волосах   могло   плохо   кончиться.   Совершенно
расстроенный Тютюка впал в прострацию, едва сев на ближайшее дерево.

СУТОЛОКИНА ЖДЕТ

   Александра Кузьминична явилась на ужин в прекрасном  настроении.  Она
впервые за долгое время ощутила себя женщиной не только в физическом, но
и в психологическом смысле. Она вымыла  голову  и  даже  накрутилась  на
бигуди. Припудрилась и подвела брови, подпилила  ногти  и  покрасила  их
перламутровым лаком - единственным, который  взяла  с  собой.  Глянув  в
зеркало,  она  ахнула  -  до  того  красивой  и  неотразимой  сама  себе
показалась. Теперь она чувствовала  себя  вровень  даже  с  девицами  из
тридцать третьего номера, хотя те годились ей  в  дочери.  Впрочем,  она
действительно смотрелась неплохо - лет эдак на тридцать пять.  Собираясь
на ужин, она рассчитывала морально убить Котова,  осуществив  тем  самым
маленькую месть за то, что ей пришлось грешить не  с  ним,  а  с  Зауром
Бубуевым. Сутолокина решила держаться холодно и в упор  его  не  видеть,
пусть помучается. В том, что Котов догадывается о ее приключении, она не
сомневалась - Александра Кузьминична прекрасно слышала, как  он  выходил
из номера после ухода от нее  Бубуева.  "Этому  самовлюбленному  болвану
надо утереть нос, - рассуждала безжалостная дама. - Думал, что я сама  к
нему прибегу! Да мне стоило  пальцем  поманить  -  и  такой  импозантный
мужчина, как Бубуев, не устоял!"
   Чем дальше уходили в историю минуты,  которые  пережила  с  кавказцем
Сутолокина, тем более прекрасными они  ей  представлялись.  И  Заур  уже
казался воплощением силы, мужества, решимости и  красоты,  хотя,  увидев
его впервые, она так совсем не думала. Более того, Сутолокина  внутренне
млела от предчувствия новых удовольствий, которые  может  ниспослать  ей
грядущая ночь, а она была уже не за горами.  Ведь  Заур  обещал  прийти!
Джигит!
   Первое разочарование постигло  Сутолокину  за  ужином.  Место  Котова
пустовало. Сутолокина ела как можно медленнее,  малюсенькими  кусочками,
пила чай микроскопическими глотками,  но  Котова  так  и  не  дождалась.
Впрочем, то, что ей не удалось утереть  нос  "самовлюбленному  болвану",
лишь  чуть-чуть  расстроило  Александру  Кузьминичну.  В  конце  концов,
когда-нибудь Котов должен будет появиться и от возмездия  за  холодность
не уйдет. В прекрасном расположении духа, совершенно не  ощущая  никаких
невралгий и иных болячек, Сутолокина отправилась к себе в номер.
   Котов опоздал на ужин, потому что после купания  в  святом  источнике
долго бродил по  вечернему,  пронизанному  косыми  лучами  солнца  лесу.
Совершенно неожиданно он ощутил, что не хочет возвращаться в дом отдыха.
Ему не хотелось туда, к людям, которые хотя  и  вовсе  не  плохие,  быть
может даже очень милые и добрые, но все же слишком  уж  приземленные.  К
несчастью, - сам Котов понял это только теперь - они и  не  подозревают,
сколько красоты и духовности в окружающем мире. Они видят его  какими-то
уж очень незрячими глазами, если им ничего не стоит  разбить  бутылку  о
ствол сосны или выбросить в траву  банку  из-под  консервов.  Они  могут
равнодушно срубить топором молодую березку, то есть попросту убить живое
существо. А сколько жизней вообще губит человек для  поддержания  своего
бренного существования или просто так, зазря, непонятно  почему?  Комар,
муха, таракан, муравей -  один  щелчок,  и  жизнь  оборвана.  Да,  комар
кусается, муха разносит заразу, таракан обгрызает забытую на столе пищу,
муравей лезет в сахар -  словом,  все  они  как-то  и  чем-то  досаждают
человеку, который считает себя венцом  творения  и  царем  природы.  Да,
чтобы жить, человеку приходится убивать. Даже если стать  вегетарианцем,
от этого не уйдешь. Ведь сжатые колосья, сорванный  плод,  даже  коровье
молоко, ради которого каждое лето до срока скашивают безжалостной сталью
душистые травы на усыпанных цветами лугах -  все  это  жизнь,  уничтожая
которую, человек продлевает  свой  век.  Впрочем,  до  бесконечности  он
делать этого не может и  сам  становится  пищей  для  могильных  червей,
бактерий, вирусов, микробов и вновь питает растения,  произрастающие  из
почвы...
   Котов шел и думал о том, сколько уже раз незаметно для глаза  менялся
этот лес. Засыхали и падали старые деревья, медленно гнили,  превращаясь
в  труху,  выкармливая  собой  мох,  давая  пищу  подросту,  наперегонки
тянувшемуся к солнцу. Да, и деревья убивали друг  друга.  Самая  сильная
сосна, выбрасывая корни все дальше и глубже, отбирала  соки  и  у  своих
товарок, соплеменниц, росла быстрее и уносила крону в  вышину,  заслоняя
солнце тем, кто не успевал за ней. Деревья гибли, сражаясь за место  под
солнцем, и умершие служили для продления жизни других. И так - везде,  и
так - повсюду, и так - вечно! Закон отрицания отрицаний...
   И туг внезапно, тихо, не назойливо, но  очень  внятно  Котов  услышал
каким-то внутренним слухом: "И не бойтесь убивающих  тело,  души  же  не
могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в
геенне".
   Да, он читал Евангелие, благо  теперь  в  Москве  и  иных  городах  с
религиозной литературой проблем не  было.  Впрочем,  христианином  Котов
себя не сознавал и был убежден твердо, накрепко - Бога  нет  и  быть  не
может. Просто было интересно познакомиться с мыслями  и  воззрениями,  о
которых раньше знал лишь понаслышке.
   Конечно, бывший пионер и комсомолец, нынешний технократ и  бизнесмен,
Котов был очень далек от церкви. Во-первых,  на  это  не  было  времени,
во-вторых, не принимала душа. Священники казались актерами, исполняющими
некую пьесу, действуя по много столетий назад придуманному  сценарию.  У
него был один главный ориентир в оценках своих  поступков:  не  нарушать
Уголовный кодекс. Это было очень  трудно,  но  Котов  не  нарушал.  Хотя
многие вокруг пренебрегали законом и от этого только увеличивали  доход.
У Котова, если бы он чуть-чуть рискнул, доход мог вырасти не на порядок,
а больше. Однако он не переступал запретной черты, хотя иногда испытывал
величайший соблазн. Тем не менее, чтобы не нарушать  законы,  хотя  иной
раз они, казалось, написаны сущими идиотами,  было  необходимо  иметь  в
душе не Бога, а милиционера.
   Перелистывая страницы Нового Завета,  Котов  чаще  всего  приходил  к
выводу, что  это  сборник  парадоксов,  странная  смесь  многочисленных,
противоречащих друг другу взглядов, изложенных людьми, которые  сами  не
понимали толком своего Великого Учителя. Многие мысли ему нравились, они
проникали в него и легко уживались с постулатами из диамата.  На  каждом
шагу в Евангелии он видел и закон единства и борьбы  противоположностей,
и всеобщую взаимосвязь предметов и явлений, и отрицание отрицаний...
   Но никогда ему не приходило в голову выучить что-нибудь наизусть, тем
не менее цитата всплыла в памяти очень точно. Возможно,  она  отложилась
где-то в подкорке  и  воспроизвелась  сама  собой  -  в  нейрофизиологии
Владислав  ни  черта  не  смыслил.   А   возможно,   внутренний   голос,
процитировавший Евангелие, принадлежал вовсе не ему...
   Котов бродил и бродил по лесу, несколько  раз  приближаясь  к  забору
дома отдыха, но всякий  раз  его  вновь  втягивал  в  себя  этот  живой,
бессловесный мир, который был во много раз справедливее и чище того, что
начинался по другую сторону забора. И  лишь  когда  село  солнце,  Котов
все-таки вернулся, но  пошел  к  озеру,  на  темный  пустынный  пляж.  В
корпусах почти все огни погасли, уже стихла музыка, в  тишине  слышалось
лишь несколько невнятных голосов да изредка всплескивала в  озере  рыба.
Котов разделся и поплыл, наслаждаясь прогретой за день водой, тишиной  и
звездами, отражавшимися в озере. Впервые  за  много  дней  его  оставила
тревога, не ощущал в себе зла и ненависти - это было прекрасное чувство!
На сей раз он доплыл лишь до середины озера и повернул назад.  Приятная,
не ломающая костей усталость обещала спокойный и безмятежный сон,  каким
уже и дети-то разучились спать.
   Впереди мерцали редкие огоньки спальных корпусов.  Тихий  плеск  воды
слышался  впереди:  кто-то  плыл  навстречу.  Отсветы  окон,   озаренных
тусклыми лампочками, ложились на воду в виде узких  красноватых  полосок
света, и в одной из них Котов углядел торчащую над водой  голову.  Через
несколько минут они встретились.
   - Как водичка? - поинтересовался Котов у пловца, не разглядев лица.
   - Нормально,  -  ответила  Валя  Бубуева,  отфыркиваясь.  -  Теплынь,
верно?
   Валя после ухода Светозара Трудомировича находилась некоторое время в
состоянии шаткого равновесия. С одной стороны,  радовало,  что  Заур  не
сумел ее придушить, с другой - переполняла злость на директора. "Светик"
даже не вылез из сортира! Не появись вовремя бабы, дикий Заур и  вправду
мог удавить свою бывшую жену. Да еще,  сволочь,  "Светик"  заявил,  что,
мол, "отношения нужно изменить"! Мало того, он все время лез к ней днем!
А у Вали, между прочим,  глажки  накопилось  -  чертова  уйма!  Пришлось
дотемна утюгом махать. Хотела лечь  спать  -  но...  Конечно,  Светозара
Трудомировича на работе уже не было - ушел  домой,  в  свой  коттедж,  к
супруге под бок. Танцы давно кончились, весь  приличный  мужской  состав
отдыхающих был уже разобран,  а  неприличный,  назюзюкавшись,  дрых  без
задних  ног.  Правда,  в  подвале  кочегарки  еще  пел  что-то  электрик
Трофимыч, который соображал  вместе  с  сантехником  Гошей  и  грузчиком
Димой. Но поскольку петь они начали еще  в  восемь  вечера,  то,  скорее
всего, толку и от них что от козла молока. Тем более  что  Трофимыч  был
ветераном Великой Отечественной войны, а Гоша и Дима редко  удерживались
на ногах после первых пяти стаканов. Поэтому Валя решила пойти окунуться
на озеро. С одной стороны, это должно было остудить ее и успокоить, а  с
другой - чем черт не шутит, вдруг мужик попадется?
   Вот почему, когда "мужик", то есть Котов, действительно попался, Валя
решила изменить направление своего заплыва и легла на параллельный курс.
   - А я вас знаю, - сказала горничная, - вы у меня на этаже живете.
   - Я вас тоже узнал, -  ответил  Котов,  -  вы  мне  ключи  от  номера
выдавали...
   - Верно! Вы так далеко плаваете! Не страшно?
   - Нет.
   - А русалок не боитесь? Среди них, говорят,  симпатичные  попадаются.
Заманят, а сами возьмут да и утопят.
   - Вы ведь  тоже  далеко  заплыли.  Вдруг  водяной  утянет?  Они  тоже
симпатичные бывают...
   - Ну, я же местная... А вы отдыхающий, за вас мы отвечаем...
   - И вы тоже?
   - Конечно, раз вы рядом со мной плывете. Утонете -  спросят:  "Почему
не спасла?"
   - Поздно спасать, - усмехнулся Котов, вставая на песчаное дно,  -  мы
уже доплыли.
   - Правда. - Валя тоже нащупала дно ногами. - Только из воды  выходить
не хочется. Тоска на  берегу,  спать  надо  ложиться...  Не  скучно  вам
одному? Кругом все парами, а вы такой молодой-интересный - и один... Мне
вот одной очень-очень скучно.
   - Хотите, я вам стихи почитаю? - неожиданно предложил Котов.
   - Прямо в воде? - кокетливо удивилась Валя.
   - Почему? Можно и на берегу.
   Когда вышли из воды,  стало  прохладно.  Валиным  могучим  телесам  в
тесном купальнике явно приходилось туго. У нее  было  с  собой  махровое
полотенце,  которое  забыл  кто-то  из  предыдущего  заезда.  Забежав  в
кабинку, Валя растерлась и набросила халатик. Когда она вернулась, Котов
был уже одет и отжимал плавки.
   - У вас голова мокрая, - несмело сказала Валя,  -  можно,  я  вам  ее
оботру?
   Котов улыбнулся и подставил голову.  Валя  набросила  ему  на  голову
полотенце и очень  нежно,  с  трепетом  каким-то  стала  сушить  волосы,
стараясь не причинить боли.
   - Спасибо, - поблагодарил Владислав, - у вас руки очень нежные...  Вы
замужем?
   - Не-а, - мотнула головой Валя, - одни хлопоты, а жизни нет. А вас  я
спрашивать не буду. Здесь все, кто по одному приезжает, - холостые.
   - Странно, - заметил Котов, - вы ведь  очень  заботливая  женщина  по
природе. И детей, наверно, любите...
   - Не знаю, - хмыкнула Валя. - Если б дети уже готовые продавались, да
со всеми принадлежностями... А  то  рожаешь  -  мучаешься,  потом,  пока
вырастут, - мучаешься, и под старость, пока сама не помрешь, все с  ними
мучаешься! Нет, одной лучше.
   - Но скучно.
   - Вот именно, - с радостью ухватилась за знакомую  тему  Валя.  -  Ну
как, стихи читать будем или так обойдемся?
   - В смысле?
   - Ты что, вчера родился? - хихикнула Валя и положила руки  Котову  на
плечи. - Ты ж в номере без соседа... Неужели тебе все объяснять надо?
   Они стояли в темноте, и различить лица друг друга было невозможно. От
Вали  тянуло  жаром.  Котов  положил  руки  на  пышные  бедра,  легонько
скользнул по ним ладонями вверх-вниз. Валя потянулась к нему губами,  он
поцеловал ее, ущипнув чуть-чуть довольно густой пушок над верхней губой.
Он делал это не от похоти, не от желания  утолить  свою  страсть,  а  от
сострадания, от жалости...
   - Миленький... - выдохнула Валя и зашарила по Котову  руками,  жадно,
словно боясь, что все это у  нее  вот-вот  отберут.  Она,  зажмурясь  от
сознания собственного бесстыдства  -  вот  уж  чего  никогда  раньше  не
испытывала!  -  начала  энергично  и  неустанно  покрывать  лицо  Котова
поцелуями и с восторгом ощущала на своих  щеках  ответные  прикосновения
губ. Как правило, мужики - а у Вали их было, начиная с шестнадцати  лет,
уже  не  меньше  трех  десятков,  -  дорвавшись  до  нее,  особенно   не
церемонились. Тискали, мяли, лапали...
   Здесь,  с  Котовым,  было  что-то  иное.  Валя,   считавшая   мужиков
"неизбежным  злом",  неким  одноразовым   предметом,   который   следует
выбрасывать  после  употребления,  поражалась  тому,  что  этот  детина,
умеющий,  должно  быть,  ломать  кости  и  сворачивать  челюсти   своими
кулачищами, обращается с ней, тяжелой, толстомясой и грубой, так бережно
и нежно, будто она невинная невеста. Каждое  его  прикосновение,  каждое
движение рук, губ, вызывало сладкую дрожь. Злой, жадный,  алчный  жар  в
Валином  теле  медленно  трансформировался  во  что-то  иное,  не  менее
горячее, но доброе. Ей тоже хотелось быть ласковой, нежной, не рвать,  а
дарить...
   Котов тоже не совсем понимал, что с ним творится.  Где-то  в  глубине
души он знал, что его нежность и благоговение  предназначены  совсем  не
Вале Бубуевой, случайно вынырнувшей на его пути. Он понимал, что обречен
на похмелье, на раскаяние, на беду, ибо  в  жалости  своей  зашел  очень
далеко. Но он понимал и то, что ему придется идти дальше, и еще  дальше,
чтобы  не  оскорбить,  не  обидеть  и  не  ранить  прильнувшую  к   нему
человеческую душу. Он был переполнен добротой и нежностью и был счастлив
оттого, что мог поделиться ими...
   Тютюке надо было приступать к выполнению  своих  обязанностей,  но  о
Котове пришлось  на  время  забыть.  Даже  приближаться  к  нему  Тютюка
опасался. Он поднял "тарелку" с дерева и перенесся во второй  корпус,  в
комнату Сутолокиной.
   Александра Кузьминична по-прежнему  ждала,  что  вот-вот  в  коридоре
послышатся шаги Заура Бубуева. Уже несколько часов она успокаивала  себя
мыслью, что ее джигит, скорее всего, явится тогда, когда все угомонятся.
Она даже не обращала на сей раз внимания на гульбу в номере  напротив  и
на супружеские ворочания за стеной, в номере семейства Пузаковых.
   Впрочем, у Пузаковых как  раз  никаких  греховных  занятий  не  было.
Набегавшись, долго не мог уняться Кирюша, который успел за  день  дважды
подраться  и  дважды  помириться  с  новым  другом  Вовочкой,   вырезать
деревянные сабли и сломать их во время игры в  ниндзя.  Марина  Ивановна
перед сном намазала Кирюше зеленкой сбитые коленки, царапину на попке  и
ссадину  на  щеке,  которую  Кирюша  с   гордостью   объявил   индейской
татуировкой.
   Когда же  Кирюша  наконец  заснул,  Марина  Ивановна  суме