, а  кроме
всего  прочего,  за  всю  беспорочную  супружескую  службу  ни  разу  не
переживала романов. То есть, возможно, и было несколько мужчин,  которые
ей нравились, но как бы они ей ни нравились,  все  равно  эти  увлечения
были чисто платонического свойства. Последствия  этих  влюбленностей  не
выходили за производственные рамки.
   Например, Марина  Ивановна  всегда  тщательнее  готовила  для  своего
предмета  документацию,  а  также  никогда  не  запаздывала  с   выдачей
расчетов. Впрочем, увлечения приходили  и  уходили,  а  Марина  Ивановна
оставалась  верной  бухгалтеру  Пузакову.  С  тех  пор   как   профессия
бухгалтера резко повысилась в цене, а профессия инженера  опустилась  на
самое дно жизни, уважение Марины Ивановны к супругу стало безусловным.
   В отличие от многих подруг, которые имели романы на отдыхе,  Пузакова
никогда не отдыхала одна и никуда без мужа не ездила. В городе они  тоже
все время были вместе и даже в кино не ходили  порознь.  Вообще  говоря,
они ходили не вдвоем, а втроем, поскольку Кирюшу  оставлять  было  не  с
кем. А это значило, что кино и театр они посещали только по воскресеньям
и только в утренние часы, беспокоясь о нравственности Кирюши. Именно так
им, видно, и удавалось сохранить низкий отрицательный потенциал. И вот -
такой удар!
   "Мина замедленного действия"  -  идея  об  измене  мужу,  подложенная
Тютюкой, была бесспорно надежным средством  поднять  этот  потенциал  на
должный уровень. Тем более что кандидат в соблазнители уже  двигался  по
направлению ко второму корпусу.
   Настроение у Светозара Трудомировича было далеко не лучшее.  То,  что
Заур Бубуев отправлен в КПЗ, его утешало мало. Кто-нибудь из друзей  уже
мог внести за него "залог", и житель Кавказа, черт бы его побрал,  вновь
появится здесь, но уже с верными  джигитами  и  большим  кинжалом.  Едва
Светозар Трудомирович представлял себе это, как ощущал  явные  спазмы  в
кишечнике. Хотя  гарантии,  которые  дал  уважаемый  Август  Октябревич,
немного согревали душу, Светозар Трудомирович хорошо понимал свою  малую
значимость по сравнению с ним. Сегодня заступится, завтра  -  отдаст.  И
никакая милиция  не  поможет,  если  потребуют  этого  какие-то  высшие,
неизвестные Светозару интересы.
   Тем  не  менее  надо  было  жить,  надо   было   работать.   Светозар
Трудомирович хорошо помнил, что его вчерашние отношения с Валей Бубуевой
закончились не на самой высокой ноте. К  тому  же  в  ушах  еще  звучала
фраза, сказанная Запузыриным:  "Этой  самой,  потерпевшей,  тоже  поясни
обстановку". Действительно, если сегодня приедет  следователь,  то  Валя
должна четко знать, что говорить, так  же  как  и  ее  подруги,  которые
повязали в пучки Заура Бубуева. Именно эти цели и привели Забулдыгина во
второй корпус.
   Он постучал в дверь комнаты дежурной, хотя раньше всегда  входил  без
стука. Валя, немного расстроенная и охваченная светлой грустью по поводу
поездки Котова на  лодке  с  прекрасной  блондинкой,  гладила  простыни,
прибывшие из стирки.
   - Войдите! - разрешила она. - Здравствуйте, Светозар Трудомирович.
   - Валечка! - Директор прикрыл за собой дверь и хотел  было  повернуть
ключ в замке, но услышал строгие и весьма недвусмысленные слова:
   - Не надо запирать дверь.
   - Что с тобой? - изумился Забулдыгин. - Ты на меня сердишься?
   - Я на вас не сержусь. Я вас презираю, Светозар Трудомирович. -  Валя
внутренне  удивилась  своим  словам,  слишком  неожиданно  они   у   нее
вырвались, но еще  более  неожиданным  был  сам  тон,  каким  она  вдруг
заговорила.
   - За... за что? - заикаясь, пробормотал пораженный директор.
   - Вы ничтожество, трусливый и нечистоплотный  негодяй!  -  Валя  явно
говорила не своим языком, и даже интонации у нее были какие-то не те...
   - Валечка... - Светозар открыл рот и продолжить фразу не мог.
   - Если у вас что-то по работе, - ледяным  тоном  великосветской  дамы
произнесла Бубуева, ставя утюг на попа, - я готова вас выслушать. А если
нет, то прошу покинуть помещение. Мне еще гладить и гладить.
   - А... Да! - Обалдевший Светозар вспомнил, что надо убедить Валю дать
следователю определенный набор показаний. - Валечка, по поводу вчерашней
истории с твоим бывшим  мужем...  Сегодня  может  приехать  следователь.
Надо, чтобы все девушки, которые его обезвредили, показывали одно  и  то
же, без расхождений. Поэтому я тут прикинул, что вы должны говорить...
   - Светозар Трудомирович, - сузив глаза, проговорила Валя, - то, что я
буду говорить, касается только меня. Будьте добры, выйдите отсюда.
   Забулдыгин вышел в том состоянии, которое боксеры называют  "грогги".
По-русски есть еще одно определение, но  приводить  его,  ввиду  полного
неприличия, было бы неудобно.  Он  даже  не  попробовал  спросить,  что,
собственно, произошло. Он шел к одной женщине, а попал совсем к  другой,
незнакомой, а потому страшной.
   Когда Забулдыгин выходил из корпуса, у него даже  заболело  что-то  в
груди. "Инфаркт!" - с  неожиданной  ясностью  представил  себе  Светозар
Трудомирович, и им овладел тихий, но мощный ужас. Вот сейчас он,  вполне
цветущий еще мужчина, потеряет сознание и отправится туда, откуда  никто
еще не возвращался. Все похороны, на которых когда-либо  имел  несчастье
присутствовать Светозар, мгновенно всплыли в памяти и сложились в ужасно
яркую, почти реальную картину его собственных похорон.  Он  увидел,  как
гроб с ним, Светозаром Трудомировичем Забулдыгиным, выставлен в траурном
зале какого-то морга и вокруг  в  молчании  стоят  со  скорбными  лицами
разного рода друзья и товарищи,  жена  и  дети,  какие-то  родственники,
причем, кажется, не только живые, но и умершие несколько раньше... В его
грезах эта толпа тихо  раздалась,  когда  откуда-то  появившийся  Август
Октябревич Запузырин, без слов, но крепко,  по-партийному  пожимая  руки
родственникам усопшего,  подошел  к  гробу  и  минуту-другую  постоял  в
молчании,  склонив  голову.  После  увиделось,  как  плечистые   молодцы
вталкивают гроб в "пазик" - катафалк,  как  появляются  впереди  контуры
старопоповского,  бывшего   новокрасноармейского   кладбища.   Мелькнуло
видение двух в дымину пьяных  могильщиков,  которые,  матерясь,  требуют
дополнительную поллитру над чернеющей,  как  зловещая  пропасть,  свежей
могилой...
   - Не дам! - Светозар ощутил, что сердце утихло. Его боль  была  самой
элементарной невралгией.
   - Что вы сказали? - спросила Марина Ивановна  Пузакова,  которая  как
раз в это время решилась спуститься вниз, чтобы поискать того, кто  смог
бы ей помочь отплатить супругу за коварную измену.
   -  Я?  -  встрепенулся  Светозар,  ощущая,  что  сидит  на  скамеечке
неподалеку от шахматной доски, где ветераны приступали к изучению  пятой
партии матча на первенство мира между Ботвинником и Петросяном.
   - Да, да, - настаивала Марина Ивановна, - вы что-то сказали!
   - Простите ради бога, - Забулдыгин махнул рукой  вдоль  лба,  как  бы
стряхивая жуткие видения. - Заработался,  понимаете,  уже  сам  с  собою
разговариваю...
   - Да, да, я понимаю, - вздохнула  Пузакова,  -  все  работа,  работа,
работа... Обидно, наверно, кругом отдыхают, а вы работаете?
   - Ну что ж, - ответил Забулдыгин, обретая некую  уверенность,  потому
что в одутловатом, нездорово румяном лице дамы прочел что-то волнующее и
многообещающее, - у каждого свои дела. Чтобы другие нормально  отдыхали,
я должен работать.
   - В отпуск не собираетесь? - поинтересовалась Марина.
   - Ближе к осени, сейчас наплыв отдыхающих, разве можно это на кого-то
оставить?
   Широкий жест директора объял  все,  что  входило  в  территорию  дома
отдыха, и даже немножко с запасом. Вероятно, именно так некогда господин
Ноздрев показывал Павлу Ивановичу Чичикову свои владения: "И то, что  за
лесом, -  тоже  мое!"  Впечатление  было  такое,  что  если  Забулдыгин,
отправившись  в  очередной  отпуск,  покинет  эти  места,  то  нерадивые
служащие позабудут в нужное время водворять  на  место  солнце  и  луну,
включать звездное небо, забудут поливать дождями лес и  луга,  а  озеро,
прохудившись, куда-нибудь выльется.
   Марина Ивановна, однако, восприняла все почти так, как было  изложено
выше, и решила для себя, что директор - именно то, что  ей  нужно,  дабы
восстановить паритет в семейной "холодной войне".
   - Жаль, что вы так сильно заняты!  -  вздохнула  она  с  чувством,  и
платье на могучей груди едва не лопнуло. - Было бы приятно  побеседовать
с умным и интеллигентным человеком.
   - А ваш  муж  не  будет  протестовать?  -  поинтересовался  Светозар,
впившись  взглядом   туда,   где   особенно   четко   рисовался   весьма
соблазнительный рельеф. Пузакова он видел только один раз,  но  и  этого
воспоминания хватало, чтобы убедиться в его полной безобидности.
   - Ему сейчас не до меня... - мрачно прогудела Марина Ивановна.  -  Он
нашел себе утешение.
   - Да?  -  пристально  поглядев  на  Марину,  вопросил  Забулдыгин.  -
Нехорошо...
   - Ну, у него свой выбор, а у меня - свой...
   Забулдыгин мгновенно оценил ситуацию. К ней в номер идти нельзя - там
неподалеку Валя Бубуева, к тому же может вернуться  Пузаков.  Последнее,
скорее всего, не грозило физическими увечьями, но скандала  все-таки  не
хотелось. В кабинет, где вообще-то неплохой диванчик? Но туда все  время
будут заходить всякие нужные и ненужные люди. А вот в  клубе  на  втором
этаже есть одна уютная комнатка...
   - Знаете, - сказал директор, - если хотите, я могу показать вам нечто
весьма интересное. Мне сейчас как раз нужно туда сходить, и  это  совсем
недалеко. Не хотите пойти со мной?
   - Ну, если вам это не помешает в работе... - Марина Ивановна в  общих
чертах уже поняла,  что  хочет  показать  ей  директор,  и  с  затаенным
восторгом направилась вместе с ним к зданию клуба.
   Свежепохмеленный,  а  потому  благодушный  и   подчеркнуто   вежливый
сантехник Гоша  нес  куда-то  большой  голубой  унитаз,  заколоченный  в
деревянную обрешетку.
   - Ты куда это? - грозно крикнул  директор,  желая  продемонстрировать
спутнице свои диктаторские полномочия.
   - Как сказали, - лаконично ответил Гоша, - несу.
   - Кто сказал?
   - Вы. - Гоша чуть прибавил шагу, и директор припомнил, что унитаз  он
действительно приказал отнести в одно нужное место.
   А Марина Ивановна прониклась к нему еще большим  уважением:  человек,
повелевающий такими унитазами, этого заслуживал.
   У клуба электрик Трофимыч, тоже похмеленный и даже больше,  занимался
проводами,  ведущими  к  плафонам  на  веранде  для  танцев.   Попыхивая
папироской, он мурлыкал что-то революционное.
   - Наше вам, - приветствовал он директора со стремянки.
   - Работайте, работайте, - кивнул директор  поощрительно  и  пропустил
Марину Ивановну в пустынный холл.
   По лестнице поднялись на второй этаж. Здесь  располагалась  маленькая
выставка  бывшего  нонконформиста  Блятензона,  которую   купила   фирма
"Интерперестрой лимитед", дав возможность художнику выехать в Израиль.
   - Вот это наша гордость, - оповестил директор, -  пока  не  открываем
для посещения, находится  в  оформлении,  так  сказать.  Мировое  имя  -
Блятензон. Почти Шагал! В области эротики ему равных нет.
   Действительно,  Блятензон  всю  свою  галерею  составил   из   картин
эротических. От грудей, животов, ножек и попок у любого  зарябило  бы  в
глазах.  Марина  Ивановна,  которой  смотреть  на  это   изобилие   было
малоинтересно, сейчас восприняла этот показ как совершенно  определенный
сигнал и поняла его правильно. Когда, проведя свою  гостью  по  галерее,
Светозар  отпер  ключом  дверь  с  грозной  надписью  "Посторонним  вход
воспрещен!", Марина Ивановна расценила этот  жест  однозначно:  директор
тоже понял ее правильно и собирается показывать  ей  отнюдь  не  шедевры
Блятензона...
   За дверью оказалась довольно  маленькая  комнатушка,  куда  в  доброе
старое  время  водворяли  перед  концертами  каких-нибудь  артистических
знаменитостей,  предназначенных  для  увеселения  узкого  круга  прежних
отдыхающих. Это было нечто среднее между гримуборной и комнатой  отдыха.
Директору здесь доводилось угощать знаменитостей и  сопровождающих  лиц,
пить    на    брудершафт    с    басами,    тенорами,    контральто    и
чтецами-декламаторами, рассказывать анекдоты  солисткам  балета  и  даже
мастерам оригинального жанра. В последнее  время  знаменитости  наезжали
редко, главным образом безнадежно вышедшие в  тираж  погашения.  Поэтому
комнатка, хотя и смотрелась неплохо, все-таки поблекла. Убрав  ее  после
отъезда некогда известнейшего конферансье, комнатку оставили пылиться до
следующего приезда, который обещал быть еще не скоро. Тем не  менее  все
для культурного отдыха  здесь  имелось:  видеосистема,  радиоприемник  с
проигрывателем, магнитофон,  небольшой  столик  для  интимного  ужина  и
диван. Еще был бар-холодильник "Ладога", впрочем,  совершенно  пустой  и
отключенный от сети.
   - Вот, собственно... - произнес Светозар Трудомирович, не очень зная,
что говорить дальше, если все-таки  ошибся  в  своих  прогнозах.  Однако
Марина Ивановна поняла, что инициативу в  деле  мести  Пузакову  следует
взять на себя. Она мощно вздохнула и, осев на жалобно пискнувший  диван,
произнесла:
   - Здесь уютно... Только заприте за нами дверь.
   Пока Светозар, сопя  и  нервничая,  запирал  дверь,  Марина  Ивановна
успела улечься и закрыть глаза. Дьявольское  желание  греха,  тайного  и
ворованного сладострастия уже превалировало над жаждой  мести.  Светозар
понял это прекрасно, и его действия превзошли все ожидания Пузаковой...

ВЫПУЩЕННЫЙ ИЗ КПЗ

   Заур Бубуев всю ночь провел под нарами.  В  отличие  от  Колышкина  и
Лбова его сожители по КПЗ не заботились о том, чтоб не оставить на  лице
Заура синяков и ссадин, поэтому этих штрихов - синих, багровых и лиловых
- на нем было вполне достаточно. Трусы ему порвали, штаны  оставили  без
пуговиц...
   К счастью, его избили так крепко, что все мироощущение притупилось  и
он плохо сознавал всю низость и ужас своего падения.
   Лежа на сыром полу, лицом  в  пыли  и  залежавшемся  тополином  пухе,
которые отнюдь не спасали от цементного холода, Заур находился как бы  в
полусне. Он надеялся, что к утру помрет и никакие проблемы его  касаться
не будут. Однако помереть он не сумел.  Более  того,  к  нему  вернулось
сознание и лишь тут  в  полном  объеме  навалилось  ощущение  того,  как
жестоко обошлась с ним судьба, как он опозорен и  унижен.  Вся  боль  от
синяков и ссадин была где-то на втором плане по сравнению с муками души.
Бубуев выполз из-под нар, сел  на  пол  и  завыл,  тихо  так,  чтобы  не
разбудить тех, кто храпел на нарах. Нет, он не боялся их. Все, что с ним
могли сделать, уже сделали. Правда, могли еще и убить, но за это он  был
бы только благодарен. Впрочем, он не хотел доверять им свою жизнь.  Заур
решил, что должен уйти сам. Прекратив выть, он стал размышлять над  тем,
каким способом покончить счеты с этим светом.
   Можно было перегрызть вены. Заур попробовал впиться зубами в руку, но
это оказалось очень больно, к тому же зубы у него, как выяснилось,  были
слишком тупыми. Кроме того, Заур вспомнил, что  знакомый  врач  когда-то
сказал: "У тебя полнокровие, дорогой!" О  том,  что  такое  полнокровие,
Бубуев толком не знал, но отчего-то ему  показалось,  что  крови  в  нем
больше, чем в обыкновенном человеке. Он представил себе, как  эта  самая
кровь медленно вытекает из перекушенной  жилки  и  никак  не  может  вся
вылиться, а он, сидя на грязном полу, смотрит  на  эту  кровь,  на  свою
уходящую  жизнь,  и  никак  не  может  с  ней  расстаться.  Нет,  ничего
связанного с пролитием собственной крови Заур допустить не мог.
   Повеситься? Но где и на чем? До оконной решетки  Заур  дотянуться  не
мог - маленькое окошко, забранное двойной решеткой из прочной  арматуры,
тускло светилось под самым потолком. Табурета не было, стола тоже. Кроме
того, сын гор не имел ни ремня, ни подтяжек, а рвать одежду и свивать из
нее веревку было не мужским делом.
   Оставался  еще  один  способ:  разбежаться  и  треснуться  головой  о
стену... Но голова у Заура - так ему казалось - была уж очень крепкая, и
с первого раза можно было не убиться до смерти.
   Арестант понял, что умереть по  собственной  воле  не  получится.  От
этого ему стало еще тошнее, и он вновь заскулил. Сидя  на  полу,  он  со
страхом ждал, что вот сейчас  начнут  просыпаться  соседи  по  камере  и
вполне могут еще раз поиздеваться над ним вместо утренней зарядки. Когда
отчаяние хлынуло через край, когда Заур вновь  начал  думать  о  попытке
самоубийства, словно хрустальный звон прозвучал  в  его  ушах  визгливый
скрежет отпираемого замка.
   - Бубуев! - гаркнул милиционер. - На выход, с вещами!
   Придерживая штаны и пытаясь запахнуть рубаху, Заур шагнул из камеры в
коридор.
   Здесь милиционер выдал ему ремень и приказал по-военному:
   - Заправиться!
   - Спасибо, начальник, - пролепетал Заур.
   - Руки за спину! Вперед! - приказал сержант.
   Заур пошел по коридору.
   Его довели до выхода на задний двор  отделения,  где  стояла  лиловая
иномарка с тонированными стеклами.
   - Забирайте, - объявил  милиционер  двум  смуглым,  усатым  парням  в
цветастых рубахах и защитного цвета брюках. Один  из  них  открыл  перед
Зауром заднюю дверцу, впихнул его в машину, сел сам. Второй сел слева от
Заура, а управлял автомобилем третий,  которого  Заур  через  стекла  не
видел.
   Парень, сидевший слева, ловко набросил Зауру  на  голову  мешочек  из
непрозрачной ткани, а на руках  защелкнул  наручники.  Он  услышал,  как
загудел мотор, но куда поехала машина, определить не  смог,  потому  что
она сделала подряд несколько поворотов.
   Ехали  не  менее   получаса.   Машина   часто   сворачивала,   меняла
направление, разворачивалась, и лишь два или три раза останавливалась на
перекрестках, из чего Бубуев сделал вывод, что его везут за город. Кроме
того, воздух стал свежее и запахло лесом.
   И не ошибся. Когда Заура вытолкнули  из  машины,  сдернули  с  головы
мешок и сняли наручники, оказалось, что он находится на лесной  полянке.
Перед ним стояла группа людей, приехавших сюда, должно быть, раньше, чем
иномарка с Зауром и его конвойными. Их привез кремовый "мерседес",  а  в
центре группы стоял Мурат.
   - Здравствуй, Заур, дорогой! - сочувственно произнес он.  -  Валлаги,
как ты плохо выглядишь! Где ты так ударился, слушай?
   У Заура лед начал сковывать ноги, а затем постепенно стало стынуть  и
пузо.
   - Ты, конечно, все понял, да?  -  строго  глядя  в  испуганные  глаза
Заура, продолжил Мурат. - Ты понял, с кем надо дружить, а с кем не надо.
Ты убедился, что торговать на  базаре,  среди  земляков,  лучше,  чем  у
Колышкина на вокзале. Да?
   - Да, Муратик... - пролепетал Заур. - Я все отдам, слышишь, все,  что
должен был...
   - А, ерунда. Асланчик, налей нам коньячку: Заур продрог.
   Бубуев только хлопал глазами, глядя, как мальчики Мурата вынимают  из
багажников два раскладных стула  и  столик,  ставят  их  на  траву,  как
появляются бутылка, две пластмассовые рюмочки и шоколад.
   - За твою свободу, дорогой! И за то,  что  поумнел  немного.  Хороший
коньяк, верно? - сказал Мурат, когда Заур залпом осушил  рюмку.  -  Куда
торопишься? Пей, ты на воле, дорогой. Коньяк  надо  маленькими  глотками
пить, смакуя. А ты как арак пьешь, хоп - и нету... Культуры мало у тебя.
   Заур пил вторую рюмку медленно,  делая  вид,  что  и  впрямь  смакует
коньяк. На самом деле он лихорадочно соображал,  что  с  него  потребует
Мурат. Конечно, самое простое - повысит таксу и будешь платить за  место
на базаре вдвое больше, чем остальные. Год, два - пока Мурат  не  решит,
что Заур наказан достаточно.
   - Шоколадку кушай, пожалуйста, - радушно угощал Мурат, - ты -  гость,
я - хозяин, обычай надо уважать.
   "А  вдруг  там  стрихнин?"  -  мелькнула  страшная  мысль,  когда  он
надкусы