ешнего мирового сельскохозяйственного кризиса, или же  это  тихая  печаль
вырождающегося племени, безмолвное уступание дороги более сильным  и  свежим
смешанным слоям народа нашего государства.
   Вспоминаю такую картину.
   Двухэтажный  разваливающийся  каменный  дом,  не  ремонтировавшийся  уже,
вероятно, лет пятнадцать - двадцать. Живут в доме - старый  граф  Атцеков  и
его ветхая "графинюшка". Граф в свое "доброе  старое  время"  прожил  десять
миллионов, теперь от всего былого богатства остался  этот  дом,  наполненный
редкими и ценными для любителя-коллекционера вещами, свезенными сюда со всех
концов Европы. Ненужный хлам и драгоценности перемешаны и лежат в беспорядке
и на полу, и на подоконниках, а в шкафах все  сверху  покрыто  густым  слоем
пыли.
   Приезжают к ним изредка  соседи-помещики.  Граф  встречает  их  в  высшей
степени предупредительно:
   - Ах! Здравствуйте, любезные Петр Петрович и Марья Ивановна!  Что  же  вы
так поздно приехали - мы только что отобедали... Какая жалость, пообедали бы
вместе, - говорит графиня,  хотя  и  не  знает,  чем  удастся  ей  пообедать
сегодня.
   - Ну, что, граф, - спрашивает во время беседы  гость,  -  неужели  вы  не
хотите расстаться с тем хрустальным бокалом, который я смотрел у вас прошлый
раз? Продайте его мне, у вас и без него так много ценной посуды...
   - Что вы, Петр Петрович, что вы! Никогда я не продам вам  его.  Это  наша
фамильная драгоценность, и ее я никогда никому не отдам.
   - Тогда нельзя ли мне еще раз посмотреть на него?
   - Эээ... Графинюшка, где же теперь стоит этот бокал?
   - Да я и не знаю.  Тебе,  граф,  лучше  знать.  Ты  его  недавно  куда-то
поставил.
   - Ах, да! Я его заставил  в  шкафу  другими  предметами,  так  что  долго
доставать теперь. Но, надеюсь, это побудит вас к нам приехать следующий раз.
Я так рад буду вас снова видеть и к тому времени приготовлю бокал...
   Между тем этот бокал накануне продан в городе за три рубля только,  чтобы
можно было купить провизии к обеду. Когда иссякнут эти три  рубля,  в  город
посылается плутоватая, обирающая графов экономка, которая продает  за  гроши
какие-нибудь редкостные бронзовые часы или блюдо императрицы Евгении. Однако
же страх показаться бедным перед другими помещиками заставляет притворяться,
лгать и уверять, что граф не продаст ни одной вещи, хотя соседи и предлагают
за них громадные деньги.
   Много разного рода оригинальных людей можно встретить  "там,  во  глубине
России", но одного рода людей мне не удалось увидеть, быть может, случайно -
людей бодрых, энергичных, веселых.  Все  встреченные  какие-то  подавленные,
грустные и вялые. Были люди работающие, сделавшие много для своей местности,
но их деятельность угрюмая и не жизнерадостная.
   Точно разуверившись и отчаявшись в своих надеждах, они наложили  на  себя
эпитимию в виде работы, и в этом труде для общественной пользы думают  найти
успокоение и забвение скучной окружающей действительности.
   Я не говорю только о разорившихся дворянах-помещиках, нет, болезнь  века,
грусть и скука, заразила все сословия и вышла  далеко  за  пределы  городов.
Где-то я прочел изречение, что "в России веселы только гимназисты четвертого
класса да ломовые извозчики"; в этой мысли  больше  правды,  чем  кажется  с
первого раза. Конечно, главной причиной всему всегда люди, а не та форма,  в
которой они действуют. Преданные своему делу люди, имеющие  альтруистические
цели, сумеют принести пользу даже в самой неудобной, немыслимой обстановке.

1898

"СТРЕКОЗЫ" и "МУРАВЬИ"

   У нас принято говорить, что русское земледелие идет под гору, что русская
деревня разоряется. Но нельзя обобщать все русское земледелие.
   Россия настолько велика и разнородна, это такой пестрый ковер, сшитый  из
кусков настолько различной ценности, что можно говорить только о  земледелии
разных уездов. Одни уезды богатеют, а  рядом  с  ними  -  местности,  какие,
несмотря на всевозможную поддержку, пустеют, и мужики из них разбегаются.
   Мне приятно  было  встретить  одного,  очень  работящего  и  деятельного,
бодрого хозяина-земледельца,  верующего  в  хорошее  будущее,  а  это  среди
нынешних приунывших помещиков - большая редкость.
   "Люблю я землю, как какое-то живое существо, - рассказывал мой собеседник
- и негодую, когда с нею скверно  обращаются.  Не  причисляйте  меня  к  тем
ворчунам, которые всем недовольны, ничего хорошего не замечают и не верят, и
не ждут, что придет лучшее будущее, потеряли всякую надежду.
   Я же, напротив, принадлежу пока  еще  к  очень  немногочисленному  отряду
русских людей, искренне верящих в  светлую  судьбу  нашего  Отечества  и  не
находящих настоящее столь плохим, что следует отчаяться.
   Отживающее дворянство, старики помещики, воспитанные  еще  на  крепостном
праве, избалованные всем - и воспитанием, и своей  роскошной  первоначальной
жизнью, и всеми мероприятиями правительства, доставившего им столько льгот и
привилегий, теперь, когда все условия сельского  хозяйства  изменились,  эти
"стрекозы-помещики"  остались  при  своих  прежних  барских  потребностях  и
замашках. Понятно, они ворчат, и вот они-то и составляют  класс  недовольных
людей, больше всего печалятся об участи поместного дворянства.
   От одного из таких господ я слышал такое типичное высказывание:  "И  чего
жалуемся мы, воспитанные на дрожжах крепостничества? Дали нам выкупные -  мы
их проели; устроили частные банки, повыдавали  нам  ссуд  -  мы  их  проели;
учредили Дворянский банк, опять стали выдавать  ссуды  -  и  их  мы  проели;
открыли соловексельный кредит - мы и его проели; постарались забрать  деньги
под частные закладные - и эти деньги  мы  проели!  Словом,  отяготили  землю
долгами чуть ли не в полной  сумме  ее  стоимости,  так  что  нам  дальше  и
двинуться некуда. Теперь, когда всякий кредит исчерпан, стали  подумывать  о
том, как выбраться из той петли, которую сами же над собой затянули. Обещают
дать еще мелиоративный кредит - для улучшения состояния имений и  увеличения
их доходности; мы уже раздумываем -  удастся  ли  его  проесть?  А  это  еще
неизвестно. Кажется, на сей раз присмотр за расходованием этих  денег  будет
очень строгий..."
   В этом  высказывании  характерно  выставилась  жизнь  этого  типа  дворян
"помещиков-стрекоз", вся их история за последние десятилетия. Есть, конечно,
и среди них исключения, но редкие.
   Например, один помещик имел 270 десятин  земли  и  жил  самым  аккуратным
образом, перевертывал каждую копеечку, прежде чем ее израсходовать, это в то
"золотое время", в 70 - 80 годах, когда рожь была по рублю за пуд, а овес по
70 копеек. За эти годы сей помещик скопил до сорока тысяч, на них купил  еще
800 десятин у разорявшихся соседей "стрекозиного" типа. Теперь со всей земли
он получает до шести тысяч рублей чистого дохода.
   "Как ни дешев, - говорит он, - кредит в Дворянском банке, но дай  Бог  от
него держаться подальше, лучше своими  деньгами  изворачиваться.  Только  те
земли приносят доход, какие не имеют долга. А помещики  "стрекозиного"  типа
по теперешним временам остались, как раки на  мели.  Они  привыкли  жить  на
широкую ногу, ибо доходы былого времени не  чета  нынешним,  позволяли  себе
проживать весь доход с имения, ничего  не  оставляя  на  "черный  день",  не
научились ограничивать, сдерживать себя,  соразмерять  расходы  с  доходами.
Один знакомый сосед искренне горевал, что  ныне  он  не  может  каждый  день
всовывать своему сыну-пшюту, бездельнику, четвертную кредитную бумажку в его
жилетный карман, "на мелкие расходы"!..
   Эти господа "стрекозиного" типа в денежных делах поступали совершенно как
дети. Например, получившие  ссуду  под  имение  тратили  ее  на  совершенные
пустяки, или, в лучшем случае, на вещи бесполезные и бездоходные. Так,  один
помещик, получив ссуду банковскую, выстроил за 30 тысяч здание для  конского
завода, не приносящего никакого дохода. Другой, добившись увеличения размера
ссуды, в конце концов истратил деньги на певиц местного кафешантанного хора,
заставляя их распевать куплеты в костюмах, состоявших только из ленточек  на
шее и коленях. Третий, получив ссуду,  укатил  на  два  года  за  границу  и
возвратился домой, лишь когда имение было поставлено на  торги  за  неплатеж
процентов с займа. Четвертый - выстроил на сумму кредита паровую пеклеванную
мельницу и крахмальный завод, верстах в трех от ближайшей воды,  и  подвозил
ее бочками, наймом за деньги... Можете сообразить, сколько он понес  убытку,
если в день приходилось тратить только на воду 30 рублей?.. Таких  печальных
примеров можно привести сколько угодно. Все они - одно и то  же  бестолковое
российское проедание и мотание денег.
   Появилась категория земледельцев иного,  "муравьиного"  типа.  Получив  в
наследство от своих  промотавшихся  отцов-"стрекоз"  перезаложенные  имения,
дети-"муравьи"  всецело  ушли  в  сельское  дело,  и  кое-где  можно  видеть
результаты их упорного труда. Они  смотрят  на  сельское  хозяйство  как  на
коммерческое предприятие, заботятся о том,  как  увеличить  его  доходность,
живут в деревне сами, не полагаясь на добросовестность управляющего, говоря:
"Жить в деревне  можно  и  должно;  земля-матушка  всегда  вознаградит  труд
земледельца, если последний не зевает и внимательно  относится  к  своим,  в
части земли, обязанностям".
   Эти "муравьи" следят за  литературой  о  сельском  хозяйстве,  не  боятся
рискнуть проводить опыты,  вводят  многопольную  систему  с  травосеянием  и
корнеплодами и  всегда  получают  доход  с  десятины  выше,  чем  у  соседей
"стрекозиного" типа..."

***

   Когда,  стоя  в  поле  у  жнивья,  мы  беседовали  с   одним   из   таких
помещиков-"муравьев", подъехал на  велосипеде  седой  господин,  оказавшийся
уездным предводителем дворянства. Он пожаловался  на  самовольно  запаханную
крестьянами землю. "С верхушки холма межевой столбик постепенно передвигался
вниз. Затем перепахали ручей и влезли пашней на дорогу!
   Постоянные потравы, и свиньи на нашем огороде..."
   Как объяснил мне помещик-"муравей": "Наш земский начальник, это "барин" в
лучшем смысле слова, хотя может оказаться и в противоположном его  значении.
Но стоит ли ему быть этим "лучшим барином", когда непонятны и загадочны  его
опекаемые?
   Наши мужики все народ крещеный, но, по-моему, такой таинственный  вопрос,
такой сфинкс, что я не знаю, что же  такое  в  действительности  наша  серая
масса, вся эта "С в я т а я Р у с ь"? Варварство ли и татарщина это, или  "Т
р е т и й Р и м"?
   А  наш  барин  возмущается  их  недоверчивостью,  обманами,   насмешками,
подозрительностью. Если льготы им  делать,  то  говорят:  "Блажной  барин!",
"Тронулся!". Не понимает: "Почему мужицкие гонения на меня?"
   Доходность мужицкого хозяйства столь незначительна, что крестьянин дрожит
над каждым своим шагом,  чтобы  какой-либо  оплошностью  не  уменьшить  свою
крохотную прибыль. Но отчего же он беден? Не от того ли, что он  не  развит,
не имеет сельскохозяйственного образования, туп, и не умеет  взять  с  земли
того, что само в руки дается? Нужно знать только, как это взять?
   Нет! К р е с т ь я н и н б е д е н п о т о м у, ч т о н и к т о н е х о ч
е т, ч т о б ы о н б ы л б о г а т. Мало ли бед навалилось на мужика? Что же
касается до его умственного развития, то я вовсе не согласен с тем,  что  он
будто бы не развит и туп. О н н е о б р а з о в а н, н о б о л е е у м е  н,
д а и х и т р е е, ч е м э т о к а ж е т с я б а р и н у-и н т е л л и г е н
т у..."

1898

НА "СУПРЯДКЕ"

   - Манька! Сегодня Петька  обещался  на  "супрядки"  с  тальянкой  прийти,
плясать будем.
   - А положит ли кто нам на свечки?
   - Жди! Наши ребята даром целоваться хотят. Говорят: и то вам честь, что к
маленьким пришли!
   - А ты бы попросила своего Ванюху положить на всю компанию, он бы и дал!
   Такими фразами обменялись две девочки лет 10  -  12,  собираясь  на  свою
детскую "супрядку". У каждого возраста своя "супрядка". Есть для  маленьких,
которые утром ходят в школу, а вечером собираются в просторной избе,  прядут
нитки, поют новые песни - частушки - и играют в разные игры.
   Подростки в 14 - 16 лет собираются тоже отдельно,  и,  наконец,  взрослые
девушки имеют свои, старательно устроенные  "супрядки"  и  своих  постоянных
участниц с их поклонниками.
   В каждой деревне есть две-три или более таких "супрядок",  и  между  ними
происходит соревнование и в умении петь и танцевать, и в одежде участниц,  и
в убранстве избы, так что тот, кто переходит из одной "супрядки"  в  другую,
"изменяют компании".
   С сыном хозяина избы,  где  я  ночевал,  мы  вышли  на  улицу  деревни  и
присоединились к толпе парней, которые медленно шли вдоль по дороге  и  пели
песни.
   Месяц был на ущербе, и  снег,  засыпавший  все  кругом,  озарялся  слабым
голубоватым мерцанием. В  избах  светились  маленькие  окошечки,  в  которых
мелькали темные силуэты, ребятишки припадали к стеклу, стараясь рассмотреть,
кто это поет на улице. Парни пели в унисон и  очень  быстрой  скороговоркой.
Впереди шел парень побойчее и подыгрывал на гармонии.
   Когда я привык к темпу и стал  разбирать  слова,  я  услышал  песни,  где
разнузданность мысли и циничность глумились над всем святым,  почитаемым,  и
не было ничего, кажется, чего бы не задел  этот  молодой  нахальный  крик  с
визжащей  гармонией;  он  обращался  и  на  небо,  и  на  церковь,  осмеивал
"начальство", перед которым вчера  снималась  шапка,  и  все  это  пелось  с
подмигиванием и подчеркиванием - смотри, дескать, народ  честной,  какие  мы
лихие ребята!
   Когда парни проходили мимо сильно освещенной избы, песня  усиливалась,  -
"чтоб пробрало их хорошенько!" В одной избе отворилось окошечко и показалась
всклокоченная голова мужика, закричавшего:
   - Бесстыжие богохульники, стыда на вас нет!..
   Парни загоготали и принялись пуще  прежнего  выкрикивать  свои  песни.  С
присвистом, гвалтом и топотом  ввалилась  наша  толпа  в  избу,  из  которой
слышалось пронзительное, визгливое бабье пение. Уже без нас там  было  много
народу, а с нашим приходом стало и тесно, и жарко.
   Комната с низким потолком была вся обклеена "газетинами",  по  стенам  на
лавках сидели  девушки  в  ситцевых,  туго  обтянувших  грудь  кофточках,  с
прялками в руках, и пронзительно пели свои  песни.  Возле  некоторых  сидели
парни, обхватив за пышную талию руками, и что-то нашептывали на ухо,  отчего
их собеседницы фыркали, закрывая рот рукой.  Увидав  среди  пришедших  новое
лицо, они, окончив куплет, запели:

   Чужаки, вы чужаки,
   У вас зелены кушаки;
   Хоть вы и поднаддевочке,
   У нас форсисты девочки.

   Нужно было "задобрить" присутствующих, и я дал двугривенный "на  свечки".
Сидевшие парни, увидев, что я уважил компанию, заявили мне с достоинством:
   - Садись, молодец хороший, к нашим барышням, мы ничего  против  этого  не
имеем.
   Снова запелись пронзительные песни-частушки, куплеты в четыре  строчки  с
рифмами. В каком они роде - можно видеть на следующих примерах:

   Меня маменька ругала,
   Зачем с пьяным я гуляла.
   А я маменьке в ответ:
   У нас тверезых вовсе нет.
   Стояла у чуланчика,
   Любила новобранчика,
   Стояла у тесового,
   Любила развеселого.
   Кину, кину, перекину
   Через речку баночку,
   Говорит мамаша сыну:
   Не бросай беляночку...

   Вот какая современная деревенская поэзия. Напрасно думать, что это  набор
слов вовсе без всякого значения. В своей среде  эти  песни-частушки  говорят
очень много фантазии крестьян; два-три слова, нам  непонятных,  певец  умеет
подчеркнуть, пропеть с таким значением, с такими намеками  на  кого-либо  из
присутствующих, или вообще на что-нибудь, что я  должен  был  изменить  свое
скептическое  отношение   к   современной   русской   песне,   как   чему-то
бессмысленному, бессознательному.
   Современная песня, и крестьянская, и фабричная, находится  в  переходном,
не выработавшемся еще состоянии, и из народной толпы  должны  выйти  русские
Беранже, которые запоют хлесткие песни, лучше отделанные, и те пойдут гулять
по России. Старинные,  протяжные  и  поэтичные  песни  уже  переводятся,  их
позабыли уже старики, но обрывки вымирающей народной песни перекладываются в
рифмы, скандируются, и в этой форме песня снова начинает возрождаться.
   После пения  начались  танцы.  Составилась  "кадриль",  фигурами  немного
напоминающая городскую. Парни все время меняли своих "дам", перебрасывая  их
из объятий в объятия, а сами в то же  время  делали  очень  быстрые  выверты
ногами. После первых пар стали танцевать новые,  лица  раскраснелись,  глаза
заблестели, в избе  становилось  все  душнее;  почти  возле  каждой  девушки
появился ее "прияточка"; объятия и поцелуи сделались продолжительнее.
   Песни смолкли. Одна только гармония беспрерывно визжала, покрывая  своими
звуками и шум толпы, и топот ног танцующих.
   - Ребята!  Сейчас  новобранцы  придут!  -  крикнул  маленький  мальчишка,
выскочивший на середину избы, чтобы торопливо возвестить эту важную новость.
- Сейчас идут мимо Трифонова двора. Петька-то целый день плакал навзрыд, его
зовут некруты идти вместе прощаться, а он припадет, обернется, махнет  рукой
и опять...
   Расталкивая ребят, в избу вбежали три парня, принарядившиеся для  дороги.
Они подошли к трем девушкам, которые сидели одиноко со  своими  прялками,  и
стали их обнимать и целовать.
   - Смотри, Манька, - шепчет один, - не вздумай  забыть  меня,  потерпи  до
возвращения. Письма писать тебе буду, и ты мне пошли весточку.
   - Да ты, Петька, ведь  в  город  едешь.  Городские  барышни  красивые  да
лукавые. Забудешь меня, девчонку!
   - Ну, прощайте, барышни дорогие, прощайте, молодцы хорошие! Дай вам  Бог!
Не поминайте лихом!
   - Прощайте, ребята! Кланяйтесь нашим в полку!
   Новобранцы  поцеловались  по  очереди  с  парнями,  потом  с   некоторыми
"барышнями". Я вышел вместе с ними.
   В избе снова завизжала гармоника, и опять пошли пронзительные песни.

1899. Село Киевка, Порховского уезда

ИКОНОПИСЦЫ-НЕУДАЧНИКИ

   При Троице-Сергиевой лавре существует иконописная школа. Разумеется,  как
факт, это - очень хорошее явление: где же быть основанию иконописного  дела,
как не в сердце нашего  православия,  чем  должна  являться  Троице-Сергиева
лавра.
   Школа находится в большом зале и нескольких меньших комнатах и существует
вместе с иконописной мастерской, где работают наемные художники, исполняющие
все те заказы  на  иконы,  с  которыми  богомольцы  постоянно  обращаются  к
монастырю. У школы  имеется  начальник  -  художник,  окончивший  Московское
училище живописи и ваяния.
   У нас жалуются давно на печальное положение иконописного дела  в  России,
на появление в русском иконописном искусстве тенденций  римско-католического
характера, угрожающих исказить самый характер русской иконной живописи.
   "Пора уже положить конец варварству при ремонтах церквей, - писал на днях
"Церковный Вестник", - и появлению живописи, уродующей лики святых,  древнюю
иконопись. Приходские "батюшки" простодушно полагают, что чем  ярче  и  гуще
положены краски, чем они свежее и лучше покрыты лаком, тем икона ценнее".
   Что говорить о деревенских  священниках,  когда  даже  Софийский  сбор  в
"господине Великом Новгороде" в настоящее время  расписывается  суздальскими
"богомазами", не обращающими никакого внимания  на  древние  стены  и  стиль
собора, хранящие древние фрески и иконы этой исторической русской святыни!
   От кого же ожидать охраны  наших  древних  икон  и  дальнейшего  развития
русской иконной живописи, как не от художественных учреждений,  таких  школ,
как при Троице-Сергиевой лавре? Между  тем  если  ждать  от  нее  каких-либо
благих практических результатов, то ждать этого придется долго, ввиду  того,
что это учреждение  не  имеет  ничего  общего  с  принципами  древнерусского
искусства.
   Учениками школы берутся  вовс