тавил. Не  писал  им,  конечно,  давно.  В
тайге - какие там письма писать! Будь счастлив, коли  живой  и  приятели  не
придушили. А жена, поди, полтора года без писем жила". Денег ей он  тоже  не
присылал. А положение в деревне, знаешь, какое теперь - лишний рот,  значит,
сам без хлеба сиди. Ссуду тоже выдают мимо  десяти  на  одиннадцатого.  Жене
евоной никакого пайка не вышло. Билась она, билась.
   Одну дочку вотякам отдала, будто взаместо родной дочки. Известно,  вотяки
часто без божьего благословения остаются, а и лестно  им,  конечно,  русскую
дочку иметь. Так за нее она не беспокоилась: ее  вотяки  так  накормят,  что
растолстеет.
   А еще трое на руках остались,  хлеба  нет,  чем  их  воспитывать?  Другие
мужики, что тоже в Сибирь ходили,  давно  все  поворочались.  Говорили,  что
"мужа твоего, дескать, не встречали, поди, помер!". Долго ждала  молодуха  и
пошла девчонок в услуженье отдавать;  думала:  здесь  не  отдаст,  в  Казань
сходит и там куда наймется, а девчонок по чужим людям разделит. Нянькой, или
приемышем, может, кто возьмет.
   Ушла она. А через  день  муж  в  деревню  возвращается.  Фартовым  парнем
пришел, денег сотни четыре  принес,  жене,  детям  подарки  накупил.  А  как
подошел к своей избе, видит - окна  досками  заколочены  -  и  грохнулся  на
землю! Пришли соседи, говорят ему -  беги  скорей,  жена  вчера  ушла  дочек
продавать. Побежал он по дороге, всех спрашивает: "Не видали ль бабы с тремя
детьми?" Одни говорят - не видали, много народу  идет  по  дороге,  всех  не
упомнишь, а кто говорит, что и видел...
   Когда этот мужик упал возле нас, мне дюже жалко его стало, взял я его  за
плечо и дальше пошли мы вместе. Я держу его, говорю, что скоро нагоним: куда
же далеко за день уйти бабе да еще с ребятами? А как пришли  мы  в  деревню,
мужик бросился из избы в  избу  спрашивать:  "Не  видали  ли  бабы  с  тремя
детками?" В одной сказали, что видели бабу, но с двумя. Она,  поди,  еще  не
вышла из деревни, сидит где-либо в крайней избе.
   Мужик побежал дальше по всем избам спрашивать. Не знаю, ужо нашел ли?
   А мы с дочкой пошли дальше...
   Пока прохожий рассказывал свое, со степи пришли  две  девушки  в  красных
кумачовых сарафанах. Обнявшись, подошли они к  костру  и  стояли,  озаренные
пламенем раскаленных углей. Рассказ их заинтересовал и они сели  на  рогожу,
так же обнявшись, как пришли.
   - Так ты и не знаешь, - спросила одна, - нашел ли он свою молодуху?
   - Не знаю. Верно, нашел, а то он бы нас нагнал по дороге.
   - А я бы своего ребеночка никогда в чужие руки не  отдала!  Лучше  бы  по
миру с ним ходила.
   - Ну, не скажи, моя тетерочка. Было бы у тебя  их  пятеро,  а  дома  есть
нечего, так лучше бы в чужие люди отдала, там, может, и накормят. А нынче  и
по миру ходить - везде ли найдешь кусочек?
   - А свою девчонку ты куда ведешь?
   - Не я веду, а сама она напросилась. Хотел оставить  ее  у  крестной,  да
говорит - возьми да возьми с собой! Да ты устанешь,  глупая!  Нет,  говорит,
тятька, я легкая, не устану. Ну, иди на богомолье, сказал я. Вот  мы,  поди,
полдороги уже прошли. В лаптях-то не очень ногу собьешь. Ну, в город придем,
там я ей сапоги надену. С собой в котомке несу.
   - Так ты на богомолье идешь?
   - Да, тетерочка. Тоска меня забрала. С полгода как жену схоронил.
   Одна сиротка Оленка у меня осталась. Вот вместе идем на богомолье.
   Угодникам помолимся. В дороге-то тоска забывается,  людей  видишь,  места
новые, степью тоже идти привольно. Лесом, коли  идешь,  так  инда  и  скучно
станет. Леса назади остались казенные, идешь день, идешь другой, кругом  ели
седые, что паутиной обернуты, и неба только краешек виден...
   - Оленка! Не устала с тятькой идти?
   - А не!
   - И не страшно идти?
   - С тятькой не страшно. Вот коли он уснет,  так  трудно  разбудить.  Спит
больно крепко с  дороги,  никак  не  раскачаешь.  Так  тогда  страшно  одной
оставаться... Один раз дождь шел,  целый  день  гроза  гремела,  мы  в  лесу
укрылись в сторожку, вроде как  часовенка,  и  крест  на  ей  сверху,  икона
старая, черная в углу. Ждали мы ждали, когда дождь пройдет, так и  стемнело.
Решили заночевать. Дверь прикрыли, тятька колом  ее  припер.  Сами  на  полу
легли. А я заснуть никак не могу, слышится, будто кто в  подполье  стучит  и
плачет! А в лесу гул, стук, ветер воет, деревья ломает, душеньки загубленные
плачут, а мимо  сторожки  по  дороге  вода  рекой  течет.  Окошко  махонькое
вырублено в сторожке, так в него всю ночь лесовик мохнатый глядел и  стонал,
как ребеночек...
   Все замолчали. Из степи доносились близкие и  дальние  женские  голоса  и
песни. Костер потрескивал. Девушки, по-прежнему обнявшись, легли на  рогожу,
накрылись тулупом, оставленным одним из ушедших парней. Из-под темной овчины
видны были их  загорелые  обветренные  лица,  гладко  причесанные  волосы  с
пробором и блестящие глаза, задумчиво смотревшие на Оленку.
   Парень, лежавший на животе, болтал ногами  в  лаптях,  рассеянно  ворошил
прутом угли костра.
   - А вы сами откудова будете? Дальние?
   -  Мы  Глазовские  с  Шульинского  починка  . Верст 350 будет отсюда, а поди и больше.  Уже  шестнадцатый  день
идем.
   - Что же и у вас такие же народы живут - и татары, и вотяки, и черемисы?
   - "Много есть народу дикого у царя великого..." Это же известно, по  всей
России они живут, и у нас их довольно.

Народная песня

   Высоко заря восходила,
   Выше лесу, выше темного,
   Выше садика зеленого,
   Выше города Саратова.

   Как во городе Саратове
   Тут стояла тюрьма новая,
   Тюрьма нова набеленая.

   Как во этой тюрьме новой
   Тут сидел же затюремщичек,
   Затюремщичек молоденькой.

   Он по тюремке похаживал,
   Из окна в окно поглядывал
   Скрозь немецкого стеколышка
   На свою дальню сторонушку,
   На свою любиму женушку.

   Мне сковали резвы ноженьки
   И связали белы рученьки.
   Мы когда тебя, поле, пройдем,
   Когда, чистое, прокатимся,
   Горы долы перемаемся,
   Быстры речки переплавимся.

   Записана в деревне Соколки, на Каме

НОВАЯ ОБИТЕЛЬ

   В одной северной  губернии,  в  глухом  лесу  строится  монастырь.  Среди
высоких вековых елей, на поляне, по которой всюду  видны  свежие  срубленные
пни, стоят несколько одноэтажных домиков и низенькая  церковь.  Белые  клубы
дыма поднимаются кверху из труб и расстилаются в тихом морозном воздухе.
   На одном домике надпись  -  "Гостиница".  Вхожу  по  скрипучей  лестнице,
попадаю в коридор:  по  сторонам  несколько  дверей,  из  одной  выглядывает
убогого вида старушка в чепце, кашляет несколько раз и прячется.  Из  другой
двери с надписью "гостиник" появляется благообразный старичок в полушубке  и
валенках, низко кланяется и отворяет один "нумерок"  -  маленькую  комнатку,
оштукатуренную по свежим доскам. Мороз в ней такой же, как и на  улице,  так
что приходится сидеть, не раздеваясь, в шубе, и поданный чай  нужно  пить  в
рукавицах.
   Гостиник  уходит  доложить  отцу-настоятелю,  узнать,  когда  тот  сможет
принять меня для беседы; через несколько минут  он  возвращается  и  шепотом
таинственно докладывает, что "скоро сами будут". Слышатся шаги  в  коридоре,
растворяется дверь и на пороге молодой иеромонах, худой, со впалыми  щеками,
небольшой светлой бородкой. Благословив меня, он сел возле стола.
   - Я радуюсь возможности увидеть вашу обитель...
   - Наша обитель - и невелика, и очень юна: мы начали здесь строиться всего
три года назад. Но это место  -  священное:  здесь  некогда  стоял  большой,
славный монастырь, много старцев подвизалось здесь подвигом добрым.  Но  уже
лет сорок, как монастырь тот сгорел дотла, вся его братия была  распределена
по другим монастырям. Стало быть, мы строимся теперь - на  священном  пепеле
древней обители. А в чем главная идея и  отличие  нашего  монастыря?  Мы  не
спасаемся, не уходим от мира - напротив, мы набираемся сил, готовимся идти в
мир на трудную борьбу...
   Отворяется дверь, входит еще один монах -  высокий,  черный,  с  горящими
глазами, быстро подходит и трясет мне руку:
   - Здравствуйте, здравствуйте! Очень рад познакомиться  с  вами.  Я  серб,
черногорец, это все едино...
   - Да, на борьбу и трудную  работу  в  защиту  православия,  -  продолжает
первый  монах,  отец  Петр.  -  Интеллигенция  безмолвно  отрешила  себя  от
христианства. В силу этого духовенство само отстранилось от интеллигенции.
   А если мы видим  человека  больного  или  находящегося  в  опасности,  то
христианская заповедь требует помочь ему, указывать на его заблуждения, хотя
бы он отталкивал, бил и унижал  вас...  Приезжал  сюда  один  человек,  тоже
духовного звания, и говорит нам: "На вашего настоятеля искушение ниспослано,
славы захотелось, новым Златоустом думает сделаться. Прежде всего,  говорит,
смирение, а остальное от Бога. А монастырь ваш,  говорит,  прогорит,  потому
что вы  все  не  так  устраиваете,  как  то  следует.  Заведите  одного-двух
схимников, чтобы к ним купцы приезжали,  устройте  хор  хороший,  старайтесь
привлекать в монашество лиц с большими вкладами, да  гостиницу  приведите  в
благоустроенный вид, а то она  столь  неблаговидна,  что  в  ней  замерзнуть
можно. Монастырь, говорит, это предприятие,  и  на  него  нужно  смотреть  с
коммерческой точки зрения..."
   - Да, да! - воскликнул серб, - он все это говорил! А где же  божественная
точка зрения? Где же дух? Где идея? Каждый монастырь должен иметь свою идею,
как чудотворные иконы  -  "Утоли  моя  печали",  "Всех  скорбящих  радости",
"Неопалимая купина"...
   - Мир ти благовествующему! - раздается  тихий,  добрый  голос.  В  дверях
стоит сам  отец-настоятель  -  худенький  старичок  с  белой,  как  серебро,
бородою. Что-то очень ласковое было в его  фигуре,  а  глаза  смотрели  так,
точно видели насквозь все ваши душевные движения, жалели и прощали вас.
   Невольно чувствуешь себя перед ним так, как  много  лет  назад  маленьким
мальчиком  подходил  утром  поздороваться  к  своему   отцу...   Архимандрит
присаживается среди нас.
   - Знаю уже, о чем они вам говорили, по последним словам догадываюсь.
   Дай-то Бог, чтобы удалась сотая  часть  того,  о  чем  мы  толкуем,  чего
желаем... Ведь они  читают  много.  Выписывают  книги,  журналы,  следят  за
быстротекущей жизнью. Здесь можно хорошо заниматься  -  тишина,  кругом  лес
сосновый, пустынные болота, первая деревня за восемь верст, никого здесь  не
бывает, только зайцы выбегают иногда на полянку, да птички  Божие  залетают,
щебечут, тем нарушают покой нашей обители...
   Начался ряд перекрестных вопросов. Все интересовало этих "спасающихся"  в
"лесной пустыне", месяцами не видящих иных людей;  почта,  книги  и  журналы
сохранили  в  них  связь  со  всем,  что  живет  и   волнуется   в   "миру".
Отца-настоятеля вызвал какой-то приезжий мужичок, и отец Петр объяснил:
   - Отец-настоятель - это наш критерий истины. Он  замечательно  начитан  в
духовных книгах и при спорах сейчас же  указывает  отклонения  от  истинного
православия, приводит цитату из Отцов Церкви  или  других  редких  церковных
книг.  Светское  образование  ему  чуждо,  с  юношеских   лет   был   сперва
послушником, потом иеромонахом при разных монастырях, долго жил в  монастыре
на Афоне...
   Разговор прервал  полуслепой  звонарь,  пришедший  просить  благословения
звонить к обедне. В церквушке начинается богослужение.  После  того,  в  два
часа монастырский обед всей братии.
   Меня, как гостя, сажают на почетное место -  второе  от  отца-настоятеля,
первое занимает отец-казначей. Одна миска служит на пятерых, все черпают  из
нее деревянными ложками, соблюдая почтительную очередь. Ради  праздника  три
блюда - на первое кислые щи, на второе холодная окрошка с рыбой, на третье -
пшенная каша с подсолнечным маслом.
   Для смены блюд отец-настоятель звонил  в  колокол,  дергая  за  шнурок  с
кистью. Во все время обеда один из монашеской братии читал из  "Четьи-Минеи"
.
   После обеда мы перешли в домик отца-настоятеля. В комнатах пахло воском и
кипарисом. Быстро темнело.  В  сумерках  бродила  худенькая  фигура  старого
монаха, в подряснике, с зажженной восковой свечой в руке, переходя от  одной
полки к  другой,  откуда  он  доставал  старинные,  редкие  духовные  книги,
собираемые всю жизнь.

ВОСКРЕСНЫЕ ШКОЛЫ

   В Богородицком уезде Тульской губернии  развился  тип  очень  полезных  и
симпатичных воскресных школ, где получают образование взрослые  крестьянские
девушки.
   Инициатором воскресных женских школ является  священник  села  Никитского
отец Петр Модестов -  очень  энергичный,  один  из  тех  священнослужителей,
которые были передовыми бойцами в борьбе с народным бедствием, когда в  1897
году Тульскую губернию постигнул  недород  хлеба  и  все  связанные  с  этим
тяжелые последствия.
   Видя медленность движения получения образования в окружающем крестьянском
населении и почти совершенное отсутствие грамотности среди женщин,  Модестов
решил приложить свои труды на добрую, хотя и трудную цель. Вот  что  он  сам
писал в своем докладе Богородицкому земству:
   "Большим препятствием для распространения грамотности служит отдаленность
училища от окраин селения. Детям приходится идти до училища несколько верст,
иногда в грязь, при дожде, в метель, по глубокому снегу, в  большие  морозы.
При этом мужское население  получает  некоторое  образование,  а  девушки  и
женщины остаются неразвитыми. Мальчики в 8  -  9  лет  уже  имеют  сапоги  и
полушубки, а девочкам такой одежды и обуви в крестьянстве не принято делать,
до 12-летнего возраста  они  пользуются  только  серяками;  только  в  более
состоятельных домах родители шьют им  суконные  поддевки.  Поэтому  девочкам
школьного возраста совсем невозможно посещать отдаленную школу. Это видно на
практике: при начале учебного года в училище  поступают  30  -  35  девочек;
первый месяц они посещают школу весьма усердно, много аккуратнее  мальчиков,
с наступлением глубокой осени от мокроты и грязи оставляют училище совсем...
   Другим  препятствием  к   развитию   грамотности   служит   недостаточное
расположение некоторых родителей-крестьян; большинство  из  них  не  вкусили
плоды грамотности, потому не особенно заботятся о том, чтобы  посеять  ее  в
своих детях; вдобавок и сами девицы уже  в  возрасте  невест,  неохотно,  на
первых порах, соглашаются учиться, опасаясь пренебрежения к ним  со  стороны
женихов, - не сравняли бы их с "вековушами"..."
   В ноябре 1894 года Петр Модестов с дочерью Ольгой и священником  Алексеем
Нащокиным пригласили двух учителей  здешнего  земского  училища  и  решились
открыть школу для взрослых девиц. По воскресным и праздничным  дням  училище
было  свободно,  его  избрали  местом  для  занятий  и  назвали  эту   школу
"воскресною". На первый урок собралось 80, а потом и до 120 девушек, так что
трудно было их всех разместить, некоторые стояли или сидели на подоконниках,
а то и размещали их в двух классных комнатах...
   Как оказалось на деле, принятую задачу было невозможно выполнить только в
праздничные дни, - стали учить и в один из будних дней.  До  конца  учебного
года пробыло в школе 50 девушек; во втором учебном году вновь  поступило  55
девушек; из прежних учениц 35 пожелали продолжать учение на второй год, и из
них сдали экзамены 21 девица по программе церковноприходских школ...
   Опыт  показал,  что  учитель  не  так  пригоден  для  этой   школы,   как
учительница; да и учителям трудно было вести  преподавание  в  течение  всей
недели без отдыха и вознаграждения за него; к их чести нужно  добавить,  что
учительский труд принимался ими на  себя  добровольно  и  безвозмездно,  без
всякого принуждения с чьей-либо стороны.
   Каковы   результаты   деятельности    "воскресной"    Никитской    школы,
свидетельствует доклад председателя Богородицкой земской управы графа В.
   А. Бобринского:
   "Успехи, достигнутые девушками в  119  учебных  дней,  поразительны.  Они
выучились  отчетливо  и  со  смыслом  читать  и  передавать  своими  словами
прочитанное, ясно и без серьезных ошибок писать и даже составлять  несложные
сочинения... По-славянски они правильно и с соблюдением  ударений  читали...
Они были ознакомлены с некоторыми эпизодами русской истории... по арифметике
девушки оказались слабее общего уровня народных училищ, но в  Законе  Божьем
они далеко превзошли оных..."
   Несмотря на много трудностей, благое дело  стало  заразительным  примером
для окружающих сел, уверовавших в пригодность и нужность воскресных  женских
школ. Через год  открылась  подобная  школа  в  селе  Непрядве,  а  за  нею,
продолжая распространяться по уезду, воскресные школы появились в центре, на
севере и юго-востоке уезда, так что к 1  декабря  их  было  уже  12;  вскоре
открылось еще 9 школ...
   Занятия в женских школах вели учителя земских и церковноприходских  школ,
бескорыстно отдавая этому делу свое единственное время отдыха от ежедневного
тяжелого учительского труда...
   Всего в этих школах обучилось более двух тысяч девушек...

***

   Особый  интерес  заслуживает  опыт  устройства   воскресных   школ,   где
учительницами стали лучшие ученицы из числа окончивших курс "воскресниц".
   Осенью 1896 года  пятеро  из  окончивших  весною  курс  обучения  девушек
продолжали ходить  в  школу  и  помогать  учительнице  при  уроках.  Девушки
выказали хорошие  дарования,  любовь  к  делу,  вскоре  усвоив  элементарные
педагогические приемы. Им стали поручать преподавание в младшем отделении.
   Воспитанные и живущие в крестьянском быту, они довольствуются  еще  более
скудным  вознаграждением,  чем  наши  бедствующие  сельские   интеллигентные
учительницы, отличаются большим прилежанием и аккуратностью и не  имеют  тех
российских недостатков, которые свойственны так часто сельским учителям.
   Вот что пишет об этих учительницах-крестьянках заведующий Красно-Холмской
школой:
   "Они оказались  настолько  способны  в  деле  учительства,  что  к  концу
учебного года их ученицы, приглашенные на экзамены  в  Никитскую  воскресную
школу, по  испытании  заслужили  полное  одобрение  комиссии,  производившей
экзамен... Этот факт показывает, что есть еще непочатые  силы,  которые  при
удобных обстоятельствах могут работать с великой  пользой  для  народа,  тем
более, что  и  выходят-то  они  из  его  среды...  Если  успешно  вели  дело
учительства окончившие курс сельской воскресной  школы,  то  чего  же  можно
ожидать, если они получат более полное и систематическое образование?.."
   Для борьбы  с  предубеждением  части  крестьян  против  обучения  девочек
приходилось прибегать к различным средствам. "В народе составился взгляд  на
начальное образование как на дело, свойственное  только  детскому  возрасту.
Равным образом, случай хождения в школу девушек-невест,  имеющий  приложение
впервые на памяти стариков, казался в высшей степени предосудительным,  даже
позорным. Ввиду этого пришлось  склонять  крестьян  к  образованию  взрослых
девушек путем долгих разъяснений  значения  образования  для  человека,  его
пригодности и почетности для всякого пола и возраста",  -  рассказывал  Петр
Модестов; кроме того священники произносили проповеди в церквах  на  тему  о
пользе и необходимости грамоты для женщин...
   "Грамота каждому нужна", - говорили крестьяне села Волова  и  благодарили
устроителей "воскресных школ". Редкие случаи  насмешек  со  стороны  молодых
парней, какими иногда встречали идущих из школы  невест,  смущавшие  учениц,
прекратились вместе с успехами девушек в чтении и других науках...
   "Крестьяне более всего убеждаются в правоте не  рассуждениями,  а  живыми
примерами  из  действительной,  окружающей   жизни,   -   писал   заведующий
Непрядвенской воскресной школой Н. Глаголев, - только этим  можно  объяснить
факт, что во вновь открытую школу поступило для обучения  только  25  девиц,
или 1/8 часть всех взрослых неграмотных девушек  Не