прядвы...  Как  оказалось
после, некоторые крестьяне не вполне осознали пользу учения своих дочерей  и
ждали  -  какие  благие  плоды  принесут  те,  можно   сказать,   "героини",
решившиеся, вопреки установившемуся  обычаю,  учиться  грамоте,  уже  будучи
взрослыми"...
   Все же предубеждение крестьян обучению  грамоте  взрослых  девушек  можно
считать разрушенным. Нечего и говорить, что сами "героини" всюду  относились
к школе с увлечением и любовью.
   Более подробные  сведения  об  указанных  воскресных  школах  помещены  в
"Докладе Богородицкой уездной земской управы о доставлении  всему  населению
уезда общедоступного начального образования и отчете о воскресных школах".

"ФАБРИЧНЫЕ СЕСТРЫ"

   В Ярославле, на Большой  Ярославской  мануфактуре,  несколько  лет  назад
возникло учреждение, слабое и неустойчивое,  выросшее  из  случайностей,  но
которое следовало бы отметить как светлый симптом настоящего и, может  быть,
симпатичный образец для будущего.
   Возле  фабрики,  в  том  предместье,  где  живет  многотысячное   рабочее
население,  стоит  старинная  Предтеченская  церковь.  Настоятелем  при  ней
находится отец Федор Успенский, обладающий большой  энергией.  Его  духовную
паству составляет фабричный люд, с которым он проводит всю свою повседневную
жизнь.
   Как-то случайно несколько взрослых фабричных девушек  обратились  к  отцу
Федору с просьбой позаниматься с ними Законом Божьим, так как они не  только
забыли то, что учили в школе, но плохо помнят даже грамоту.
   Начались уроки в свободные  от  фабричной  работы  часы,  причем  девушки
выказали столько охоты и прилежания, что приезжавший на занятия  Ярославский
архиерей отметил, через год обучения, их знания лучше приходских учеников...
   Но не только изучение Закона Божия оказалось важным в этом начинании.
   Дружба, возникшая среди добровольных учениц,  не  могла  заглохнуть  и  с
окончанием  лекций.  Простые   фабричные   работницы   захотели   образовать
"братство" с целью взаимной нравственной поддержки, лучшего устройства своей
жизни, с тем, чтобы иметь возможность сообща оказывать помощь там, где  один
человек бессилен.
   Среди однообразного, одурманивающего фабричного труда, ужасов пьянства  и
разгула, где жертвами становятся дети и более слабые женщины,  это  "женское
братство" выросло странным цветком, внесшим благоухание доброй женской  души
туда, где так нужна и благотворна всякая помощь. Это "братство" хлопотало  о
том,  чтобы  получить  официальное   название   "миссии   фабричных   сестер
милосердия", но духовные власти нашли в слове "миссия" что-то сектантское  и
дали ему какое-то другое название.
   Бедные работницы мануфактуры, уделяя крохи от  своего  малого  заработка,
наняли  сообща  квартирку,  куда  поместили  маленьких  детей,   взятых   от
пьянствующих матерей. Они сами ухаживали  за  детьми,  устроили  поочередное
дежурство, и вскоре присоединили к этому приюту ясли, куда фабричные женщины
в часы своей работы стали отдавать детей...
   Узнав об инициативе работниц, посторонние люди начали принимать участие в
жизни этого небывалого учреждения. Первоначальная малая квартира  обратилась
потом в отдельный двухэтажный домик, очень чисто и аккуратно содержимый.
   "Фабричные сестры" воспитывают покинутых детей и делают, что могут,  дабы
спасти своих подруг - колеблющихся и ступающих на наклонную  плоскость.  Сам
факт возникновения "фабричных сестер милосердия" имеет некоторое значение. У
нас так много говорят о разлагающем влиянии, вносимом фабрикой в  окружающее
ее рабочее население, что проявление в  той  же  среде  элементов  отпора  и
нравственной стойкости должно быть очень важно. Следовало  бы  и  на  других
фабриках лелеять возрастание  подобного  рода  "братств"  и  "миссий".  Хотя
искусственным путем трудно  создать  такое  учреждение  и  ожидать  от  него
жизненности.
   На одном из воскресных собраний-"собеседований"  фабричных  работниц  мне
удалось присутствовать. Проводил его худой, сутулый, сгорбленный  настоятель
Федор Успенский, сидя за маленьким столом  в  классной  комнате  приюта.  На
партах, тесно прижавшись друг к другу, сидело  множество  старых  и  молодых
бледных фабричных женщин, с лицами в резких морщинах, изможденных  детьми  и
работой  в  фабричных  камерах,  насыщенных  пылью  от  хлопков  ваты,   под
неумолчный грохот  машин  и  станков.  Лица  молодых  девушек,  сутуловатых,
преждевременно состарившихся в монотонной работе, тоже были усталые,  серые.
Только у маленьких приютских детей, ползавших по полу, сидевших на коленях у
женщин, передававшихся ими с рук на руки, были свежие, румяные лица.
   Когда  священник  закончил   чтение   отрывка   из   Евангелия,   начался
перекрестный разговор по поводу разных  неурядиц,  происшедших  в  некоторых
фабричных семьях:
   - Ну, что Симониха?
   - Да все убивается. "Ен" приходит домой, шумит, все на пол бросает!
   Мы Симонихе говорили, потерпи, дескать, лаской обойдись с "Ним".  Вы  бы,
батюшка, "Его" успокоили...
   - У Харитоновны мальчишка расхворался, помочь бы надо.
   - А Лукина загуляла. На работу не ходит, детей своих забросила.
   Ребятишки  по  улице  бегают  голодные,  чумазые,  надо  бы  их  в  приют
поместить...
   "Фабричные сестры" совместно обсуждали меры, какие надо бы  проделать:  с
кем  поговорить,  за  кого  попросить  перед  "Конторой"  фабрики,  у   кого
подежурить, и тому подобное.

"УЧИТЕЛЬ ВЕКА"

   Русь еще не оскудела людьми, занятыми созидательной работой, которые, как
пчелы, строят одну ячейку за другой в громадном улье нашей  народной  жизни.
Эти  "созидатели"  отыскивают  и  поддерживают  прочные  и  здоровые  основы
народной жизни, которые никому не удастся расшатать до тех пор,  пока  будет
стоять русское государство.
   И те люди, которые смиренно работают, веря  в  свои  идеалы,  заслуживают
большего общественного внимания, так как они  оставляют  заветы  будущего  и
передают свет новым поколениям, при которых тем придется жить и работать.
   "Созидатели" при жизни никогда не пользуются ни  поклонением,  ни  шумным
успехом, но это - общая  участь  всех  искренних  и  плодотворных  деятелей,
заботящихся о чужом, а не личном благе  и  поэтому  оставивших  попечение  о
собственной рекламе и личных выгодах.
   Одним из самых замечательных современных русских деятелей, знатоков  всей
глубины русской жизни народной  и  "учителей  века",  является  профессор  и
сельский учитель - Сергей Александрович Рачинский*.
   Племянник поэта Боратынского, друг первых славянофилов и преемник  их  по
своим убеждениям и деятельности, С. А. Рачинский принадлежит по  рождению  к
стародворянской части русского общества. После обширной научной подготовки в
России и за  границей  он  был  9  лет  профессором  ботаники  в  Московском
Университете.
   Приезжая в  свободное  время  в  свое  родовое  Татево  (Бельского  уезда
Смоленской губернии), Рачинский  заинтересовался  народной  школой  в  своем
имении. Первым же его наблюдением  было  то,  что  народная  школа  страдает
некоторым коренным недостатком, который состоит в чем-то более  важном,  чем
неудовлетворительные приемы преподавания. Рачинский  бросил  университетскую
деятельность, оставил все привычки и  городские  удобства  и  переселился  в
школьный дом, начав жить одною жизнью с учащимися крестьянскими детьми.
   Рассказывали, как достоверный факт, что местное училищное  начальство  не
разрешало Рачинскому преподавать, за неимением соответствующего  диплома,  и
поэтому бывший профессор университета ездил в уездный город и держал экзамен
на звание школьного учителя!
   - Многое не дается и не удается, - говорил Рачинский.  -  Именно  потому,
что мы боимся показаться смешными и странными. Победа над этою болезнью  уже
сама  по  себе  есть  великая  победа,   ибо   удесятеряет   наши   средства
деятельности, охраняет ту смелость, которая города берет.  Но  кроме  боязни
смешного есть и другая боязнь, гибельная для всякого практического дела. Это
боязнь труда, не обещающего верных  результатов,  боязнь  предприятий,  коих
успех не правдоподобен. Все хорошее трудно, все прекрасное не правдоподобно.
Этому нужно покориться, но все-таки словом и делом, неустанно  работать  над
тем, что не правдоподобно и трудно, ибо из-за вещей правдоподобных и  легких
не стоит жить на свете...
   Решение Рачинского посвятить себя деревне состоялось в 1875 году;  с  тех
пор он,  почти  безвыездно,  жил  в  своем  Татеве,  занимаясь  обучением  и
воспитанием крестьянских ребят и тратя на них все свои средства.
   С самого же начала он мог найти удовлетворение  своей  деятельности:  ему
было  отрадно  работать,  видя,  какие  разнообразные  дарования  и  высокие
умственные и художественные способности крестьянских детей,  как  мальчиков,
так  и  девочек,  скрываются   под   бедными,   разодранными,   заплатанными
зипунишками.
   "Способности  эти  разнообразны,  -  говорил  Рачинский,  -  но   заметно
преобладают  способности  математические   и   художественные.   Музыкальная
даровитость  наших  крестьян   поистине   изумительна!   Ничуть   не   менее
распространена другая  художественная  способность,  которая,  при  нынешнем
зачаточном состоянии нашей сельской  школы,  лишь  в  редких  случаях  имеет
возможность проявляться, - способность к рисованию. К о л и ч е с т в о д  р
е м л ю щ и х х у д о ж е с т в е н н ы х с и л, т а я щ и х с я в н а ш е м
н а р о д е, - г р о м а д н о, но о нем пока может составить  себе  понятие
лишь внимательный сельский учитель".
   Рачинский утверждал, что коренной недостаток  народной  школы  состоял  в
том, что школа не была национальна, не была  построена  на  началах  русской
народной жизни. И этот необыкновенный сельский  учитель,  положив  во  главу
угла национальное воспитание, создал тип русской сельской школы,  отвечающей
особому культурному сложению  нашего  народа,  особенностям  его  психики  и
верованиям.
   Рачинский решился давать и  последующее  образование  наиболее  способным
ученикам своей школы. Дело это, конечно, очень ответственное:  "Оторвать  от
сохи  крестьянского  мальчика,  в  предположении,  что  из  него  разовьется
самостоятельный художник, из глухой деревенской среды бросить его  в  мутную
жизнь столицы, в пеструю толпу воспитанников наших  художественных  школ,  -
это  значит  брать  на  себя  страшную  ответственность,  ибо,   как   можно
безошибочно угадать в ребенке ту степень таланта, ту силу характера, которые
необходимы для успешного художественного поприща?"
   Рачинский направил  на  художественную  деятельность  троих  мальчиков  и
воспитывал их на свои средства... Один  из  них  (Петерсон),  из  обрусевших
латышей, оказался отличным живописцем, был  назначен  учителем  рисования  в
школу Новикова  в  Козловском  уезде  Тамбовской  губернии,  но  умер  очень
молодым. Другой - оказался неудачником. Зато третий воспитанник - Н. П.
   Богданов-Бельский   -  доставил  много
нравственного удовлетворения бескорыстному С. А. Рачинскому.
   Окончив Петербургскую Академию Художеств, Богданов-Бельский уже  выставил
несколько очень интересных картин, одна  из  которых  "Воскресное  чтение  в
школе" находится  в  музее  Императора  Александра  III*;  среди  художников
"передвижников" имя Богданова-Бельского привлекает к  себе  много  внимания.
Картины  его,   главным   образом,   из   крестьянской   жизни:   "Последние
распоряжения", "Нищий у дверей  школы",  "Устный  счет",  "Будущий  инок"  и
другие.
   Рачинский не ограничивался этими тремя воспитанниками.  С  самого  начала
своей учительской деятельности он старался помогать дальнейшему  продвижению
и образованию учеников Татевской и  соседних  школ,  выводя  их  в  учителя,
приготовляя и отдавая в различные училища, доставая  им  места  управляющих,
приказчиков и т. п...
   В то время, когда я посетил С. А. Рачинского, уже более 40  его  учеников
самостоятельно учительствовали, а в селе Дровнине, Гжатского уезда, возникла
учительская семинария, где бывший ученик и помощник С. А.
   Рачинского - В. А. Лебедев - очень успешно подготовлял народных учителей.
   "Сельских учителей нам нужно  много,  -  говорил  Рачинский,  -  дельных,
непритязательных,  честно  исполняющих  свое  трудное  дело  с   любовью   и
терпением.  Контингент,  доставляемый   нашими   учительскими   семинариями,
качественно и количественно недостаточен. Сельских школьных учителей  должна
плодить сама сельская школа"...
   Будучи  глубоко  религиозным,  Рачинский  пытался  образовать  из   части
крестьянских мальчиков, "которых тянет к  церкви  и  духовным  подвигам",  -
священнослужителей нового типа.
   Рачинский говорил следующее: "С в я щ е н н и к и н а ш и п л о х и. Н  а
ш е д у х о в е н с т в о ч а х н е т и м е д л е н н о г и б н е тп о з о р
н о йс м е р т ь ю, п о х о ж е й н а с а м о у  б  и  й  с  т  в  о.  Долго
замкнутое в строгую касту, оно постепенно выделяло и продолжает выделять  из
себя живые силы, сохраняя в своих недрах лишь элементы слабые и  косные,  да
те  немногие  сильные  личности,  у  кого  случайно  призвание   совпало   с
рождением".
   "Дивиться нужно скорее тому, что у нас встречаются сельские священники, в
тишине и смирении совершающие свое святое дело, за которое никто  и  никогда
не скажет им "спасибо!"
   "В наше время и сельский  учитель,  и  священник,  и  даже  гимназический
учитель не  привлекают  к  себе  ни  симпатий,  ни  уважения  публики.  Даже
сравнивать нельзя отношения нашего общества к  этим  благородным  и  высоким
профессиям - с тем почетным положением, каким пользуется народный учитель  и
пастор в Германии, Швеции, Дании, даже в нашем Прибалтийском Крае*.
   Причина  такого  полупрезрительного  отношения,  которое  позволяет  себе
принимать  всякий   российский   обыватель,   мнящий   и   называющий   себя
"интеллигентом",   лежит   именно   в   рецидиве   необразованности    этого
интеллигента,  а  не  в  учащем  персонале.  Русский  крестьянин   в   своем
почтительном отношении к учителю и священнику стоит гораздо выше  и  нередко
оказывается культурнее так называемого интеллигента..."
   "У ч и т е л ь с т в о в р у с с к о й ш к о л е - п р и з в а н и е, н о
н е р е м е с л о".
   Философ В. В. Розанов писал в то время,  что  "невидный  труд  Рачинского
увлек и  увлекает  многих.  Татево  стало  рассадником  школ,  так  сказать,
материнской школою, от которой все новые и новые пчелки отлетают в  сторону,
но на новом месте творят дело и ширят веру старого Татева.
   Образовался район школ, где трудятся люди одного духовного происхождения,
частью родные старого профессора, а большей частью бывшие ученики его школы.
Из  других  губерний,  незнакомых  местностей,  обращаются  к  Рачинскому  с
просьбой дать для сельской школы учителя его выучки и  направления.  И,  без
регламентации, "штатов  и  жалованья",  вырос  некий  и  притом  общерусский
"учительский институт"...
   Татевская школа находится возле церкви,  за  оградой  парка,  окружающего
старинный  дом  Рачинских.  В  школе  -  несколько  комнат;  классная  очень
просторная, с высоким потолком. Училось в ней тогда более 60 детей,  из  них
около 30 из дальних деревень, живущих в самой школе.
   Меня поразило особенное  настроение  учеников  школы  -  это  было  тихое
счастье детей, любовное, братское и почтительное отношение друг к другу.
   Была заметна торжественность настроения,  точно  это  была  не  школа,  а
церковь. К С. А. Рачинскому ребятишки относились как к  любимому  и  доброму
"дедушке", доверчиво обступали  его,  совершенно  не  так,  как  обыкновенно
дичатся деревенские ребята перед "барином".
   Я видел нескольких учительствующих, бывших учеников Рачинского, смотрел в
задушевные глаза этих людей, поднявшихся из народной массы, но не  порвавших
нитей, связывающих их с коренной народной силой, с  Землей-матушкой,  и  мне
было отрадно и тепло возле них, от кого веяло чем-то  искренним  и  честным.
Какими нелепыми становились модные в некоторых кругах интеллигенции толки  и
"теории" о вырождении великорусской народности. Э т и л ю д и - н е с о б  ь
ю т с я с д о р о г и, н е п р о п а д у т,сн и м ир у с с к а яз е м л ян е
о с к у д е е т!..
   С. А. Рачинский был  уже  стар  и  слаб,  вследствие  нездоровья  недавно
оставил школьные занятия и переселился в свой дом. В школе у  него  делались
головокружения и обмороки. Волей-неволей пришлось ему передать любимую школу
своим молодым помощникам. Но, несмотря на слабость здоровья, от его личности
веяло неугасимой бодростью и энергией. Глаза его горели юношеским огнем.
   Бывают редкие люди, удивительной чистоты и  возвышенности  души,  которые
облагораживают всякого, кто говорит с ними; их душевный мир - это  священный
храм, входя в который вы забываете мелочность и пустоту жизни и  становитесь
перед высокими целями, святыми помыслами и глубочайшими запросами духа.
   К таким людям нужно причислить и С. А. Рачинского.

СТРАННИКИ

1. ТОСКА

   Бывают тягостные ночи:
   Без сна, горят и плачут очи,
   На сердце жадная тоска.
   Лермонтов

   Ветер нес по сухой степи тучи пыли, стремительно налетал, трепал одежду и
едва не сбивал с ног. С запада  ползли  темные  облака,  надвигая  грозу,  а
наверху небо еще  было  светло-бирюзовое  и  солнце  жгло  яркими  весенними
лучами.  Холмистая  степь,  на  которой  едва  начинала  пробиваться  трава,
пустынно растянулась кругом,  серая,  мертвая,  с  потрескавшейся  землей  и
высохшими кустами колючего бурьяна.
   Впереди недалеко роща с  прозрачными  сквозистыми  березами,  на  которых
только начинают лопаться клейкие почки. Сквозь деревья виден какой-то сарай,
- в нем можно укрыться. В роще ветер со  свистом  проносится  по  обнаженным
вершинам берез, качающихся с жалобным скрипом.
   Сарай сложен из неровных  жердей,  оставляющих  широкие  щели,  и  покрыт
хворостом и дерном. Внутри сарая навалено сухое сено. В  стене  раньше  была
дверь, но она оторвана и лежит рядом с входом на земле.
   Когда первые капли дождя забарабанили по сухой земле, я  лег  на  сено  и
заснул под монотонный шум дождя, прерываемый раскатами грома.
   В сарае было темно, должно быть уже вечерело, когда я очнулся  от  звуков
человеческих голосов. Говорили двое, дрожащий старческий голос и молодой:
   - Ты хочешь счастья? Его ты не найдешь. Знаешь, сделай что - отвернись от
всего и забудь о счастье, и тогда оно побежит  за  тобой,  и  станет  здесь,
рядом, и в тебе самом.
   - Амвросий, мне тяжело. Тоска меня мучит такая, и не знаю, что бы с собой
сделать?
   - Тоска? А что такое тоска? Она есть у  всякого.  На  донышке  у  всякого
тоска лежит. Тоска - это ядовитые капли. Ты ее не взбалтывай, береги, сверху
заваливай, не давай всходить на верх. Если тоску  не  тушить,  она  одолеет,
жить нельзя будет. Когда тоска всплывает, все тело загорается, мысли горят и
что-то жжет душу. А ты сдержи себя, железные вериги наложи на  плечи,  сдави
все свои помыслы и мечтания, стань степенный, сдержанный, холодный.
   - И у тебя, Амвросий, тоска бывает?
   - У меня-то? У меня явиться она не смеет. Свою душу я в руках держу.
   - Хожу я с тобой по святым местам, молюсь, на  себя  тяжести  накладываю,
изнуряюсь постом, обеты исполняю, а все гложет, сердце перевернется и кровью
обливается.
   Голоса замолкли, и я опять забылся во сне.
   "...Мой отец  в  своем  кабинете  сидит  за  большим  столом,  окруженный
книгами. Как всегда, он в золотых очках,  четыре  свечи  горят  под  зеленым
абажуром. Я бы хотел теперь тихо, тихо войти в кабинет, чтобы ему не мешать.
По стенам кругом стоят полки и шкафы с книгами, в темных  переплетах.  Я  бы
тихонько подошел, выбрал интересную книгу и  затем  сел  в  кожаное  большое
кресло рядом со столом и стал бы читать. А отец бы заметил, что я  здесь,  и
спросил бы строго, глядя поверх очков: "Где же ты был эти три года?.."