.
   И вагонщик молодой
   Катит новенький вагон.
   А в вагоне том шахтер
   Раненый лежит больной.
   И того мы шахтера
   Вытаскали на гора.
   И к тому-то шахтеру
   Собирались дохтура.
   Хоть шахтер буде живой,
   Но калека вековой.

   Неделю плыл я с хлопцами по Днепру. От зноя лицо, руки и  ноги  сделались
такие же черные, как у плотовщиков. Иногда, проплывая мимо сел, я с  молодым
Ильей, помощником ватамана, съезжали на плоскодонке на  берег  и  в  течение
нескольких  минут  беседовали  со   степенными   "хохлами"   и   говорливыми
"хохлушками", хозяевами украинских хат прибрежных деревень,  а  затем  долго
догоняли унесенные быстрым течением плоты.
   Когда поворотов Днепра не предвиделось, хлопцы раздевались и бросались  в
воду позади  плота.  Плыть  сзади  было  легко  и  не  утомительно,  течение
равномерно несло и купальщиков и бревна, и казалось, что плывешь по  стоячей
воде.
   Ниже Кременчуга к  ночи  поднялась  буря.  Плоты  пригнали  к  берегу  за
выступом песчаной отмели и привязали канатами к рослым тополям на берегу.
   Непогода бушевала всю ночь, волны ударяли о плоты, заставляли качаться  и
стонать тяжелые бревна. Хлопцы укрылись на дубе и в соломенных будках.
   Утром буря стихла. Хотя небо хмурилось и Днепр сердито  плескал  волнами,
заливая плоты, но мы тронулись дальше.
   Не доплыв  до  Екатеринослава,  плоты  причалили  к  берегу,  и  здесь  я
распростился с гостеприимной артелью. Хлопцы попрыгали в Днепр и по горло  в
воде стали развязывать плоты, снимать будки, чтобы гнать бревна дальше через
днепровские пороги...

1901 - 1907

"БОГОИСКАТЕЛЬ"

   В  Петербурге  мне  довелось  познакомиться  с  художественным   критиком
"Петербургской Немецкой Газеты" -  Федором  Ивановичем  Грус.  Он  переводил
какой-то обширный труд немецкого профессора по истории  искусства  и,  плохо
зная русский язык, пригласил меня редактировать его перевод.
   Грус был женат на дочери известного музыкального  издателя  Юргенсона,  и
поэтому в его доме можно было встретить издателя "Могучей Кучки"
   Митрофана Беляева, критика Владимира Стасова, художников Бакста и Серова,
многих других выдающихся деятелей мира искусства того времени.
   Грус свел меня с приехавшим в Россию "богоискателем" - немецким поэтом  и
писателем Райнер-Мариа Рильке  ,
который,  услыхав,  что  я  "ходил  по  России",   очень   хотел   со   мной
познакомиться.
   Рильке считал, что "правда" придет из России. Он с трудом и плохо  изучил
русский язык, но все же пробовал  "ходить"  по  России,  одно  время  жил  в
Казани, затем у Льва Толстого.
   Рильке говорил, как о чем-то совершенно реальном, что  "по  России  ходит
Христос". Об этом он сказал Толстому, а Лев Николаевич ответил ему:
   "Что вы! Если бы Христос явился в нашу  деревню,  то  его  бы  там  девки
засмеяли!.."
   Любопытно, что эта же мысль, о Христе, идущем по  России,  нашла  позднее
свое выражение у другого замечательного поэта, в "Двенадцати"
   Александра Блока.
   Рильке написал большую поэму об искателе бога и правды - русском дьяконе,
ставшем отшельником.
   Рильке читал мои записки о "хождении по  Руси",  а  некоторые  перевел  и
напечатал в Германии.
   Встреча и беседы с ним в то время меня потрясли, настолько его речи и вся
личность были наполнены глубокой, мистической силой, а его  поиски  "правды"
мне импонировали.
   Рильке был в России два раза и после  того  поехал  во  Францию.  Живя  в
Париже, он несколько лет  работал  бесплатным  секретарем  у  замечательного
скульптора Огюста Родена и написал книгу бесед с ним.  Как  известно,  Роден
тоже был "искателем правды" и творцом новых форм в скульптуре, пытавшимся  в
камне выразить великие общечеловеческие идеи и запросы.  Кто  не  знает  его
бессмертного "Мыслителя", породившего множество подражаний?
   Советский поэт Давид Самойлов рассказывал  мне,  как  после  освобождения
Берлина от нацистов в 1945 году он  с  товарищами  отправился  в  Германскую
Государственную Библиотеку, и там они нашли  всех  сотрудников-библиотекарей
на своих местах.
   Те не покинули этой сокровищницы человеческой  мысли,  когда  все  другие
немецкие чиновники бежали в панике при штурме города.
   Помня мою просьбу -  привезти  последние,  неизданные  у  нас  в  России,
произведения Рильке, Д. Самойлов и его  приятели  спросили  библиотекарей  -
сохранились ли книги Рильке?
   Библиотекари  повели  их  в  подвал,  где  стоял  ряд  шкафов,  обтянутых
проволокой и запечатанных. Один шкаф имел наименование "Рилькеана".
   "Эти книги должны были быть сожжены, - сказали библиотекари, - но  мы  их
сохранили. Вы, как победители, можете  вскрыть  эти  шкафы.  Мы  сами  этого
делать не будем. Мы надеемся  сохранить  для  потомства  произведения  наших
лучших поэтов..."

1947

В. ЯНЧЕВЕЦКИЙ - Р. - М. РИЛЬКЕ

   Дорогой г. Рильке!
   Я очень признателен и благодарен Вам за Ваше  доброе  письмо  и  за  Вашу
пьесу, которую мне очень хочется перевести на русский  язык.  Вероятно,  мне
это удастся сделать.
   Я путешествовал теперь  несколько  месяцев  по  Центральной  России.  Мне
придется продолжать мои поездки вероятно еще около года; я хочу изучить наши
наиболее культурные губернии по линии Псков - Казань.
   Когда Вы приедете снова в Россию? Не хотите ли путешествовать  вместе  со
мною?
   Я готовлю мою книгу "Записки пешехода", но она еще не готова.
   Над чем Вы работаете теперь? Будете ли Вы что-нибудь писать о России?
   Мне будет очень интересно следить за Вашей литературной деятельностью.
   Какие интересные новости в германской литературе?
   Я теперь месяцы нахожусь без газет, журналов  и  почты,  поэтому  и  Ваше
письмо получил  так  поздно,  и  так  поздно  отвечаю  Вам.  Простите  меня,
пожалуйста, за неаккуратный  ответ  моего  письма,  надеюсь,  что  мы  будем
обмениваться письмами.
   Что теперь делается в России? Здесь трещат морозы, мужики в деревнях спят
на печке и вылезают раз в неделю  по  субботам,  чтобы  выпариться  в  бане,
покататься голым по снегу, опять в баню, и затем домой на  печку,  опять  на
неделю.
   Наши  образованные  интеллигенты  разговаривают  о  конституции,   бранят
правительство, англичан и вашего Вильгельма, затем  играют  в  "винт",  пьют
"казенку" и читают Максима Горького.
   Вот общая картинка вкратце современной России. Затем уже все остальное  -
индивидуализация общего.
   Желаю всего лучшего! Поздравляю с новым столетием, с новым счастьем!
   Ваш -
   В. Янчевецкий
   Децембер. 1900 г. Ревель

Р. - М. РИЛЬКЕ - А. Н. БЕНУА

   "...В Германии теперь все выглядит слишком "по-немецки", и тот неприятный
псевдопатриотический тон, которым у нас изо всей силы пытаются провозгласить
начало нового немецкого  "Ренессанса",  закрывает  мне  путь  почти  во  все
периодические издания...
   Дельные статьи, в которых  хотя  бы  один  раз  не  упомянуто  о  величии
Германии и не предсказано ее великое будущее, вообще не имеют теперь никаких
шансов на опубликование в наших полулитературных журналах...
   Так как любое послание из России я  воспринимаю  как  праздник,  то  меня
очень порадовала присланная мне на днях маленькая книжка (собственно говоря,
я ожидал от нее еще большего), с автором которой я знаком, хотя и бегло.
   Я имею в виду "Записки пешехода" В. Янчевецкого. Вы знаете эту книгу.
   Рассказы "Счастье", "Ходаки", "Странники" мне кажутся лучшими.
   Господин  Янчевецкий  меня  посетил  раз  в   Петербурге,   и   я   очень
интересовался этого молодого писателя (транскрипция подлинника.  -  М.  Я.),
который так энергично взял на  себя  всякие  неудобства  пешеходства,  чтобы
служить своему народу.
   Может быть, я из этих рассказов переведу  что-нибудь  для  "Цукунфт"  или
"Лотзе" (Гамбург)..." .

ВСТРЕЧА С Л. Н. ТОЛСТЫМ

   Поезд выкинул меня на небольшой станции Тульской губернии.  До  утра  еще
далеко. Я вышел на большую дорогу. Накрапывал дождь,  а  впереди  предстояло
несколько верст пути по незнакомым пустынным местам.
   Вернувшись на станцию, я решил подождать до утра в  зале  III-го  класса,
среди спящих на полу мужиков, баб с детьми, корзин  и  тюков.  Когда  начало
светать, я отправился в путь.
   Пришлось идти лесом, тропинками, среди мокрых от дождя  кустов.  Идти  по
большой дороге было невозможно, ноги вязли в глинистой почве. С волнением  я
приближался к тому месту, той деревне, к  которой  было  приковано  внимание
мыслящих людей всей России и даже всего мира: в ней жил, думал и творил  Лев
Толстой.
   Деревья стали редеть. На опушке леса я решил переждать и присел на пне.
   Со  стороны  станции  шел  молодой  человек.  Потертый  синий  картуз   с
козырьком,  высокие  сапоги,  черная  куртка  с   бархатным   воротником   и
"либеральная" бородка - наверное, учитель или псаломщик. Он мне поможет.
   Действительно, незнакомец остановился, подошел ко мне и  стал  скручивать
"козью ножку".
   На мои расспросы он  мне  объяснил,  что  впереди,  уже  недалеко,  вдоль
холмистого склона, протянулась деревня Ясная Поляна, а в стороне, справа, на
спуске с холма, среди липового леса находится старинная усадьба Толстых.
   - Мы графа Льва Николаевича часто видим на дорогах близ его имения.
   Он ходит с палочкой, в высоких сапогах и галошах, с книжкой в руке. А  то
сидит под деревом  и  читает.  Он  очень  любит  заговаривать  с  прохожими,
расспрашивая, как люди живут. И я с ним раза два беседовал, вместе гуляли по
лесу. Я служу приказчиком у купца Ермакова, он хлебную торговлю ведет.
   Люблю я почитывать и книжки Льва Толстого, прочел все, какие  только  мог
здесь разыскать...
   Любезный собеседник, помню, еще сказал, что яснополянские крестьяне живут
лучше и  чище,  чем  крестьяне  соседних  деревень:  Лев  Николаевич  многим
помогает "справить" хозяйство.
   Вскоре приказчик меня покинул и я остался один. Я боялся прийти в усадьбу
слишком рано, не зная, как меня примут. Я волновался при мысли  о  том,  что
сейчас, может быть, я буду говорить с автором "Детства" и "Отрочества", "Чем
люди живы", "Казаков", - моих любимых произведений Толстого.  Мне  казалось,
что рука, написавшая все это, должна быть особенной, полной магической силы.
Его глаза, наверное, видят  насквозь  мысли  каждого  человека  и,  конечно,
прочтут и мои мысли, мои стремления, еще такие  туманные  и  неоформившиеся,
мои собственные искания "правды", какой-то особенной правды, которую люди не
знают, которая, как птица, кружит между людьми, а поймать ее невозможно.
   Совершенно рассвело. Ветер разогнал тучи.  Первые  лучи  солнца  осветили
укрывшийся между деревьями двухэтажный помещичий дом,  такой  небольшой,  не
нарядный, принадлежащий людям среднего достатка. Сад  со  старыми  деревьями
спускался по  склону  холма  и  кончался  воротами  на  каменных  квадратных
столбах. Я все смотрел не отрываясь на эти ворота, ожидая, что именно отсюда
покажется знакомая фигура старика с развевающейся по ветру седой бородой.
   Ворота раскрылись. Выехал плетеный тарантас, запряженный гнедой  лошадью.
Он вскоре проехал мимо меня. В нем сидела бледная женщина с грустным  лицом,
в соломенной шляпке с синим развевающимся вуалем. Два чемодана,  стоявшие  у
нее в ногах, говорили о том, что она направляется к поезду.
   Ворота оставались  открытыми.  Это  придало  мне  смелости.  Дождь  давно
перестал. Приходилось идти по сырому лугу, по высокой траве, на которой  еще
блестели дождевые капли.
   Я вошел в заветные ворота. Я  уже  был  в  Ясной  Поляне!  Навстречу,  по
дорожке сада, спускался худощавый человек в летнем пальто. Ворот  его  белой
рубашки был расшит пестрым украинским узором.  Я  подумал,  что  это  доктор
Маковецкий,  галичанин,  постоянно  живущий  у  Толстых.  Приблизившись,  он
остановился:
   - Вы, вероятно, к Льву Николаевичу?
   - Да, я специально приехал сюда в надежде повидать его.
   - Сейчас Лев Николаевич нездоров и никого не принимает.  Софья  Андреевна
очень строго следит за тем, чтобы никто его не беспокоил.
   - Вы, конечно, доктор Маковецкий?  Я  видел  вашу  фотографию  в  журнале
вместе с семьей Толстых. Помогите мне все-таки повидать Льва Николаевича.
   Очень  уж  обидно,  издалека  приехав  сюда,  остаться  с   невыполненным
желанием.
   Мы присели на садовой скамейке.  Я  рассказал,  что,  одетый  по-мужицки,
брожу по России с целью изучить ее народ. Я уже обошел несколько губерний, и
у меня имеются наболевшие вопросы, на какие я ищу ответа. Лев Николаевич мог
бы их решить и мне помочь.
   - Знаете, что я вам, пожалуй, посоветую? Выберите в саду скамеечку  и  на
ней подождите. Если вас увидит Софья Андреевна, то она категорически не даст
вам возможности говорить с мужем. Но она встает  позже,  а  Лев  Николаевич,
вероятно, сейчас выйдет. Он любит гулять по лесу рано утром. В лесу для него
поставлены специальные скамейки, на которых он отдыхает и остается  один  со
своими думами. Может быть, вам повезет.
   Я искренне поблагодарил любезного доктора, и тот ушел.
   Мне пришлось ждать недолго. В  глубине  парка  показались  две  охотничьи
собаки. Они перебегали между кустами и, увидев меня, залаяли. А за  ними,  в
конце длинной прямой аллеи, показался о н. Я увидел е г о.  Да,  это  был  о
н... Я почувствовал себя счастливейшим. Сейчас я буду с н и м говорить.
   Пусть о н сердится и бранится, но я услышу е г о голос. Во что бы  то  ни
стало я этого добьюсь.
   Лев Николаевич приближался, идя медленным шагом по краю аллеи. Земля  так
набухла от дождя, что ноги вязли и скользили по глинистой почве. Он с трудом
ступал в высоких калошах, опираясь на палку.  Осеннее  пальто  старенькое  и
потертое. На голове круглая, черная шапочка, вероятно, сшитая  руками  Софьи
Андреевны.
   Собаки, прыгая вокруг меня, заливались лаем.  Лев  Николаевич  направился
прямо ко мне, успокоил собак, и остановился в двух шагах:
   - Что вам угодно? С кем я имею удовольствие говорить?
   У него был мягкий высокий голос, тенор, и какая-то барская манера речи. Я
решил говорить с ним не стесняясь, искренне, таким языком, каким я пишу свой
дневник. Но сухая встреча  и  эта  барская  манера  говорить  меня  сковали,
показав, что не так-то просто добиться его расположения, его доверия.
   Заметив мое смущение, Лев Николаевич сказал:
   - Давайте мы с вами пройдемся по окрестностям и дорогой поговорим.
   Мы  вышли  из  сада  и  тропинкой,  через  поле,  направились   к   лесу,
начинавшемуся невдалеке за оградой. Мне хотелось расспросить  о  многом,  но
Лев Николаевич, не давая мне времени, стал сам расспрашивать о тех  деревнях
и селах  в  различных  губерниях,  через  которые  я  прошел.  Больше  всего
заинтересовали его вятские мужики, живущие в вековых  непроходимых  лесах  с
мачтовыми соснами и елями. А  также  вотяки-язычники,  обитавшие  в  тех  же
лесах, прячущие своих древних идолов в лесной чаще. Расспрашивал он также  о
плотовщиках, которые гонят плоты от Орши до днепровских порогов.
   Он много расспрашивал и о русско-японской войне, в которой  мне  пришлось
участвовать   корреспондентом    СПТА     , и переспрашивал, требуя характеристик  отдельных  генералов  -
Линевича, Куропаткина.
   - Эта война осталась незаконченной, - сказал он. - Нам придется  еще  раз
встретиться с японцами и тогда х о з я и н, - он указал на небо, - по-своему
решит этот спор.
   Потом мы уселись на скамейке среди густого орешника.
   - Итак, сколько же времени вы бродите?
   - Уже несколько лет.
   - Но вам нужно записывать ваши впечатления. А то какой же будет  толк  от
всех этих скитаний по бесконечным  русским  дорогам,  если  вы  не  оставите
записок о том, что такое Россия, наша многогранная Россия сегодняшнего дня?
   Я ответил:
   - Для того, чтобы все записывать, даже самые яркие впечатления, встречи и
разговоры - не хватит сил. Я стараюсь запоминать самые  интересные  моменты,
сцены и выражения, бегло описывая тех необычайных людей, которых я встречал.
Мне  кажется,  что  где-то  в  глубине  моей  памяти  постепенно  образуется
богатейший склад впечатлений, из которого в моей дальнейшей жизни и работе я
буду черпать жемчужины, собранные в этих скитаниях.
   Лев Николаевич вдруг оживился и заговорил  увлекаясь,  горячо  и  быстро,
иногда не доканчивая фразы; к сожалению, я не  в  состоянии  тогда  был  все
запомнить и потом записать, что он говорил. Вспоминаю  теперь  только  самое
главное:
   - Мне очень нравятся ваши  скитания.  Это  напоминает  скитания  немецких
юношей, которые во времена Шиллера  и  Гете  надевали  на  спину  котомку  и
странствовали по Германии, посещая ее старинные города. Генрих Гейне оставил
нам чудесные записки о таком своем путешествии по  Гарцу.  Но  за  границей,
конечно, легче бродить, там не было никаких  препятствий.  А  у  нас  каждый
исправник,  каждый  урядник  может  задержать  путника,  потому  что   такой
интеллигентный бродяга с сумкой сейчас же вызовет у них подозрение: "кто  ты
и зачем в народ идешь?" А между  тем  в  таких  путешествиях  можно  изучить
по-настоящему родной край и наш народ и полюбить его.  Меня  давно  увлекает
мысль покинуть этот уютный дом, привычный уклад жизни, положить  в  дорожную
сумку толстую тетрадь для записей и пару карандашей и отправиться отсюда  на
восток - миновать Симбирск, Самару, Казань и, перевалив через  Урал,  пройти
всю Сибирь до Тихого океана! Какая масса впечатлений!
   Я сказал Льву Николаевичу:
   - Отчего бы вам не пойти, в самом деле, на восток,  но,  может  быть,  по
другому направлению - через Среднюю Азию, Персию, Белуджистан - в загадочную
Индию, там навестить Рабиндраната Тагора и мудрых индийских йогов? А  дальше
через Сиам попасть в многолюдный Китай? Всюду изучать языки  и  своеобразные
обычаи тех народов, через чьи земли вы пройдете?
   - Здесь есть опасность, - возразил  Лев  Николаевич.  -  Слишком  беглое,
поверхностное  отношение  к  тем  странам  и  людям,   с   какими   придется
встречаться...  Можно  легко  обратиться  в   обыкновенных   "глобтроттеров"

которых  интересует  только  выигранное   пари   и   количество   пройденных
километров. Я таких видел, они даже приходили сюда в Ясную Поляну. Но  я  не
заметил  ни  у  кого  из  них  искания  правды,  искания  лучшей  жизни  для
ближнего... А между тем в таком путешествии вокруг света важно не то,  чтобы
сделать его в восемьдесят дней, как описывает Жюль Верн, а в том, чтобы... -
и обратился ко мне:
   - Как вы думаете, что важно, что интересно в таком путешествии?
   Я несколько растерялся, но затем подумал и ответил:
   - Меня в таких скитаниях больше всего  интересуют  две  вещи:  встречи  с
необычайными людьми и беседы с ними. Эти необычайные люди могут быть  совсем
простыми  с  виду,  незаметными.  Кроме  того,  чарующая  особенность  таких
свободных скитаний еще состоит в том, чтобы на некоторое время прервать их в
той местности, какая покажется вам необычайной и привлекательной.
   Лев Николаевич приблизил ко мне  лицо  и  пристально  вглядывался  своими
бирюзовыми, близорукими глазами:
   - А я о ч е н ь х о т е л б ы с в а м и в м е с т е п о б р о д и т ь п о
С в е т у! Каждый день видеть новые пейзажи, беседовать с новыми людьми...
   - В самом деле, Лев Николаевич! Давайте, пойдемте  вместе!  В  пути  ваше
здоровье окрепнет, и вы будете, как мудрец  в  Древней  Греции,  бродить  со
своим учеником! Никто не узнает вашего имени, ни вашей мудрости. А у нас, на
Руси, вас сочтут паломником, идущим ко святым местам...
   Наш разговор прервался. Быстро подходил доктор Маковецкий:
   - Софья Андреевна беспокоится, что вы  слишком  долго  гуляете  по  сырой
траве. Я, как врач, тоже скажу, что это рискованно и делать не следует.
   Кофе вас ждет.
   Мы возвратились в сад. Под древними липами,  на  круглом  столике  стояла
сухарница с крендельками и ломтиками белого хлеба, намазанного маслом.
   Горничная в белом свежевыутюженном переднике принесла на  подносе  стакан
к