громадной
пустоты, вырытой в нем веками и даже в самом его основании.
  Змея воспользовался этим открытием, сделанным им случайно, и извлек из
него самую полезную сторону для того, чтобы устроить в этом дупле свое
жилище и поместиться в нем самому с лошадью так же удобно, как если бы это
была настоящая хижина.
  Мало того, он ухитрился даже пробить окна в этом странном жилище и сделал
дверь из одного куска коры, герметически закрывавшего отверстие.
  Жилище было разделено на две равные части посредством перегородки.
  Правая сторона, предоставленная хозяину, заключала в себе постель, сундук,
два стула, два табурета и стол.
  Левая сторона служила конюшней; в ней свободно могли помещаться две
лошади, а иногда здесь стояло и по четыре лошади сразу. Несколько штук кур
жили, как умели, бок о бок с лошадьми.
  Хозяин этого таинственного жилища стряпал на воздухе, под навесом, верх
которого служил чердаком для подножного корма и чуланом для хранения
овощей и т. п.
  Несколько охапок травы, валявшихся в самом темном углу хижины и покрытых
овечьими и медвежьими шкурами, дали возможность устроить постель, на
которую тотчас же положили раненого.
  Он уже был не в обмороке, а спал. Слабость, причиненная потерей крови,
погрузила его в глубокий сон, почти летаргический.
  Изгнанник и Змея, положив капитана на импровизированную постель, сами сели
за стол и, поставив на него горшок с сидром, закурили трубки.
  - Значит, вас задержала случайная встреча с этим негодяем? - спросил Змея,
протягивая свой стакан, чтобы чокнуться с хозяином.
  - Отчасти это, а отчасти и кое-что другое, товарищ, - отвечал Жан-Поль,
чокаясь своим стаканом о стакан своего собеседника. - В колонии довольно
шумно в настоящую минуту.
  - Вы мне это говорили, но я все-таки понять не могу, какое нам до всего
этого дело и насколько может касаться нас то, что делается в колонии.
  - Потом ты это поймешь, - продолжал Изгнанник с насмешливой улыбкой, -
если, конечно, ты расположен служить мне и дальше, как служил до сих пор.
  - Неужели вы в этом еще сомневаетесь, хозяин? - спросил Змея с видимым
волнением. - Клянусь святой Анной из Орэ, - добавил он, благоговейно
поднося руку к шляпе, - я ваш душой и телом, хозяин, я ваша собственность,
ваша вещь, я, словом, весь ваш. Не говорите же так со мной, это мне очень
больно слышать, а вы ведь знаете, что я иногда брыкаюсь...
  - Постой, постой, успокойся, я не хотел оскорблять тебя, - сказал
Изгнанник, - я тебя знаю и ценю.
  - В добрый час! - продолжал Змея, сдерживая волнение. - Я знаю, что я
негодяй, изгнанный из общества, которое хорошо сделало, отвергнув такую
паршивую овцу, как я; у меня, к несчастью, много пороков, я совершил много
преступлений и за мной нет ни одного доброго дела, чтобы бросить его на
весы. Все это правда, но у меня есть одна добродетель: моя испытанная
преданность вам! Не сомневайтесь же в ней, умоляю вас, если не хотите,
чтобы я выкинул какую-нибудь отчаянную штуку!
  - Ну, ну! Ты стараешься казаться гораздо хуже, чем на самом деле; я знаю
тебя лучше, чем ты думаешь.
  - Нет, я только говорю правду про самого себя, я - вонючее животное,
ядовитая тварь, все что хотите. Я ненавижу всех людей без исключения, и
они воздают мне за это сторицей и имеют полное право поступать таким
образом; но я люблю вас, но не за то, что вы десять раз спасали мне
жизнь... Что это для меня? Меньше чем ничего.
  - Так за что же? - спросил Изгнанник с некоторым любопытством.
  - За то, что вы один из всех людей, с которыми мне только приходилось
иметь дело, не отвернулись от меня с презрением; за то, что вы открыли во
мне хорошие стороны в этом ужасном хаосе моих пороков; за то, что, вместо
того, чтобы презирать меня и отталкивать, вы великодушно протянули мне
руку помощи; за то, что вы меня пожалели, - словом за то, что вы подняли
меня самого в моих собственных глазах и доказали мне, что я, собака и
проклятая Змея, могу еще годиться на что-нибудь и, может быть, даже делать
добро.
  - Ну, и ты видишь, что я был прав, и ты вовсе не так дурен, как говоришь,
но довольно говорить об этом, пожалуйста, и потолкуем лучше о наших делах:
я спешу.
  - Я к вашим услугам.
  - Я случайно наткнулся на этого раненого. Я появился как раз в ту минуту,
когда те, которые, по всей вероятности, были настоящими виновниками
приключения, окончившегося для его так печально, спокойно совещались между
собой: бросить ли его в Огио с камнем на шее или же прикончить ударом
кинжала?
  - Странная отплата, нечего сказать.
  - Не так ли? Я слышал, как они совещались, и это заставило меня
призадуматься... затем я показался им и спас его. Их я должен снова
увидеть завтра. У меня явились некоторые подозрения, которые мне хотелось
бы проверить: может быть, дело это гораздо выгоднее для наших проектов,
чем мы думаем. Во всяком случае, принимая во внимание положение, в котором
мы находимся, никакие меры предосторожности не будут лишними. Ты меня
понимаешь?
  - Прекрасно.
  - Вот почему я привез этого негодяя сюда, вместо того, чтобы отвезти его к
себе; как только он будет в состоянии говорить, выспроси его поискуснее,
поисповедай его и доведи до того, чтобы он рассказал тебе свое приключение.
  - В случае надобности я расскажу ему, как хотели с ним поступить лица, у
которых вы его отняли.
  - Напротив, этого ты ни в коем случае не делай; надо, чтобы он про них
даже не знал и думал, что эти лица принимают в нем большое участие.
  - Как вам будет угодно.
  - Я без всякого стеснения могу добыть некоторые сведения с другой стороны.
Что же касается тебя, забудь или сделай вид, что ты забыл злобу, которую
ты к нему питаешь; даже уверь его, если окажется нужным, что ты именно и
спас его.
  - Ну этого я уж ни за что не стану делать. Да, впрочем, он мне и не
поверит, он слишком хорошо знает, как сильно я его ненавижу.
  - Весьма возможно! Итак, действуй по своему усмотрению; лишь бы ты не
уклонялся от моих инструкций, все остальное безразлично.
  - Хорошо! Хорошо! Будьте спокойны, я ведь не ребенок! Изгнанник встал.
  - Вы уже уезжаете?
  - Да, становится поздно, отсюда до меня далеко, моя дочь, пожалуй, станет
беспокоиться.
  - Это верно! Когда же я вас опять увижу?
  - Как только я буду свободен: может быть, завтра, а уж послезавтра
наверняка.
  - Я буду вас ждать. Больше вы мне еще ничего не скажете?
  - Нет, будь осторожнее, вот и все!
  - Ну, а если придет кто-нибудь из тех, кого вы знаете?
  - Никто не придет раньше двух дней; я предупредил...
  Змея поднялся, в свою очередь, и вывел лошадь из конюшни.
  - В особенности, - продолжал Жан-Поль, садясь в седло, - ухаживай
хорошенько за нашим раненым, может быть, он со временем нам еще пригодится.
  - Положитесь на меня. Ведь вы знаете, - добавил Змея с улыбкой и
выражением, которое он старался сделать хитрым, - у меня есть некоторые
познания в медицине и в хирургии.
  - Вот потому-то я и привез его сюда. Ну, прощай! До завтра или самое
позднее до послезавтра.
  - Хорошо. А в какое время, приблизительно, вы приедете?
  - Я и сам не знаю... после обеда.
  - Хорошо! Итак, прощайте, желаю вам успеха!
  - Благодарю.
  Змея раскрыл проход.
  Изгнанник вступил в лес; затем лианы были тщательно за ним задвинуты, но
не прежде, чем эти двое людей обменялись последним рукопожатием.
  Жан-Поль направился к хижине, которой он достиг вскоре после захода солнца.
  Дочь ждала его с тревогой.
  Завидев Изгнанника, она вскрикнула от радости и бросилась к нему.
  - Ну что же, отец? - с тревогой спросила она.
  - Успокойся, дитя мое, все благополучно! - отвечал он, целуя ее в лоб.
  - Благодарю, благодарю, отец! - вскричала девушка с плохо скрываемым
волнением.
  - Увы! - прошептал Изгнанник, подавляя вздох, - может быть, и она меня
покинет в один прекрасный день?
  И он, задумчиво опустив голову, вошел в хижину следом за дочерью.


                                  Глава V

  АТЕПЕТЛЬ ГУРОНОВ-ВОЛКОВ

  Тонкий Слух, или Куга-Гандэ по-индейски, был главным вождем той деревни, к
которой направлялись оба отряда после обычных приветствий, которыми они
обменялись в момент встречи.
  Сахем принял на себя командование отрядом. Поместившись во главе колонны,
он сейчас же предложил Бержэ, а равно графу де Виллье и барону де Гриньи
занять места рядом с ним.
  Это предложение занять место рядом с сахемом, считающееся очень почетным,
поставило обоих офицеров высоко в глазах краснокожих, которые вообще очень
строго относятся ко всему, что касается этикета и чинопочитания.
  Молодые люди, оба еще так недавно попавшие во французские колонии, не
имели до сих пор возможности познакомиться с жизнью индейцев в их
деревнях. Те индейцы, которых они видели мельком в форте Дюкэне, будучи
вынужденными подчиняться требованиям европейской цивилизации, не
представляли из себя ничего особенно интересного для наблюдателя-европейца.
  Их манеры и даже их костюм, составлявший странную смесь всевозможных
одеяний, выменянных у солдат и колонистов, нисколько не удивляли обоих
молодых людей.
  Теперь же им представлялся в первый раз случай, пожалуй, даже заняться
серьезным изучением нравов и обычаев краснокожих, которых большинство
европейцев в то время почему-то считали существами низшей расы, чуть ли не
получеловеками.
  Французские офицеры с живейшим интересом следили за всем происходившим у
них перед глазами и забрасывали вопросами канадца, который сейчас же
спешил объяснить им все, что могло им казаться неясным.
  Он словоохотливо объяснял офицерам все, что в поведении индейцев с первого
раза могло казаться им не только странным или смешным, но даже, пожалуй,
угрожающим их личной безопасности.
  Что же касается Золотой Ветви и Смельчака, то они очень быстро сумели
найти себе друзей между канадцами благодаря той насмешливой беспечности,
которая так свойственна французскому солдату.
  Они смеялись и разговаривали с ними, точно знали их целые двадцать лет,
отвечая прибаутками на прибаутку, шуткой на шутку.
  При выходе из леса путешественники снова очутились на берегу реки.
  Перед ними расстилалась обширная равнина, покрытая зеленой густой травой;
равнина эта шла, постепенно поднимаясь, до самых контрфорсов горной цепи,
которые замыкали горизонт с этой стороны.
  Почти на две мили впереди виднелась деревня индейцев, раскинувшаяся по
обоим берегам реки.
  Деревня эта, довольно значительная, состояла не меньше как из двухсот
домов или, правильнее сказать, хижин.
  Как с той, так и с другой стороны деревню защищала ограда из кольев
высотой футов в двенадцать, вбитых в землю и связанных между собой
веревками из древесной коры; перед оградой тянулся ров шириной в двадцать
футов, глубиной в восемь Двое ворот, из которых одни выходили на север, а
другие на юг, давали доступ во внутренность атепетля-деревни; древесные
стволы, перекинутые через ров, которые было легко убрать, служили
подъемными мостами для сношения с внешним миром.
  В противоположность большинству туземного населения, ведущего кочевую
жизнь, окружающие деревню поля были хорошо обработаны, что следовало,
конечно, приписать влиянию канадских метисов, составлявших довольно
большой контингент населения деревни.
  Немного правее деревни и не больше как в расстоянии двух миль от нее
виднелись два отдельных кладбища: одно кладбище лесных бродяг, а другое -
индейское.
  На первом, окруженном живой изгородью, виднелись скромные могилы,
увенчанные крестами, выкрашенными в черную краску.
  На втором виднелись те возвышенные подмостки, куда туземцы имеют
обыкновение класть своих покойников, которых они оставляют таким образом
превращаться в мумии под влиянием воздуха, солнца и дождя.
  Индейское кладбище давало о себе знать еще издали зловонным запахом от
разлагавшихся трупов, который ветер разносил во все стороны.
  Этот атепетль, могущий служить прототипом большинства центров туземного
населения (во время наших путешествий по Северной Америке мы встречали
много таких же) по всей вероятности, был построен по планам и указаниям
канадских метисов.
  Тут виднелась даже претензия на некоторую правильность, указывавшую на
цивилизующее влияние прогресса. Улицы его были широки и прямы и все
сходились радиусами к обширной площади, занимавшей центр деревни.
  Среди этой площади возвышалась большая хижина врачевания, куда собирались
во время совещаний вожди племени.
  Ее окружали другие хижины.
  Эти хижины по фасаду имели вид длинных четырехугольников в один этаж;
материалом для их постройки служили громадные ветви и древесные стволы с
ободранной корой, сложенные в срубы опять-таки по европейскому образцу.
  Индейцы, кроме того, обмазывали еще эти стены глиной, смешанной с сеном.
  Крыши были покрыты корой каштанового дерева.
  Каждая хижина внутренними перегородками делится таким образом, что
получаются три комнаты, сообщающиеся одна с другой посредством дверей из
дубленой кожи лани, натянутой на деревянную раму.
  Затем к хижине примыкало маленькое коническое здание, покрытое землей, так
называемый теплый кали, или зимний кали.
  Эти вспомогательные постройки находятся, обыкновенно, в нескольких туазах
от главного жилища и почти всегда прямо против входной двери.
  Большая хижина врачевания или, лучше сказать, хижина совета, по своей
странной форме заслуживает особенного описания.
  Эта хижина имела вид ротонды, куда могло поместиться не сколько сот
человек.
  Находясь, как мы уже говорили, в центре деревни, она была выстроена на
вершине искусственного холма высотой в двадцать пять футов.
  Собственно хижина врачевания имела больше тридцати футов высоты, что
придавало ей, в известной степени, величественный вид.
  Здесь мы заметим, что искусственный холм был гораздо древнее хижины,
которая стояла на нем.
  По всей вероятности, холм этот был насыпан раньше и с другой целью.
  Словом, индейцы не больше нашего знают, каким народом и с какой целью были
насыпаны все эти искусственные горы.
  Впрочем, на этот счет существует предание, которое одинаково рассказывают
все индейские племена Северной Америки.
  На основании этого предания они уверяют, что эти холмы и другого рода
памятники в том самом состоянии, в каком они существуют и сейчас, предки
их нашли в то время, когда, прибыв с запада, завладели всей страной,
предварительно прогнав или победив племена краснокожих туземцев.
  Эти искусственные горы или холмы имеют очень много сходства с пирамидами,
рассеянными по Мексике и построенными чичимэками во время их переселений.
  По этому же образцу, между прочим, построены пирамиды майя, и это
заставляет предполагать, что народ, воздвигнувший эти искусственные
памятники, предназначал их первоначально для какой-нибудь религиозной цели.
  Они служили храмами или заменяли собой храмы по обычаю древних народов,
воздвигавших жертвенники на возвышенных местах в надежде, что, чем ближе
они будут к небу, тем лучше услышат их боги и тем скорее исполнят их
прошения.
  Теперь мы расскажем, каким образом строят краснокожие свою великую хижину
врачевания и как поступили в свое время предки Тонкого Слуха, соорудившие
ее на вершине искусственного холма. Сначала они вбили в землю, на
одинаковом расстоянии один от другого, ряд столбов или свай около шести
футов вышиной; на верхушках этих столбов они сделали небольшие выемки или
пазы, куда легли затем большие перекладины, которые связали сваи между
собой.
  Внутри этого круга они поместили второй ряд более крепких и большего
размера свай, около двенадцати футов высотой, также с выемками и
соединенных перекладинами. Затем внутри второго круга поместился третий
ряд столбов еще выше предыдущих; наконец, в самом центре этих
концентрических кругов поставили громадный столб. Все это, за исключением
верхушки центрального столба, было сначала обрешечено, и уже на этот
подрешетник легла крыша. Материал для крыши дала березовая кора,
наложенная в несколько рядов с целью не пропускать дождя.
  Очень часто на такого рода крыши насыпают еще слой земли в предохранение
от пожара; но в селении гуронов эта предосторожность почему-то была
признана излишней.
  В хижину врачевания или совета вела одна только дверь; она была очень
широка и очень высока, выходила на восток и служила одновременно для
пропуска света и для выхода дыма, когда в хижине разводили огонь совета.
Но так как огонь разводят небольшой, такой, который давал бы только
достаточно света в продолжение ночи, и на топливо употребляют сухие дрова,
очень мелко наколотые и очищенные от коры, то огонь этот дает очень мало
дыма.
  Наружные стены были сложены, как и во всех остальных хижинах в деревне, из
грубо обтесанных древесных стволов.
  Внутри хижины совета между первым и вторым рядом столбов устроены были
амфитеатром два или три ряда лавок, на которых вожди и наиболее знаменитые
воины усаживались или ложились по желанию во время торжественных собраний
Лавки эти покрывались циновками или коврами, сделанными с большой
тщательностью из маленьких переплетенных между собой тонких лубков ясеня и
дуба.
  Направо от большого центрального столба в землю был вбит тотем, или
отличительная эмблема племени, а налево от него на двух колах,
оканчивавшихся в виде вил, покоилась великая священная трубка мира,
которую ни в каких случаях не разрешалось класть на землю.
  У подножия этого столба разводится во время собрания огонь, освещающий
хижину; тут же вблизи столба помещаются и музыканты.
  Вокруг этого же столба исполняются священные танцы во время торжественных
заседаний, которые, заметим мимоходом, происходят почти ежедневно в
течение целого года, так как индейцы никогда не приступают к совещанию до
тех пор, пока не будут выполнены все требуемые по их понятиям
формальности, а в том числе и мистические танцы, имеющие целью расположить
к ним Великого Духа.
  Прием, сделанный краснокожими французским офицерам, был прост, радушен и
гостеприимен; женщины, дети и старики высыпали на улицы и приветствовали
прохождение отряда радостными криками и различными пожеланиями.
  Выражение этой радости было вполне чистосердечно и естественно; видно
было, что эти люди и в самом деле говорили то, что думали, и с истинным
удовольствием принимали у себя французов, к которым чувствовали искреннюю
дружбу и глубокую благодарность за те благодеяния, которые они получали от
французов со времени поселения последних в их стране.
  Эти наивные доказательства благодарности и любви, пользующейся первым
удобным случаем откровенно высказаться, очень трогали молодых офицеров и
наполняли сердца их радостью: каждый из них с гордостью думал в эти минуты
про себя, что они - представители той великой нации, которой так
симпатизировали эти бедные индейцы.
  Граф де Виллье и его спутники, оказавшись одинокими в дикой стране в
нескольких тысячах лье от своей родины и на громадном расстоянии от самых
незначительных поселений бледнолицых, невольно испытывали тайную боязнь,
видя себя изолированными в первый раз со времени своего приезда в Америку
и к тому же среди людей, языка и нравов которых они совсем не знали.
Правда, их сопровождали несколько человек таких же бледнолицых как и они
сами, но, за исключением Бержэ, люди эти были им совершенно чужды, а образ
их жизни, столь непохожий на их собственный, был далек от того, чтобы
успокоить их, невзирая на все их уверения.
  Но радушная встреча сразу успокоила их и вернула им беспечную веселость и
смелость, свойственную французской нации, и они, уже не боясь ничего и не
думая ни о каких опасностях, всем сердцем отдались охватившему их
радостному настроению.
  Тем временем небольшой отряд достиг деревенской площади и здесь по знаку
предводителя остановился. После обмена еще целым рядом приветствий жители
деревни, по новому знаку начальника, разошлись по своим хижинам и этим
дали понять своим гостям, что не желают стеснять их своим присутствием.
  Затем вождь взял графа де Виллье за руку и повел к большой, красивой
хижине, в которую ввел его вм