.
Было  около  полудня,  когда  над  моей головой раздался какой-то гул.
Начитима меня предупреждал,  что этот шум возвещает приближение  орла.
Потом  все  стихло,  и я увидел,  что на край крыши опустилась большая
птица. Это был орел. Сначала он сидел неподвижно. Мне было плохо видно
его,  но я догадывался,  что он смотрит на индюка. Я затаил дыхание. Я
боялся,  что он услышит биение моего сердца. Со мной было мое ружье, и
я  мог бы легко его пристрелить,  но Начитима объяснил мне,  что тогда
Поаниу не  возьмет  перьев.  Орла  я  должен  поймать  живым  и  потом
задушить. Я весь дрожал, пот лил с меня градом. Я пристально смотрел в
отверстие крыши и ждал удобного случая.
     Орел встрепенулся,  и перья его зашуршали. Неуклюже зашагал он по
крыше.  Я не спускал с него глаз.  Подойдя к индюку,  он остановился и
сильным  острым  клювом  оторвал  кусок  мяса.  Стараясь не шуметь,  я
поднялся на ноги,  осторожно просунул обе  руки  в  щель  между  двумя
палками и схватил орла за лапы,  повыше когтей.  Он распростер крылья,
пытаясь улететь,  и едва не оторвал меня от земли.  Хворост  и  трава,
служившие  крышей,  разлетелись в разные стороны,  и я притянул к себе
орла.  Он размахивал крыльями,  царапая мне руки,  и пытался выклевать
мне  глаза.  Не  успел я опомниться,  как он клюнул меня в подбородок.
Смотри, шрам остался у меня на всю жизнь.
     Я и  не  подозревал,  что  орел  может  оказаться  таким  опасным
противником. Силы мои иссякли. Но огромная птица уже лежала на земле у
моих ног.  Я придавил ее коленями,  не вставал,  пока она не перестала
дышать.  Тогда я перебросил ее через стенку сруба и вылез из  западни.
Задыхаясь, я упал на землю у края пропасти.
     Крича, размахивая руками,  Келемана и Чоромана бежали к скале. За
ними  шли  мужчины.  Я взвалил орла на спину,  взял ружье и,  шатаясь,
зашагал по тропинке им навстречу. Старый кацик взял из моих рук птицу,
осмотрел ее оперение и не нашел никаких недостатков. Все меня хвалили.
У меня сильно болел подбородок,  но я был так счастлив,  что  забыл  о
боли.  Кацик  объявил,  что  он  сам  снимет оперение и от моего имени
передаст его Поаниу.  Я очень обрадовался, так как Начитима обещал мне
пойти на охоту.
     Мы все вернулись в пещеру,  где остались  наши  пожитки.  Женщины
приготовили  маисовые  лепешки  и  жирную  оленину.  Когда  мы  поели,
Келемана и Чоромана сказали,  что они боятся  оставаться  здесь  одни,
пока  мы будем охотиться.  Тогда Начитима предложил им идти с нами,  а
летний кацик попросил нас подождать,  пока он снимет оперение. Пока мы
отдыхали,  он начал осторожно сдирать кожу с орла,  стараясь не помять
перьев.  Вдруг где-то  неподалеку  раздались  громкие  голоса.  Быстро
схватили мы наши ружья и выползли из пещеры, чтобы узнать, кто идет. С
первого же взгляда мы  узнали  индейцев  из  нашего  пуэбло;  их  было
человек сто, мужчин и женщин.
     Их привел военный вождь Огоуоза - Облачная Ветвь,  который узнал,
что  Начитима  ушел  в  пуэбло  Тонкое Дно.  Наши воины хотели идти на
охоту,  и Огоуоза просил Начитиму отправиться на  следующий  же  день.
Решено было начать охоту утром на склоне горы Обсидиан.  Начитима взял
свой мешок с молитвенными палочками и ушел  в  дальнюю  пещеру,  чтобы
ночь перед охотой провести в уединении.
     Вечером я заметил, что Чоромана задумчива и грустна.
     - Что с тобой? - спросил я.
     Она ничего не ответила,  и я  не  стал  настаивать.  Но  когда  я
поужинал  и  вышел из пещеры,  она последовала за мной.  Мы уселись на
земле под нависшей скалой, и Чоромана шепнула мне:
     - Мой будущий муж, Огота меня пугает.
     - Что он сделал? - спросил я.
     - Смотри!
     Она протянула мне руку, и я увидел большой синяк чуть-чуть повыше
локтя.
     - Я собирала хворост на берегу ручья;  он подошел ко мне, схватил
за руку и зашипел:  "Эй,  ты! В последний раз я тебе говорю: брось эту
собаку наваха!  Я,  Огота,  буду твоим мужем!"  Он  хотел  еще  что-то
сказать, но в это время к ручью спустились женщины. Огота до боли сжал
мне руку, повернулся и ушел.
     Я задрожал от гнева:
     - Этому нужно положить конец!
     Я хотел было встать, но она удержала меня и воскликнула:
     - Нет,  нет!  Не ходи к нему! О, зачем я тебе рассказала? Я знаю,
что Огота не может причинить мне зла.  Больше мы никогда не встретимся
с ним наедине.  Подумай,  что будет,  если ты отдашься гневу и  убьешь
его!  Его  друзья  убьют тебя,  а мой отец,  Начитима и Потоша захотят
отомстить.  О,  неужели ты не понимаешь,  что должен держаться от него
подальше?
     Это я понимал и обещал сегодня не говорить с Оготой,  но добавил,
что проучу его, если он посмеет снова ее обижать.
     - Чоромана,  - сказал я,  - этому нужно положить конец.  Пойдем к
твоим родителям,  скажем им,  что я хочу быть твоим мужем, а ты - моей
женой. Тогда Огота не посмеет тебя тронуть.
     - О,  если бы мы могли это сделать! Но ты забыл о клятве, которую
я дала моему деду.  Этой  клятвы  я  не  нарушу,  да  и  моя  мать  не
согласится, чтобы я стала твоей женой, пока ты не вошел в Патуабу.
     - Но зачем, зачем старик взял с тебя эту клятву?
     - Он очень меня любил, вот почему ему хотелось, чтобы мой муж был
великим человеком и вождем.
     - Тяжело у меня на сердце. Кажется мне, что не миновать нам беды,
- сказал я.
     Ночь спустилась в долину.  В пещере развели костер,  мы встали, и
Чоромана шепнула мне:
     - Не бойся.  Быть может,  нас ждет немало тяжелых испытаний, но я
уверена, что все уладится.
     В ту  ночь  я  почти  не  спал.  На рассвете вернулся Начитима и,
переговорив с Огоуозой, объявил, что пора собираться на охоту.
     Вскоре после  восхода солнца все охотники выстроились на площадке
перед пещерами. Пятерым Начитима велел остаться в разрушенном пуэбло и
охранять женщин,  а остальным приказал следовать за ним. Включая моего
брата,  нас было сорок шесть человек;  у двадцати четырех  имелись  не
только лук и стрелы,  но также и ружья. Мы вышли из долины и поднялись
на  поросшее  лесом  плоскогорье.  Отсюда  ясно  видна  была   вершина
священной горы Обсидиан. Казалось, гора находится совсем недалеко и мы
дойдем до нее задолго до полудня.
     Все шли  гуськом  по лесой тропинке.  Мы с братом старались ни на
шаг  не  отставать  от  Начитимы.  Вдруг  Одинокий  Утес  наступил  на
развязавшийся   шнурок   своего   мокасина  и  оборвал  его.  Пришлось
остановиться и починить ремень.  Мы с братом остановились, а остальные
охотники обогнали нас.  С ними был Огота,  который злобно посмотрел на
меня,  но я сделал вид,  будто не замечаю его.  Я боялся встретиться с
ним глазами, так как не надеялся на свою выдержку.
     Вскоре мы догнали отряд,  но не стали пробираться к  Начитиме,  а
пошли сзади.  На широкой просеке Начитима и Огоуоза сделали остановку,
но нигде не видно было ни лосей, ни оленей, и через несколько минут мы
тронулись дальше.  Мы с братом пересекли просеку и только что вышли на
лесную тропу,  как вдруг раздались выстрелы, громкие крики, и на наших
охотников напал отряд индейцев,  разукрашенных перьями и разрисованных
черной и красной красками.  Я узнал их с первого же взгляда - это были
уты,  близкие друзья навахов; много раз видел я индейцев этого племени
в лагере моего отца.  В первую минуту я испугался,  думая,  что на нас
напали навахи,  но,  убедившись в своей ошибке,  очень обрадовался.  Я
увидел,  как упали трое из нашего отряда,  услышал  голоса  Огоуозы  и
Начитимы,  призывавших  нас  стрелять в неприятеля.  Я побежал вперед;
брат ни на шаг от меня не отставал.  Вскоре мы пробились в первые ряды
наших воинов и бросились на утов. Военный вождь Огоуоза громко кричал:
     - Вперед! Смелей! Стреляйте, стреляйте!

8. ДВЕ СТРЕЛЫ ПОПАЛИ В ЦЕЛЬ

     Один только раз видел я, как люди сражаются и убивают друг друга,
и  это  зрелище  показалось  мне отвратительным.  Было это в тот день,
когда тэва взяли меня в плен.  Сейчас я сам  участвовал  в  битве,  но
снова  испытывал отвращение,  хотя и был очень взволнован и возбужден.
Мы начали стрелять в неприятеля,  находившегося шагах в пятидесяти  от
нас,   и   подстрелили  несколько  человек,  но  остальные  продолжали
наступать.  Я понял,  что не успею  зарядить  ружье  раньше,  чем  они
подойдут к нам вплотную и, следовательно, смогу пользоваться им только
как дубинкой. В эту минуту мой брат вскрикнул и уронил лук и стрелы. Я
увидел, что у него перебита левая рука.
     - Беги, беги назад! - крикнул я ему.
     Свое ружье  я  положил  на землю,  поднял брошенный им лук и снял
колчан, висевший у него за спиной. Больше я не чувствовал отвращения к
битве.  Меня охватил гнев против этих утов,  я хотел жестоко отомстить
им за рану,  нанесенную брату.  Я выстрелил в одного из воинов; стрела
вонзилась  ему  в  грудь,  и он ничком упал на траву.  Многие уты были
ранены.  Шатаясь и  прихрамывая,  брели  они  в  лес  и  прятались  за
деревьями.  Но остальные продолжали наступать. Их вел высокий стройный
человек, который размахивал испанским копьем и прикрывал грудь большим
щитом,  украшенным  орлиными перьями.  Несколько стрел вонзилось в его
щит.  Я прицелился,  изо всех сил натянул тетиву и  выстрелил.  Стрела
вонзилась  ему  глубоко в шею.  Он выронил копье и щит и обеими руками
схватил древко  стрелы,  стараясь  ее  вытащить.  Потом  опустился  на
колени,  покачнулся и упал на бок. Огоуоза и Начитима громко закричали
и повели нас в атаку.
     Потеряв вождя,  уты  растерялись.  Видя,  что  мы наступаем,  они
повернули и побежали в лес.  Бегали они хорошо. Мы их преследовали, но
догнать не могли.
     Наконец наш военный вождь  остановил  нас.  В  изнеможении  воины
опустились  на траву.  Я оглянулся и увидел,  что за моей спиной стоит
Одинокий Утес. Здоровой рукой он сжимал ружье, из левой руки струилась
кровь.
     - Начитима,  иди сюда!  - крикнул я.  - Смотри,  он ранен, рука у
него перебита, и все-таки он не отставал от нас.
     В эту  минуту  брат  покачнулся,  теряя  сознание;  я  успел  его
поддержать и осторожно положил на землю.
     Начитима, Кутова, Огоуоза и другие воины подбежали к нам. Военный
вождь опустился на колени и, осмотрев руку брата, сказал Начитиме:
     - Самайо Оджки, твои сыновья - храбрые юноши!
     - Да, да, они храбрецы, - подхватили все остальные.
     - Я благословляю судьбу,  которая привела их в мой дом, - ответил
Начитима.
     Вместе с Кутовой он стал вправлять сломанную кость, пока брат был
без  сознания  и  не  чувствовал боли.  Но Одинокий Утес очнулся и сел
раньше, чем рука была перевязана. Мужественно перенес он страшную боль
и даже не застонал.
     У наших воинов только и  было  разговору,  что  о  битве.  Кто-то
сказал:
     - Если бы не был убит этот вождь с копьем,  многие из нас погибли
бы сегодня.
     - Да! Их было гораздо больше, чем нас, и дрались они храбро, пока
вождь был с ними. Пожалуй, они могли бы всех нас перебить.
     - Не знаете ли вы, кто его убил? - спросил Огоуоза.
     - Может быть, я, - сказал один воин. - Я три раза в него стрелял.
     - Я видел,  что он упал после того,  как я в  него  выстрелил,  -
отозвался другой.
     - Мы узнаем,  кто его убил, когда вернемся на просеку, - вмешался
третий.
     Я хотел было крикнуть,  что убил его я,  но вовремя  спохватился.
Ведь в него стреляли многие,  и,  быть может,  не моя стрела оказалась
роковой.  Мне хотелось поскорей вернуться на просеку, и я с трудом мог
усидеть на месте.
     Огоуоза и Потоша сделали перекличку,  чтобы узнать все  ли  воины
налицо. Пятерых не было с нами.
     - Где Тэтиа? - спросил Потоша.- Никто его не видел?
     - Он убит, - отозвался кто-то. - Я видел, как он упал.
     - Нет и нашего летнего кацика!  - воскликнул Огоуоза. - Неужели и
он убит?
     Все мы любили старика-кацика,  и весть  о  его  смерти  произвела
тяжелое впечатление, но вдруг один из воинов крикнул:
     - Он жив,  я его видел!  Он не мог поспеть за нами  и  присел  на
пень, чтобы перевести дух.
     - А Огота? Его здесь нет. Он - шестой.
     Никто не  ответил.  Мы  вопросительно посматривали друг на друга.
Наконец кто-то сказал:
     - Я его не видел с той минуты, как завязался бой.
     - Я тоже! Я тоже! - подхватили остальные.
     Мы недосчитались еще одного человека и решили,  что в бою погибло
семеро. Затем мы отправились в обратный путь, но шли медленно, так как
брату   трудно  было  за  нами  поспеть.  Вскоре  увидели  мы  кацика,
ковылявшего нам навстречу. Бедняга запыхался, старые ноги отказывались
ему служить.  Он был огорчен,  когда узнал, что нам не удалось догнать
неприятеля.
     - Но все-таки вы хорошо сражались, - сказал он. - Я горжусь вами,
храбрые мои тэва!
     За несколько  шагов до просеки мы увидели на тропинке двух убитых
утов,  а на просеке лежало много трупов.  Мы внимательно их осмотрели.
Убито было одиннадцать утов и пять тэва.
     Оготы мы не нашли.
     - Быть может,  его ранили,  и он спрятался в лесу,  - предположил
кто-то из нас.
     Мы обступили  тело убитого вождя утов,  и Огоуоза вытащил стрелу,
которой он был убит.  Стрела стала переходить из  рук  в  руки;  воины
молча осматривали ее и передавали дальше. Наконец брат взглянул на нее
и воскликнул:
     - Да ведь это моя стрела!
     - Как?  Твоя стрела?  Значит,  ты убил  вождя  утов?  -  удивился
Огоуоза.
     - Нет. Стрела моя, но вождя убил мой брат.
     - Так ли это,  сын мой? - обратился ко мне Начитима. - Правда ли,
что эта стрела пущена тобой?
     - Да.  Когда брат был ранен,  я взял его оружие,  - ответил я.  -
Видишь у меня за спиной висит  его  лук,  а  в  колчане  еще  осталось
несколько стрел.
     Все повернулись и смотрели на меня,  а старый кацик протянул  мне
копье и щит убитого вождя утов.
     - Возьми,  это твое,  - сказал он.  - Храни их как воспоминание о
славном подвиге, который ты совершил сегодня. Не будь тебя с нами, все
мы лежали бы на этой просеке.
     Воины обступили  меня  и стали выкрикивать мое имя.  Смущенный их
похвалами,  я не мог выговорить ни слова и дрожащими руками взял щит и
копье.
     Нам оставалось  осмотреть  еще  одного  убитого   ута.   Начитима
наклонился к нему и пристально посмотрел на стрелу,  вонзившуюся ему в
грудь. Потом он выпрямился и воскликнул:
     - Видите эту стрелу? Еще один воин убит моим сыном!
     Он вытащил стрелу и показал ее столпившимся вокруг  меня  воинам.
Все смотрели на меня, словно впервые увидели, а Кутова воскликнул:
     - Твой сын еще юноша,  он в первый  раз  сражался  с  врагами  и,
однако, убил двоих!
     - Сын мой, как удалось тебе это сделать? - спросил Начитима.
     Но я не знал,  что ему ответить.  Я был смущен и растерян. Помнил
я,  что во время боя я был испуган,  взволнован, рассержен и ничего не
сознавал, ни о чем не думал.
     Мы похоронили убитых тэва и отправились  в  обратный  путь.  Было
далеко за полдень, когда мы добрались до скал, окаймлявших долину, где
находились развалины древнего пуэбло.  Мы посмотрели вниз, но нигде не
было видно ни одного человека.  Встревоженные, мы быстро спустились по
крутой тропинке и поспешили к пещерам. Велика была наша радость, когда
из  первой  же  пещеры  выбежали  нам навстречу женщины и оставшиеся в
пуэбло мужчины.  Но теперь мужчин было  шестеро,  тогда  как  охранять
женщин  поручено было пятерым.  В шестом мы с удивлением узнали Оготу.
Женщины окружили нас;  одни смеялись и радостно  обнимали  вернувшихся
родственников, другие тревожно спрашивали о своих мужьях и, узнав о их
гибели, начинали плакать.
     Когда Огоуоза  поднял  руку  и приказал всем молчать,  воцарилась
тишина. Военный вождь повернулся к Оготе и резко спросил его:
     - Отвечай, как ты попал сюда?
     - Когда завязался бой,  я увидел, что один из утов бросился в лес
и побежал по тропе,  ведущей в долину.  Я последовал за ним, но вскоре
он скрылся из виду.  Я боялся, что он проберется в пуэбло и нападет на
беззащитных женщин.  Тогда я решил вернуться сюда,  чтобы предупредить
оставшихся здесь  воинов  и  вместе  с  ними  защищать  женщин,  -  не
задумываясь, ответил Огота.
     Огоуоза молча,  в упор смотрел на него. Мы ждали, затаив дыхание.
Наконец военный вождь сказал:
     - Огота, думаю я, что ты лжец. Думаю я, что ты трус. Должно быть,
ты   обратился   в  бегство,  как  только  напали  на  нас  враги,  но
доказательств у меня нет.  По-видимому,  никто не  заметил,  когда  ты
исчез.  Теперь  слушай  меня:  в наш Совет воинов ты не войдешь до тех
пор, пока не совершишь какого-нибудь славного подвига и не докажешь на
деле, что ты не трус.
     - Я не трус. Все было так, как я сказал, - отозвался Огота.
     Он еще хотел что-то добавить,  но военный вождь повернулся к нему
спиной и заговорил с Начитимой.  Решено было  немедленно  вернуться  в
Покводж.
     Вскоре мы вышли из долины и гуськом побрели по тропе. Впереди шел
отряд  воинов,  за  ним  следовали  женщины,  а  шествие  замыкали еще
несколько мужчин.  В случае нападения с тыла они должны были  защищать
женщин.  Чоромана  несла копье,  а Келемана - щит вождя утов.  Шли они
молча.  Не слышно было ни смеха,  ни шуток; пять вдов оплакивали своих
мужей,  и  мы  не  смели проявлять радость.  В полночь мы спустились к
реке,  а на рассвете переправились на другой берег и вошли в  Покводж.
Собравшейся толпе мы рассказали о битве с утами.
     Старый кацик вернул мне оперение орла.
     - Я  передумал,  -  сказал  он.  -  Ты  сам должен передать перья
Поаниу, потому что это твоя добыча.
     В полдень я подошел к ее дому и окликнул ее по имени.  Она велела
мне войти,  но я колебался. Очень не хотелось мне переступать порог ее
жилища и снова увидеть священную змею,  которая внушала мне отвращение
и страх.  Но когда Поаниу вторично приказала  мне  войти,  я  невольно
повиновался.  В маленькой комнатке стоял какой-то странный, неприятный
запах.  Когда мои глаза привыкли к полумраку,  я увидел,  что  старуха
сидит возле очага и пристально на меня смотрит.
     - Ты убил орла,  - сказала она.  - Я знала,  что неудачи быть  не
может. Ни разу еще я не ошибалась в людях. Подай мне оперение.
     Молча я протянул ей перья и  повернулся  к  двери.  Мне  хотелось
поскорей  выйти  на солнечный свет,  но она знаком приказала мне сесть
против нее,  и снова  я  повиновался,  понятия  не  имея  о  том,  что
предстоит мне увидеть и услышать в этой полутемной душной комнате.
     Нежно поглаживая длинные перья орла, Поаниу сказала мне:
     - Сегодня утром наш летний кацик был здесь, у меня. Мы говорили о
тебе.
     Я промолчал, недоумевая, что могли они обо мне говорить.
     Старуха продолжала:
     - Ты поймал орла.  Несмотря на то,  что он разодрал тебе лицо, ты
не выпустил его и задушил.  Потом ты сражался с утами и убил  двоих  -
вождя и одного из воинов. Ты храбрый.
     - Нет,  не храбрый,  - перебил  я.  -  Мне  было  страшно,  очень
страшно,  я не сознавал, что делаю. Дрался я с ними только потому, что
ничего другого мне не оставалось.
     Не обращая внимания на мои слова, Поаниу продолжала:
     - Вот почему я хочу тебе помочь.
     С этими  словами  она  нащипала пуху,  покрывавшего кожу орла,  и
сделала из него два пучка.  Потом оборвала красивые перья на хвосте и,
отложив их в сторону, протянула мне пучок пуха.
     - Тебе этот пух понадобится для молитвенных  палочек,  -  сказала
она. - Перья я тоже тебе отдам, ты их пришьешь к головному убору.
     Она встала и отодвинула решетку,  заслонявшую  дверь  в  соседнюю
комнату.  Там  послышался  шорох,  потом какой-то треск.  Через минуту
раздался голос Поаниу, обращавшейся к своей змее:
     - Нет, нет, не сердись! Это я, твоя слуга Поаниу.
     Она вернулась, держа на руках огромную змею. Хвост змеи спускался
до  самого пола.  Под тяжестью ноши старуха с трудом передвигала ноги.
Сев на свое место возле очага, она опустила змею на пол. Гремучая змея
подняла  хвост,