арил  Оготу.  Он  упал,  а  все дети,  кроме моего брата и Чороманы,
разбежались, пронзительно выкрикивая:
     - Мальчик-навах убил Оготу! Мальчик-навах убил Оготу!
     Раздались вопли женщин,  со всех сторон  бежали  к  нам  мужчины.
Приземистый  человек с круглым лицом схватил меня за руку и занес надо
мной нож.
     - Сейчас я умру! Брат, беги к матери! - крикнул я.

3. НОВЫЙ ВОЖДЬ ОХОТЫ

     Не будь здесь Чороманы,  я был бы убит. Но когда мужчина выхватил
нож,  она бросилась вперед и уцепилась за его  руку.  Он  пробовал  ее
стряхнуть,  но она повисла на нем и громко кричала, призывая Начитиму.
Брат не послушался меня и остался, помогая мне вырваться из рук врага,
но  тот был сильнее нас обоих.  Высвободив руку,  за которую уцепилась
Чоромана,  он оттолкнул девочку и замахнулся на меня,  но я отскочил и
избежал удара. В эту минуту явился Начитима и схватил его за руку, а с
другой стороны подошел к нему летний кацик и приказал бросить нож.
     - Но  этот  щенок  навах убил моего сына!  Я должен его убить!  -
кричал человек.
     - Он не умер,  я чувствую,  как бьется его сердце, - сказала одна
из женщин, опустившаяся на колени подле Оготы.
     - Пусти меня! Я хочу знать, жив ли он, - сказал отец Оготы.
     И Начитима его отпустил.
     Прибежала мать мальчика и с громким плачем бросилась к сыну.  Все
мы молча на них смотрели.  Я горько раскаивался  в  своем  поступке  и
ненавидел себя за то, что нанес такой жестокий удар.
     - Ну, что? - спросил летний кацик.
     - Его сердце бьется, но очень слабо, - ответил отец Оготы.
     - Отнесите мальчика домой. Я приду и вылечу его, - сказал кацик.
     - Несколько  человек  осторожно подняли Оготу и унесли.  Его отец
оглянулся и, указывая на меня пальцем, крикнул:
     - Собака навах! Если он умрет, ты тоже не будешь жить!
     Келемана, ходившая за глиной для посуды,  прибежала на площадь  и
увела  нас  домой.  Чоромана  и  Начитима  последовали  за нами,  и мы
рассказали Келемане о том,  что произошло.  Когда мы окончили рассказ,
она крепко обняла девочку и воскликнула:
     - Храбрая Чоромана!  Добрая Чоромана! Ты защищала моих мальчиков!
Ты спасла им жизнь! Как я тебе благодарна.
     - Я тоже тебя благодарю. Если бы ты не схватила убийцу за руку, я
не успел бы спасти наших мальчиков, - сказал Начитима.
     Одинокий Утес подошел к ней и стал ее обнимать,  а я  мог  только
выговорить:
     - Ты - храбрая. Этого я никогда не забуду.
     Келемана очень   боялась.  Если  Огота  умрет,  его  родители  и,
пожалуй, все кланы зимнего народа потребуют смерти моей, а может быть,
и Одинокого Утеса.
     - Наших мальчиков мы не отдадим!  Я сумею их защитить,  -  сказал
Начитима.
     - Времени у нас мало.  Придумай,  как нам их спасти, - настаивала
его жена.
     Но в это время прибежала к нам женщина из клана зимнего народа  и
сказала, что Огота ожил, сидит и ест похлебку.
     - Хорошо!  Значит,  мы можем вернуться на площадь!  - воскликнула
Чоромана.
     - Нет,  я и Одинокий Утес останемся дома, а то мы опять попадем в
беду, - ответил я.
     - После того как ты ударил Оготу,  я думаю,  что никто не посмеет
вас тронуть,  - сказал Начитима.  - И не годится тебе все время сидеть
дома или на крыше.  Это похоже на трусость.  Возьми этот  нож,  всегда
носи его с собой и в случае необходимости защищайся.
     Он протянул мне нож в крепких кожаных ножнах. Я очень обрадовался
и привязал нож к поясу. Мы спустились на площадь, к нам подошли другие
мальчики и девочки, и мы стали играть. Никто нас не обижал. Набравшись
храбрости,  я  повел наш маленький отряд на площадь зимнего народа,  и
там к нам присоединились и дети из кланов зимнего народа. Но несколько
мальчиков  стояли  в стороне и выкрикивали ругательства,  они называли
меня и брата собаками. Однако никто не посмел нас ударить.
     С тех пор мы разгуливали по пуэбло так же свободно,  как и другие
дети.  Вскоре в наших играх стал принимать участие и Огота, ни разу не
упоминая о том,  что произошло между нами.  Я понимал, что играет он с
нами только для того,  чтобы быть с Чороманой,  к которой он был очень
привязан.  В его присутствии я чувствовал себя неловко,  так как часто
он смотрел на меня с ненавистью. Я хорошо знал, что он ни на минуту не
забывает нанесенного мной удара.
     Пришла весна. Снег в горах растаял, и я сказал Одинокому Утесу:
     - Теперь за нами никто не следит. Путь свободен. Мы можем убежать
из пуэбло и вернуться к нашему народу.
     - Но я не хочу бежать! - ответил он.
     - Я тоже  не  хочу.  Лучше  останемся  здесь,  с  нашими  добрыми
родителями-тэва, - сказал я.
     За эти несколько месяцев, проведенных в плену, я очень изменился.
     Больше мы ни разу не говорили о возвращении на родину.
     Настало время посева.  Мы помогали Начитиме засевать поле маисом,
пшеницей,  семенами  тыкв,  бобов  и  сладких дынь.  Начитима учил нас
чинить ачеквиа - оросительные каналы,  за зиму засорившиеся. В ту пору
индейцы-тэва  еще  не  получили  от испанцев ни плугов,  ни сбруи,  но
несколько лет назад испанцы дали им в обмен на дорогие шкуры лопаты  и
кирки.  Обливаясь потом, вскапывали мы землю, приготовляя ее к посеву,
а  за  работой  Начитима  рассказывал  о  порядках  и  обычаях   тэва,
казавшихся  нам очень странными.  Хотя поле и оросительные каналы были
собственностью  Начитимы,  но  весь  урожай  переходил   во   владение
Келеманы.   Ей   принадлежали  также  и  дом  и  домашняя  утварь,  ей
принадлежали  дети.  Так  как  своих  детей  у  нее   не   было,   мы,
усыновленные,  считались  ее  собственностью и были членами ее клана -
клана Маис,  но никакого отношения не имели к клану Начитимы - Бирюзе.
Мужчина-тэва   был   лишь  работником  и  помощником  своей  жены,  ей
принадлежало все,  а ему - только одежда его и оружие.  Не так было  у
навахов:  мужчине-наваху принадлежали дети,  жена,  дом и вся домашняя
утварь.
     К концу  посева  мы часто слышали пение,  доносившееся из кивы на
нашей площади.  Нам сказали,  что шаманы  молят  всевышних  ниспослать
обильные  дожди.  Когда  же  посев  был  окончен,  мужчины и женщины в
нарядных одеждах вышли из кивы:  их сопровождали старики - барабанщики
и певцы.  У всех мужчин на куртках были вышиты белые и красные зигзаги
- символ молнии. Такие же зигзаги я увидел и на их мокасинах. Ноги они
вымазали черной краской. Все женщины надели одинаковые синие платья из
материи,  вытканной их мужьями,  а  головы  покрыли  уборами  из  кожи
бизона.  Уборы  были  разрисованы символическими изображениями дождя и
облаков и украшены орлиным пухом.  Мужчины несли трещотки из  бизоньих
зубов, а женщины - маленькие еловые ветки.
     Начался священный танец.  Процессия несколько раз  обошла  вокруг
кивы.  Мужчины  потрясали  в  такт  трещотками,  а  женщины - ветвями.
Изредка ветер  сдувал  клочок  пуха  с  головного  убора  какой-нибудь
женщины, и пух поднимался к небу.
     - А!  Смотрите!  Он поднимается!  Он несет наши молитвы  в  синее
небо! - кричал шаман, и народ ликовал.
     Торжественный танец  и   пение   произвели   на   меня   глубокое
впечатление.  Мне  захотелось  стать  настоящим  тэва,  получить право
входить в киву и участвовать в обрядовых плясках.  Но одна мысль  меня
смущала: я боялся, что тэва никогда не примут наваха в свою среду.
     Когда окончилось празднество,  я поделился  своими  опасениями  с
Начитимой.  Он  взял меня за руку,  подозвал брата и повел нас обоих к
старому летнему кацику.  Ему  он  передал  мои  слова.  Кацик  ласково
посмотрел на нас, потрепал меня по плечу и сказал:
     - Начитима усыновил  вас  обоих.  Вы  -  тэва,  дети  Начитимы  и
Келеманы. Делай добро, старайся всегда поступать хорошо, и ты получишь
право входить в киву, а со временем примешь участие в совещаниях наших
старшин и воинов.
     Его слова сделали меня счастливым.  Я побежал  домой,  чтобы  обо
всем  рассказать  Келемане.  Слезы  выступили  у  нее  на глазах;  она
поцеловала меня и прерывающимся голосом сказала:
     - И  ты  и Одинокий Утес - мои сыновья.  Я вас сделала настоящими
тэва, и мой народ должен принять вас в свою среду.
     - Больше  всего  хотел  бы я посещать киву,  петь древние песни и
войти в Совет воинов и мудрых старшин! - воскликнул я.
     Начитима, только что вошедший в комнату, услышал мои слова.
     - Твое желание исполнится, когда ты вырастешь, - сказал он.
     - Хорошо! Мой отец был великим воином, и я буду таким, как он!
     - Нет, ты не будешь грабить и убивать других индейцев. Воины-тэва
сражаются только с теми, кто их обижает.
     Его ответ удивил меня и разрушил мои  планы,  так  как  я  мечтал
стать  вождем и совершать набеги на команчей,  койова и другие племена
прерий.
     - Хорошо, я буду воином-тэва. Но когда же? - спросил я.
     - Ты еще мал. Посмотрим, что будет через несколько лет, - ответил
он, и этим ответом мне пришлось удовольствоваться.
     В наше пуэбло часто приходили индейцы из Намба, Тезука, Похоака и
других  пуэбло  тэва.  От них мы узнали,  что несколько воинов из этих
селений ушли на охоту и домой не вернулись,  исчезли  две  женщины  из
Намба  и  одна из Тезука.  Тэва думали,  что их убили навахи,  которые
мстили за страшное поражение,  нанесенное им прошлым летом.  Небольшие
отряды    навахов   рыскали   в   окрестностях   пуэбло,   подстерегая
индейцев-тэва.  Охотники не отваживались уходить в горы;  вот почему в
селениях   не  хватало  мяса  и  истощился  запас  орлиного  пуха  для
молитвенных палочек.
     Эти слухи  повредили  и мне и Одинокому Утесу.  Мужчины и женщины
стали косо на нас посматривать,  а один индеец  из  соседнего  селения
сказал Начитиме:
     - Ты должен убить, а не прикармливать этих собак навахов.
     Это услышала Келемана.  Она подбежала к нему и, погрозив кулаком,
крикнула:
     - Не  смей  обижать моих мальчиков!  Они - такие же хорошие тэва,
как и твои дети! Не вмешивайся не в свое дело, и уходи из моего дома!
     Индейцу показалось,  что  она хочет его ударить,  и,  пятясь,  он
вышел из комнаты. Когда он спускался на площадь, дети, игравшие с нами
на крыше, дразнили его и смеялись, но нам с братом было не до смеха.
     - Не обращайте внимания  на  его  слова,  -  сказал  Начитима.  -
Поступайте  так,  как  советует  вам ваша мать и я,  и когда-нибудь он
будет хвалить вас, а не бранить.
     Летом и  Одинокий  Утес и я много работали;  научились вскапывать
землю, сеять, сажать, полоть и собирать жатву. Когда настала осень, мы
запасли дров на всю зиму.  Прошла зима,  и мы,  первые во всем пуэбло,
вышли на  работу  в  поле  и  стали  готовиться  к  весенним  посевам.
Пролетело еще несколько лет,  а мы с Одиноким Утесом росли,  работали,
играли и привыкали к обычаям тэва. Люди, приходившие из других пуэбло,
по-прежнему смотрели на нас недружелюбно.  Их примеру следовал кое-кто
из нашего пуэбло,  главным образом члены  кланов  зимнего  народа.  От
Чороманы  мы узнали,  что мать Оготы постоянно распускает о нас дурные
слухи, ссылаясь на лживые слова своего сына.
     Летом, вскоре после посевов,  когда мне шел семнадцатый год, двое
мужчин из клана зимнего народа  ушли  в  горы  на  охоту  и  назад  не
вернулись. Отыскивать их отправился большой отряд. В лесу были найдены
их тела.  Кто-то снял с  убитых  скальпы,  отобрал  оружие  и  одежду.
Ходившие на розыски вернулись в пуэбло и рассказали о том, что видели.
Сомнений быть не могло - охотников убили навахи.
     Мать Оготы  начала  шептаться  с соседками.  Она утверждала,  что
Одинокий Утес и я поддерживаем тайные сношения  с  бродячими  отрядами
нашего племени, доставляем им сведения и вместе с ними обдумываем план
нападения на пуэбло.  Весь летний народ  и  почти  все  кланы  зимнего
народа  смеялись над этими россказнями,  но кое-кто верил им или делал
вид,  будто верит.  Среди тех, кто высказывался за то, чтобы убить нас
или  изгнать  из  пуэбло,  был  Тэтиа - Белый Медведь,  вождь клана Па
(Огонь) и дядя Оготы.  Я знал,  что он ненавидит нас с тех пор,  как я
ударил Оготу.  Он был опасным врагом, и я не сомневался в том, что при
первом удобном случае он нам отомстит.
     Шел седьмой  год нашего пребывания в Покводже.  Летом умер Самайо
Оджки,  вождь охоты,  и в киве летнего народа  собрался  совет,  чтобы
выбрать  ему  заместителя.  В  этом  вопросе старшины кланов голоса не
имели.  Как-то  вечером  летний  кацик  созвал  собрание,  в   котором
участвовали  только  члены  Патуабу  -  высшего  тайного  совета тэва.
Членами Патуабу были два кацика,  Тсиоджке - военный вождь,  Тсичуи  -
главный шаман, Поаниу - хранительница змей, Самайо Оджки - вождь охоты
и восемь советников.
     Одинокий Утес,  Келемана  и  я сидели на крыше перед нашим домом,
когда члены совета начали собираться на площади.  Я смотрел,  как  они
поднимаются по ступеням кивы, и вдруг с изумлением воскликнул:
     - Смотрите: женщина! Что она там делает?
     - Тише! Это Поаниу, - ответила Келемана.
     - Но разве женщина может быть членом Патуабу?
     - Поаниу пользуется такой же властью,  как главный шаман или даже
сам летний кацик. Она - хранительница священной змеи.
     - Священной змеи?  А что это за змея? Где она находится? Почему я
до сих пор о ней не слышал?
     - Тише,  не кричи,  - перебила Келемана, зажимая мне рот рукой. -
Мы никогда не говорим о Поаниу и о змее,  за  которой  она  ухаживает.
Только члены Патуабу знают, где держит она эту змею.
     - Но почему?
     - Не задавай мне вопросов! - прикрикнула на меня Келемана. - Я не
могу тебе ответить.  И отец не даст ответа. Даже старшины кланов знают
не  больше,  чем  мы.  Вот уже много лет,  как у Патуабу находится эта
змея, о которой заботится Поаниу. Змея им нужна для каких-то церемоний
и обрядов.
     - Смотри,  Поаниу тащит тяжелый мешок,  а в мешке, наверно, сидит
змея, - предположил Одинокий Утес.
     Келемана сердито  повернулась  к  нему,  дернула  за  ухо,  потом
ласково обняла и приказала молчать.
     Члены Патуабу собрались на крыше кивы.  Летний кацик спустился  в
подземелье,  чтобы  развести  священный  огонь,  и вскоре из отверстия
вырвались тонкие завитки дыма.  Тогда один  за  другим  члены  Патуабу
спустились  вниз,  и  до нас донеслось заглушенное пение.  Эти древние
песни тэва всегда  производили  на  меня  странное  впечатление.  Меня
охватила   дрожь,   захотелось  узнать,  что  делается  там,  в  киве,
захотелось  стать  одним  из  тех,  кто  имеет  право  участвовать   в
совещании. Я наклонился к Келемане.
     - Мать, - сказал я, - мать, я хочу быть одним из Патуабу.
     Впервые я назвал ее матерью.
     - Мой  сын!  Дорогой  сын!  -  воскликнула  она.  -   Наконец-то!
Наконец-то ты назвал меня матерью!  Как я счастлива!  О, я помогу тебе
стать одним из них! Я - твоя мать. Да, я - мать двух добрых сыновей.
     Спускались сумерки.   Вскоре  пришла  к  нам  из  кивы  Поаниу  и
спросила,  где Начитима.  Он был в соседнем доме,  и  мы  видели,  как
Поаниу  увела  его  в  киву.  Снова  раздалось  пение и бой священного
барабана. Потом все стихло. Мы молчали, не смея высказать наши мысли и
надежды.
     Стало холодно;  мы вошли в дом, и Келемана развела огонь в очаге.
Потом  достала  мешочек со священной мукой и бросила по щепотке во все
четыре угла комнаты - на север,  юг, восток и запад. И Одинокий Утес и
я,  мы оба знали, о чем думает она, совершая этот обряд. Настала ночь,
но мы не ложились спать.  Наконец послышалось шарканье мокасин,  и  на
пороге показался Начитима. Шел он медленно, словно человек, блуждающий
во сне. Его глаза были расширены, лицо нахмурено и серьезно.
     - Тебя  выбрали  на место умершего?  Теперь ты - Самайо Оджки?  -
дрожащим голосом спросила Келемана.
     - Да. Как я был удивлен! Я не смел надеяться, что меня выберут на
место умершего вождя охоты. Тяжелое бремя возложили на мои плечи.
     - Ты можешь нести это бремя. С твоей помощью охотники добудут нам
дичи, - стала его успокаивать Келемана.
     - И мне ты поможешь: я хочу стать членом Патуабу, - сказал я.
     - Ты знаешь,  что для тебя и для Одинокого Утеса я сделаю все,  -
ответил он.
     - Ха! Как рассердится Тэтиа, когда узнает, что теперь ты - Самайо
Оджки! - воскликнула Келемана.
     - Да. Но меня он винить не может: не я себя назначил.
     - Теперь и он,  и Огота,  и все члены клана Огня будут ненавидеть
нас еще сильнее, - сказал я.
     И я  не  ошибся.  Тэтиа,  дядя  Оготы,  и  Начитима были главными
помощниками старого вождя  охоты.  Они  делали  для  него  молитвенные
палочки,  исполняли  его  приказания,  и  Тэтиа  не  раз говорил,  что
надеется в будущем занять место старика.  На  следующее  утро  женщины
зимнего народа сказали Келемане, что Тэтиа вне себя от гнева. Человек,
приютивший и выкормивший двух щенков  навахов,  не  имеет  права  быть
Самайо Оджки и членом Патуабу, говорил он всем и каждому.
     Спустя два дня Чоромана передала Келемане слова Оготы: он убеждал
Чороману   не   иметь   с   нами   дела   и   говорил,  что  дружба  с
мальчиками-навахами не доведет ее до добра.
     Вскоре, после  того  как  Начитима  стал  Самайо Оджки,  начались
сильные дожди.  Теперь засеянные  поля  не  нуждались  в  орошении,  и
мужчины  нашего  пуэбло  решили  пойти  на охоту под предводительством
Начитимы.  Я очень обрадовался,  когда он мне сказал,  что я буду  его
помощником  и  пойду вместе с ним.  У меня был хороший лук и оперенные
стрелы  с  зубчатыми  стальными  наконечниками,  но  до  сих  пор  мне
приходилось убивать только кроликов,  и я давно уже мечтал о настоящей
охоте.
     Рано утром  отряд  в  сорок  человек вышел из деревни и на плотах
переправился через реку.  Затем  начался  подъем  на  гору.  Как  тебе
известно,  горный хребет тянется с севера на юг,  склоны его рассечены
глубокими каньонами; он похож на большую ладонь, а каньоны - на пальцы
руки.
     За несколько дней до охоты Начитима послал  вестника  к  Тэтиа  и
предложил  ему  отправиться  вместе,  как главному охотнику.  Но Тэтиа
наотрез  отказался  охотиться  вместе  с  новым  Самайо  Оджки.  Тогда
Начитима назначил на его место Кутову - Человек-камень, отца Чороманы.
     Эти двое вели отряд, а я, следуя за ними по пятам, тащил на спине
мешок с молитвенными палочками Начитимы и очень гордился своим званием
помощника Самайо Оджки.
     Мы шли  на  юго-запад  по  заросшему  лесом  холму,  между  двумя
глубокими каньонами.  Идти было легко, так как высокие ветвистые сосны
защищали нас от палящего солнца. Вскоре увидели мы следы дичи; олени и
лоси убегали с нашей тропы.  Но мы продолжали идти на юго-запад,  и на
дичь никто не обращал внимания.
     Этого я не мог понять и наконец спросил Начитиму,  почему  он  не
начинает охоты.
     - Сначала мы должны дойти до каменных львов, - ответил он.
     У меня забилось сердце. Наконец-то я увижу этих чудесных каменных
львов, о которых мне приходилось слышать столько рассказов!

4. ВЫЗОВ

     Мы долго шли лесом.  Обойдя два  глубоких  каньона,  выходящих  к
Рио-Гранде,  мы остановились у спуска в третий каньон, на дне которого
журчал холодный прозрачный  ручей.  Сумерки  еще  не  наступили,  и  я
спросил  Начитиму,  почему мы так рано расположились на отдых и далеко
ли от  Каэнкукаджей  -  священных  каменных  львов.  Он  ответил,  что
Каэнкукаджи  находятся  неподалеку  отсюда,  но мы их увидим не раньше
следующего утра,  так как только на восходе солнца разрешается  к  ним
подходить.
     Мы спустились к ручью,  а двое из нашего отряда остались наверху,
у  края  каньона.  До  наступления  темноты  они должны были стоять на
страже,  потому что тэва опасались столкновения с навахами. Мы уселись
на  берегу  ручья  и  достали  из  дорожных  мешков  лепешки из маиса,
приготовленные для нас,  охотников,  женщинами пуэбло.  Когда мы  ели,
раздался  крик  дикого  индюка.  Другой  индюк  ему  ответил,  а через
несколько минут  д