то время я  себе  казался  немножко  Орфеем.  Но  она
увидела в браке с полубогом преступление против естества. И прочла  мне
целую проповедь. Каждый человек, так она сказала, обязан во имя чего  -
нибудь - своей семьи, своей общины, самого себя (уж не помню  точно)  -
добиваться  в  жизни  успеха.  Какого  именно  успеха,  она  толком  не
объяснила, но ясно дала понять, что песня служить фундаментом успеха не
может.  А  от  полубогов  она  открещивалась,  особенно  от   языческих
полубогов. Нашелся владелец домов и земли, который, к счастью, ни в чем
не походил на полубога. Даже сейчас, на склоне лет,  я  со  злорадством
думаю, каким ничтожеством он был. Они поженились, и  насмешка  отгрызла
мои крылья. Чтобы оборониться от этой крохотной буравящей  насмешки,  я
мысленно прибегал к убийству, самоубийству, славным  подвигам.  Изнывая
от стыда, я решил укрыть мои песни от всего света, чтобы  люди  никогда
больше их не слышали. А свет  даже  не  заметил,  что  я  его  покинул.
Никакие люди не пришли молить меня, чтобы я вернулся, а я  клялся,  что
они придут,  непременно  придут!  Крылья  у  меня  отвалились.  Я  стал
взрослым мужчиной и никакой луны больше не  хотел.  Когда  же  я  по  -
пробовал запеть снова, оказалось, что голос мой стал хриплым, как  у
погонщика скота, а песни мои отяжелели, потому что я все  продумывал
наперед.
     -  Любопытно, а как и почему вырос я? - сказал Роберт. - В памяти у
меня  не  осталось  ничего. Быть может, юность покидала меня, прилипая к
монетам, а быть может, она и сейчас живет в странах, о которых я грезил.
Но  Генри  наяву  купается  в  своих грезах, и порой я ему люто завидую.
Знаешь,  Мерлин,  очень  странно... Моя мать, Гвенлиана, верила, будто у
нее  есть дар ясновидения, и мы ей потакали, потому что не хотели лишать
ее  радости. И вечером, перед тем как Генри ушел, она пред - сказала его
будущую  жизнь.  Мерлин,  почти  каждое  ее слово сбылось! Неужели мысли
развертывались перед ней. как свиток с цветными картинками? Это же очень
странно, невероятно!
     - Возможно, она распознала его желание и  силу  этого  желания.  Я
научил старую Гвенлиану очень многому из того, что называют магией. Она
обладала редкой способностью истолковывать знаки... и выражение лица.
     Старый Роберт встал и потянулся.
     - Ну, что же, мне пора. Спускаться по этой тропе  такому  старику,
как я, и трудно, и долго, и тоскливо. Домой я доберусь только  к  ночи.
Вон идет Уильям со своей киркой, он ведь с ней  так  и  родился.  Часть
пути я пройду с ним и послушаю,  как  живут  в  Лондоне.  Наверное,  ты
любишь слова, Мерлин, если у тебя их такой большой запас. А  я,  должно
быть, люблю боль, раз сам себе ее причиняю. И, Мерлин, по-моему,  ты
фокусник и обманщик. Всякий раз я ухожу от тебя  в  убеждении,  что  ты
изрекал великие истины, но потом никак не могу припомнить ни одной.  По
- моему, твой мягкий голос и звон твоих арф полны хитрых чар.
     И, когда он начал спускаться по  тропе,  арфы  пропели  ему  вслед
"Прощание колдуна".

      * ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ *

     I

     В 1670 году, когда Генри Морган задумал ее разрушить, Панама  была
чудесным городом - могущественным, процветающим -  и  по  праву  носила
название Золотая Чаша. Никакое другое  селение  во  всем  грубом  Новом
Свете не могло сравниться с ней ни красотой, ни богатством.
     За столетие  с  лишним  до  того  времени  Бальбоа  достиг  берега
неведомого океана. Он облачился в начищенный панцирь и поножи, а  потом
вступил в воды Тихого океана и пошел вперед,  пока  ласковые  волны  не
начали плескаться у его бедер. Тогда он обратился к  морю  с  цветистой
властной речью и объявил все омываемые им земли собственностью Испании.
Он потребовал от него покорности и верности, ибо  ему  предстояло  быть
славным внутренним озером Кастильи и Арагона.
     За спиной Бальбоа ютилась кучка  тростниковых  хижин  -  индейская
деревня. Называлась она Панама, что на туземном языке означало  "место,
где хорошо ловится рыба". Когда испанские солдаты сожгли деревушку и на
ее  месте  построили  городок,  они  оставили  ему  название  "Панама",
звучавшее, как песня. И вскоре смысл этого  слова  оправдался,  ибо  из
этого городка Испания забросила сети на все четыре стороны света.
     Педрериас Авила отправился с ними на север  и  опутал  ими  города
древних майя. Часть своего улова он отправил в Панаму -  змей  странной
формы, жуткие маски и крохотных жучков. Все они были из чистого золота.
Когда украшений более не осталось, когда храмы  превратились  в  пустые
каменные  пещеры,  тогда  Педрериас  Авила  бросил  испанскую  сеть  на
туземцев и бичами погнал их в рудники.
     Писарро поплыл на юг с лошадьми, с солдатами в сверкающей броне, и
могучее государство инков пало перед ним. Он убил правителей и разрушил
машину правления. Затем алмазы,  украшения  с  храмовых  стен,  золотые
изображения солнца и церемониальные  золотые  щиты  были  отправлены  в
Панаму. А сломленный народ инков Писарро бичами загнал в рудники.
     Сотня капитанов повела небольшие отряды  на  восток  и  на  юго  -
восток, где свирепые индейцы Дариена обитали на деревьях и  в  пещерах.
Здесь  испанцы  нашли  кольца,  вдевавшиеся  в  нос,  ножные  браслеты,
ритуальные палочки и стержни орлиных перьев, набитые золотом.  Все  это
сваливалось в мешки и на мулах отвозилось в Панаму. Когда  ни  в  одной
могиле не осталось ни единого золотого украшения, бичи  принудили  даже
диких индейцев копаться в земле.
     На западе испанские корабли нашли много островков, в мелких бухтах
которых можно было собирать жемчуг, если нырнуть поглубже. И вскоре уже
обитатели островков  ныряли  в  воды,  кишевшие  акулами.  А  в  Панаму
отправлялись мешочки с жемчужинами.
     Древние  чудесные  изделия  из  золота,  над  которыми   трудились
искусные ремесленники, кончали свой  путь  в  Панаме,  где  раскаленные
тигли поглощали их, как пылающие нетерпением лакомки, и  преображали  в
толстые золотые поленья. Склады ломились от золотых штабелей, ожидавших
каравана в Испанию. Иногда на улицах складывались поленницы  серебряных
слитков,  не  уместившихся  на   складе.   Впрочем,   тяжесть   надежно
предохраняла их от воров.
     А городок тем временем  вырос  и  оделся  великолепием.  Богатства
порабощенных народов употреблялись на постройку тысяч роскошных домов с
красными  крышами  и  небольшими  внутренними  двориками,   где   росли
редкостные цветы. Под воздействием  бесформенных  кусочков  золота  все
искусства  и  удобства  старой  Европы  устремлялись  на  запад,  чтобы
украсить дома панамцев.
     Первые вторгшиеся на перешеек испанцы  были  жестокими  и  алчными
грабителями, но с солдатской выучкой, не страшившиеся кровавых битв. Их
небольшие отряды захватили Новый Сеет почти без применения силы, только
твердостью духа. Но когда народы Никарагуа,  и  Перу,  и  Дариена  были
превращены в стенающих рабов, когда опасность ушла о прошлое, в  Панаме
начали селиться люди из иного теста.  Это  были  купцы,  решительные  и
беспощадные, когда можно было  с  помощью  закона  отнять  землю  у  ее
владельца или поднять цены на  съестные  припасы,  предназначенные  для
дальних колоний, но робкие и трусливые, когда сталь начинает звенеть  о
сталь.
     Купечество вскоре подмяло под себя  весь  перешеек.  Одни  солдаты
умерли, другим приелась скука мирных дней, и они отправлялись на поиски
новых  опасных  земель,  предоставив  лавочникам  превращать   съестные
припасы в орудия грабежа и соперничать между собой  в  пышности.  Купцы
тщательно отмеривали муку и вино,  а  взамен  прятали  в  свои  сундуки
драгоценные камни  и  золотые  слитки.  Стакнувшись  между  собой,  эти
торгаши требовали за провизию одинаково большие деньги и воздвигали  на
выручку дома из кедра,  крытые  розовой  черепицей.  Своих  женщин  они
одевали в заморские шелка, а на улицах  каждого  сопровождала  огромная
свита дворовых рабов.
     В городе обосновалась компания генуэзских  работорговцев,  которые
построили огромный сарай для своего товара. Там в расположенных ярусами
клетках сидели чернокожие, пока их не выводили на свет,  и  покупатели,
хорошенько ощупав каждого, рьяно торговались.
     Красивый это был город - Панама. Две тысячи великолепных домов  из
кедра располагались вдоль главных улиц, а дальше стояли более  скромные
жилища приказчиков, посыльных и наемных королевских солдат. По окраинам
теснились бесчисленные крытые листьями хижины, где помещались  рабы.  В
центре  города  были  воздвигнуты  шесть  церквей,  два   монастыря   и
величественный собор - во всех священная утварь  из  золота,  усыпанные
драгоценностями облачения. К этому времени в Панаме успели прожить свою
жизнь и скончаться двое святых, пусть и не слишком известных, но все же
заслуживающих, чтобы мощи их обрели достойные раки.
     Большой квартал занимали здания, конюшни и казармы, принадлежавшие
королю. Там в ожидании  очередного  каравана  судов  хранилась  десятая
часть всех даров здешней  земли.  В  назначенное  время  волы  отвозили
королевскую долю на восточный берег перешейка,  а  там  ее  грузили  на
корабли.  Панама  содержала  испанское  королевство,  оплачивала  новые
дворцы короля и войны, которые он вел. В благодарность  за  наличность,
пополнявшую его казну, король возвысил Панаму.  Она  гордо  именовалась
"Высокоблагородным и верным городом Панамой" и была приравнена по рангу
к Кордове и Севилье - разве не носили ее правители золотые цепи на шее?
Даровал король своему верному  городу  и  блистательный  герб:  щит  на
золотом поле, слева ярмо, а справа две каравеллы и горсть серых  стрел.
Сверху Полярная звезда -  светоч  мореходства,  а  львы  и  башни  двух
соединенных испанских королевств располагались  вокруг  щита.  Воистину
Панама принадлежала к самым возвеличенным городам Мира!
     В центре Золотой Чаши была  широкая  мощеная  площадь  с  помостом
посредине, на  котором  по  вечерам  играли  музыканты.  Жители  города
прогуливались под музыку и доказывали  свою  значительность,  тщательно
выбирая собеседников: купеческая аристократия  была  весьма  надменной.
Днем человек мог торговаться из - за цены на муку, как последний еврей,
но вечером на городской площади  он  еле  удостаивал  поклона  знакомых
менее богатых, чем  он  сам,  и  чуть  заметно  заискивал  перед  более
богатыми.
     Безопасность изнежила их. Город слыл неприступным. С одной стороны
его  оберегал  океан,  свободный  от  чужеземных  кораблей,  а  с  трех
остальных - крепкие стены и болота, которые  с  приближением  опасности
можно было затопить, что превратило бы город в настоящий остров. К тому
же вражеской армии пришлось бы прорубить себе путь сквозь густые  леса,
пробраться по узким горным проходам, которые с успехом мог бы оборонять
даже небольшой отряд. Так какому здравомыслящему военачальнику  взбрело
бы в голову напасть на Панаму? А потому,  когда  Кампече,  и  Пуэрто  -
Белло, и Маракайбо становились добычей флибустьеров, купцы Золотой Чаши
только  пожимали  плечами  и  возвращались  к  своим   обычным   делам.
Разумеется,  весьма  досадно,  нет,  даже  очень   печально,   что   их
соотечественников постигла такая  беда  и  они  лишились  всего  своего
добра, но чего еще им было ждать? Города -  то  их  стояли  не  на  том
берегу! Панама могла жалеть их, но тревожиться? Господь  добр,  а  дела
идут... да - да, ужасно! Денег нет, а крестьяне заламывают  разбойничья
цены.
     Губернатором Золотой Чаши был дон  Хуан  Перес  де  Гусман,  тихий
вельможа, посвятивший жизнь тому, чтобы во всем  являть  себя  истинным
дворянином - и только. Он муштровал свою небольшую  армию,  менял  один
мундир на другой и заботливо устраивал браки своих  родственников.  Всю
свою жизнь он был военным - быть может,  плохим  начальником,  но  зато
весьма видным офицером.  Приказы  подчиненным  он  писал  великолепные,
сдачи индейской деревушки  требовал  в  безупречнейшем  стиле.  Панамцы
любили своего губернатора. Он одевался так изысканно! И был  так  горд!
Но обходителен. Каждый день, когда он скакал по улицам во главе конного
отряда, они оглушали его приветственными криками... Если кому  -  то  в
душу и закрадывалась мысль о нападении врагов,  она  тут  же  исчезала,
стоило вспомнить бравую  посадку  дона  Хуана.  Кровь  его  была  самой
благородной в городе, а его склады - самыми богатыми.
     Так счастливо они и жили в Панаме: с наступлением жары  уезжали  в
загородные поместья, а с  наступлением  сезона  дождей  возвращались  в
город на балы и ассамблеи. Именно такой была Золотая Чаша, когда  Генри
Морган задумал завладеть ею.

     Однажды по Панаме поползли слухи, что чудовище Морган собрался  на
нее походом. Сначала жители только посмеивались, но вестники продолжали
прибывать, и город предался лихорадочной деятельности. Жители спешили в
церкви, исповедовались, прикладывались к мощам и  бежали  домой.  Сотни
священнослужителей торжественной процессией обходили  городские  улицы,
неся чудотворные реликвии. Члены  братства  кающихся  яростно  бичевали
себя и  таскали  по  улицам  тяжелый  крест,  чтобы  все  могли  видеть
истовость их покаяния. Проломы в стенах не чинились, проржавелые  пушки
не заменялись новыми. Дон Хуан отстаивал на коленях  мессу  за  мессой,
произносил речи перед обезумевшими от  страха  жителями  и  дал  совет,
чтобы город обошла процессия из всех духовных лиц.
     Начались страшные  россказни:  флибустьеры  и  не  люди  вовсе,  а
страшные звери с крокодильими головами  и  львиными  когтями.  Солидные
люди рассуждали об этом на улицах.
     - Да будет ваш день благословенным, дон Педро!
     - Да благословит вас Пресвятая Дева, дон Гуеррмо!
     - Что вы думаете об этих разбойниках?
     - Ах! Ужас, дон Гуеррмо, ужас! Говорят, они не люди, а демоны!
     - Но, по - вашему, правда ли, что сам Морган, как я слышал,  имеет
три руки и в каждой держит по сабле?
     - Кто знает, друг мой! Дьявол ведь и не  на  такое  способен.  Кто
знает пределы, положенные Силам Зла? Рассуждать об этом - кощунство.
     И через несколько минут:
     - Вы говорите, дон Педро, что слышали это  от  дона  Гуеррмо?  Он,
конечно, не стал бы вторить глупым побасенкам -  человек  с  его  -  то
богатством!
     - Я только повторяю его слова, что Морган посылает пули из каждого
своего пальца, что он изрыгает серное пламя. Дон Гуеррмо  прямо  так  и
оказал.
     - Пойду расскажу моей жене, дон Педро.
     Вот так умножались эти истории, пока жители совсем не  ополоумели.
Вспомнились известия об ужасах, творившихся в  захваченных  городах,  и
купцы, которые тогда лишь пожимали плечами, теперь белели как  полотно.
Они не могли поверить... но должны были поверить, потому что пираты уже
приближались к устью Чагреса и во всеуслышание объявили,  что  намерены
захватить и разграбить Золотую  Чашу.  В  конце  концов  дон  Хуан  был
вынужден выйти из собора и отрядить пятьсот солдат в  засаду  у  Дороги
через перешеек. Молодой офицер испросил аудиенцию.
     - Ну - с, юноша, - начал губернатор, - что вам угодно?
     - Если бы у нас были быки, ваше  превосходительство,  очень  много
диких быков! - вскричал офицер.
     - Так найдите их! Пусть всю провинцию прочешут  и  поймают  быков!
Целую тысячу! Но зачем они нам?
     - Мы выпустим их на врага,  ваше  превосходительство,  и  они  его
растопчут!
     - Чудесный план! Гениальный  стратег!  Ах,  дорогой  друг,  тысяча
быков... Тысяча? Я пошутил! Пусть  наловят  десять  тысяч  самых  диких
быков!
     Губернатор произвел смотр гарнизону  -  двум  тысячам  королевских
солдат, а затем вернулся  в  собор  и  упал  на  колени.  Дон  Хуан  не
страшился битв, но, как благоразумный полководец, укреплял вторую линию
обороны. К тому же то, что стоило так дорого, как заказанные им  мессы,
не могло не возыметь действия.
     Первые слушки  породили  чудовищ.  Перепуганные  жители  бросились
закапывать свои драгоценности. Церковники бросали чаши и подсвечники на
дно цистерн,  а  более  ценные  сокровища  и  реликвии  замуровывали  в
подвалах.
     Бальбоа укрепил бы стены и затопил  бы  подходы  к  городу.  Армия
Писарро к этому времени была бы уже на полпути к морю и там  преградила
бы путь флибустьерам. Но эти  доблестные  времена  миновали.  Панамские
купцы думали только о своем имуществе, своей жизни и своих  душах  -  в
указанном порядке. Взяться за оружие? День и ночь заделывать проломы  в
стенах? А королевские солдаты на что? Им ведь  платят  хорошие  деньги,
чтобы они защищали город. Оборона? Пусть губернатор об этом заботится!
     Дон Хуан провел  смотр  своего  войска.  А  что  еще  мог  сделать
военачальник? Мундиры были выше всяких похвал, и его солдаты сделали бы
ему честь на любом европейском смотру. Ну, а тем временем  не  повредит
еще одна месса.
     Пока  флибустьеры  швыряли  на   ветер   сбережения   ограбленного
Маракайбо, Генри Морган с головой ушел в планы нового  завоевания.  Для
него требовалось много больше вольных бойцов, чем кому - либо удавалось
собрать в прошлом. И посланцы капитана Моргана отправились во все концы
флибустьерского моря. Весть достигла Плимута и Нового Амстердама.  Даже
до лесистых островов, где  люди  жили  по  образу  и  подобию  обезьян,
доходило его приглашение принять участие в неслыханном грабеже.
     "Если мы добьемся своего, каждый станет богачом! - гласила  весть.
- Братство еще не наносило такого могучего удара.  Мы  оледеним  ужасом
самое сердце Испании. Наш флот собирается к  октябрю  у  южного  берега
Тортуги".
     И  вскоре  к  месту  встречи  хлынули  люди,  направились  суда  и
суденышки.  Огромные  новые  корабли  с  белыми  парусами   и   резными
бушпритами, корабли, щетинящиеся бронзовыми пушками,  гнилые  посудины,
до того обросшие под  водой  водорослями,  что  плыли  они  не  быстрее
носимых волнами стволов. Стекались  туда  шлюпы,  и  длинные  каноэ,  и
плоскодонки, которых гнали по воде сильные удары весел. Добирались туда
даже плоты под парусами, сплетенными из пальмового волокна.
     Ну и, конечно,  люди.  Все  хвастливое  Братство  Тортуги,  старые
опытные пираты из Гоава, французы, нидерландцы, англичане,  португальцы
- бесшабашные изгои со всего света. Рабы, бежавшие из испанской неволи,
хотели принять  участие  в  походе,  потому  что  жаждали  крови  своих
недавних хозяев. Рабы были карибами, неграми и белыми  с  изнурительной
лихорадкой  в  крови.  На  пляжи  лесистых  островов  выходили   группы
охотников и с первым попутным  кораблем  отправлялись  на  южный  берег
Тортуги.
     Среди больших кораблей были фрегаты  и  галеоны,  за  хваченные  в
былых схватках. Ко дню отплытия у капитана Моргана  было  под  командой
тридцать семь кораблей и две тысячи бойцов, не считая матросов  и  юнг.
Среди разно - шерстных судов стояли в гавани и три стройных новых шлюпа
из Новой Англии. Они явились не сражаться, а торговать - порох за  долю
в добыче, виски за золото. Порох и виски -  два  самых  грозных  орудия
наступления. И еще эти торговцы из Плимута покупали старые  бесполезные
суда ради их железных частей и такелажа.
     Капитан Морган отправил охотников в леса стрелять быков и суда  на
материк награбить зерна.  Когда  они  все  вернулись,  экспедиция  была
обеспечена провиантом.
     Во всей  этой  многоязычной  разношерстной  толпе,  собравшейся  в
завоевательный поход, только  Кер-де-Гри  и  Генри  Морган  знали,  что
именно предстоит им  завоевать.  Никому  не  было  известно,  куда  они
поплывут и с кем будут драться по прибытии на место. Полчища храбрых во
- ров привлекло имя Моргана,  они  алчно  полагались  на  его  обещание
неисчислимой добычи.
     А Генри Морган не осмеливался назвать свою цель. Каким бы обаянием
ни обладало его имя, флибустьеры не решились бы выступить против  столь
неприступной крепости. Если бы им дали время помыслить о Панаме, они  в
ужасе разбеж