л глаза неистовый свет.
  - Надо было нам напиться кокосового  молока  внизу,  -  посетовал
Дык, останавливаясь, чтобы перевести дыхание.
  - Мы еще не начали подъем,  а ты уже  устал,  -  поддразнила  его
Хоанг Тхи Кхюе. - Охо-хо!. - вздохнула она, запрокинув голову.
  Перед ними высилась  почти  отвесная,  заросшая  цепкой  ползучей
растительностью стена.  Мечевидные зазубренные листья и длинные стебли
с загнутыми шипами делали ее неприступной.  Узкая  каменистая  тропка,
круто уходящая вверх, совершенно терялась в первозданных дебрях.
  Какой невероятный,  всепоглощающий   порыв   подвигнул   человека
поселиться в диких джунглях, где все враждебно, чуждо людской природе,
где,  кроме немыслимой удаленности от суетных соблазнов  мира,  нельзя
ничего  обрести.  Год  за  годом  и  век  за веком вырубали отшельники
каменные ступени и белым щебнем,  чтобы не заплутать в  ночи,  мостили
тропы.  В известковых кавернах воздвигали они алтари, метили священным
знаком источники,  из многотонных плит,  странно звучащих под  ударами
камня, высекали образы богов и чудовищ.
  Сверкая желто-зеленой глазурью,  стояли многоярусные башни  перед
зеленым пологом дикого леса.  В них пепел и угли погребальных костров.
И,  прежде чем почтить богов,  люди молитвенно складывали ладони перед
этой горсточкой праха.
  Вместе с другими  паломниками  Кхюе  и  Дык  зажгли  свечи  перед
позолоченными статуями,  наряженными в праздничные одежды, и, взявшись
за руки, отправились в дальнейший путь.
  - Скажите,  Белый  нефрит,  -  обратился  Дык  к девушке,  потупя
взгляд. - О чем вы просили богов у алтаря?
  - Я благодарила за весть об отце.  Не сердитесь на меня,  старший
брат, но этого требовал обычай. И не думайте, пожалуйста, что я забыла
ваши  наставления.  -  Она лукаво заглянула ему в глаза.  - А зачем вы
сами поставили свечку, если не верите в милость святых отшельников?
  - Мы должны вести себя,  как все,  - ответил Дык.  - Иначе на нас
могут обратить внимание...  И еще мне захотелось, - запинаясь, добавил
он, - чтобы моя свеча курилась рядом с вашей.
  Обогнув возвышенность,  они  вышли  на  открытое  место.   Жаркий
иссушающий  ветер с лаосских гор задувал теперь прямо в лицо.  В глаза
летела колючая известковая пыль. С лесистого склона скатывались черные
лоснящиеся черви, похожие на кольца марсельской колбасы.
  - Давайте поскорее пройдем это  место,  -  трудно  дыша,  сказала
девушка.  -  За  поворотом  должна  быть  тень,  и  мы  сможем немного
передохнуть.
  Но им  еще  долго  пришлось  взбираться  по  каменистой тропе под
палящими лучами солнца.
  Будь Дык сейчас один, он бы ничком свалился под первым же деревом
и остался бы там до  тех  пор,  пока  не  выровнялось  дыхание.  Перед
глазами  колыхалась жаркая красноватая мгла.  Ему казалось,  что он не
сможет сделать ни шага  дальше.  Почти  теряя  сознание,  он  все-таки
продолжал  взбираться  все  выше  и сам поражался тому,  что еще может
идти. Щадя его, девушка пошла медленнее, терпеливо дожидаясь, когда он
отставал.  Она  уже  ни  о  чем  не спрашивала,  а только подбадривала
веселыми возгласами.
  - Теперь уже близко!  - неустанно повторяла она.  Но до конца все
еще оставалось далеко,  и негде было даже  присесть  на  узкой  тропе.
Среди устилавшей редкие ниши пыльной сухой листвы шуршали лесные клопы
и многоножки. Дык пришел в себя от ласкового прикосновения.
  - Здесь  мы  отдохнем,  старший  братец,  - тихо сказала девушка,
увлекая его в густую тень пальмовой кровли.
  Там на   бамбуковых,   устланных  циновками  подмостках  блаженно
подремывали усталые путники.  Добродушная толстуха с яркими от  бетеля
губами  распаренным черпаком из кокоса щедро разливала чай.  В кипящем
чане вместе со свежими чайными  листьями  мелькали  ветки.  С  первыми
глотками   горьковатой   обжигающей  жидкости  Дык  обрел  способность
воспринимать мир во всей  его  полноте.  Вкусный  запах  дыма  щекотал
ноздри, он радовался беззаботному смеху голых ребятишек, кувыркавшихся
в пыли,  и полной грудью вдыхал живительный, почти осязаемый сумрак. В
дальнем  углу  сидел  худой  старик.  У  его ног стоял горшок с вязкой
зеленоватой  жидкостью,  в  которую  он  обмакивал  тонкие  бамбуковые
стрелы.  Перед  домашним  алтариком  стояло  блюдо с белыми и лиловыми
лепестками.  В дыму  курений  смутно  золотились  подношения:  бананы,
плошка  риса,  медная кружка с водой.  Дык не заметил,  как его сморил
сон. Пока он спал, не выпуская из рук чашки, Хоанг Тхи Кхюе обмахивала
его плетеным веером. Оживленно болтая с хозяйкой, она не спускала глаз
с тени,  которая острым углом медленно наползала на тропу.  Надо  было
вновь отправляться в дорогу.
  - Вставай. - Девушка осторожно погладила Дыка.
  Приободренные отдыхом,  они зашагали по горячему щебню, вспугивая
стрекоз.  О близости пещер свидетельствовали  все  чаще  встречавшиеся
каменные   жертвенники,  где  шелестели  под  ветром  засохшие  цветы.
Окруженные колючей  изгородью  ананаса,  одиноко  высились  деревянные
божницы,  насквозь  источенные  термитами.  На расчищенном от ползучих
растений  известковом  склоне  были   высечены   магические   символы,
позеленевшие от времени и туманов.
  Наконец тропа выровнялась, и впереди показался красный мостик, за
которым  виднелись  ворота с иероглифами и вечный спутник тюа - дерево
дай.
  Когда Кхюе и Дык вошли под своды пещеры,  им показалось,  что они
заглянули в ад.  Глубоко  внизу  клубились  густые  пары,  пронизанные
жгучими  точками тлеющих свечек.  Густой запах можжевельника и сандала
царапал  горло,  ел   глаза.   Высоко   под   каменной   аркой   гулко
перекатывалось  эхо.  Потревоженные летучие мыши метались во мгле.  От
вечного дождя,  которым проливались охлаждавшиеся под каменным  сводом
испарения, земля под ногами разбухла и сделалась скользкой. Переход от
ослепительного, жаркого полдня к моросящему мраку был настолько резок,
что  начал  бить простудный озноб.  Пропитанные курениями душные волны
тумана не позволяли разглядеть лики богов.  Изваянные  из  прозрачного
кальцита,   боги  словно  изнутри  наливались  красноватым  свечением,
представая  в  новом   обличье,   тревожа   и   усыпляя   нескончаемой
изменчивостью.   Все   ниже   становились  гладкие  своды,  нависавшие
причудливыми складками.  Порой кто-то из паломников пробовал постучать
по  ним  камнем,  и  тогда  вся пещера наполнялась тревожным и гневным
рокотом. Хотелось поскорее вырваться из этого удушливого, то в жар, то
в  холод  бросающего  тумана.  Но  сзади  напирали все новые толпы,  и
оставалось только  идти  вперед,  вздрагивая  невольно  от  скользкого
прикосновения  сглаженных  стен.  Блуждая под тихим дождем от алтаря к
алтарю,  паломники теряли ощущение времени и окончательно запутывались
в  лабиринте.  Лишь безотчетно повинуясь нетерпеливым толчкам в спину,
они в конце концов оказались под той же  самой  оплетенной  лианами  и
корнями аркой, с которой начинали свое нисхождение в подземелье.
  Подобно остальным,  Кхюе и Дык были вынесены людским  потоком  на
исходную  площадку,  откуда  впервые  заглянули  в  туман преисподней.
Следом за ними показались и знакомые по лодке молодожены. Обрадованные
новой  встречей,  обе  пары,  словно стремясь поскорее освободиться от
наваждения, решили продолжить обход святынь вместе.
  - На  обратном  пути  мы  могли  бы  как  следует  осмотреть храм
Тын-Чэнь, - предложили молодожены.
  - Это  было  бы  чудесно!  -  воскликнула  Кхюе.  - Давайте так я
сделаем. Ты согласен? -спросила она, положив руки на плечи Дыка.
  - Разумеется.  -  Он  задумчиво  улыбнулся  в  ответ,  но  тут же
опомнился  и,  обращаясь  к  молодоженам,  попросил:  -  Возьмите  ее,
пожалуйста, с собой. Мне нужно еще навестить знакомых... - Он запнулся
и, глядя в сторону, бросил: - В общем, увидимся в лодке.
  В пещеру  он  вступил,  упрямо нахмурив брови.  На сей раз она не
произвела на него столь сильного впечатления.
  - Я  ищу  часовню  Красного Бамбука,  - обратился он к первому же
монаху, которого сумел различить в полумгле только по бритой голове.
  - Пройди  к  главному  алтарю,  -  был  ответ.  - Там тебе укажут
дорогу.
  Часовней Красного Бамбука назывался небольшой грот, соединенный с
пещерой долгим извилистым коридором.  Престарелый тучный монах  вручил
Дыку  электрический  фонарик  и  наказал придерживаться правой стороны
подземного перехода.
  - Пробуй правой рукой стену,  и ты не заблудишься, - повторил он,
приподнимая край шелкового занавеса, за которым чернела округлая дыра.
- Тебе сюда.
  Танга он  нашел  в  голой  сумрачной  келье.  Все  ее   убранство
составляли циновка и кокосовая чашка.
  - А где ваши книги? - удивился Дык.
  - Мне приходится работать в другом месте.  Ничего не поделаешь. Я
просил приюта и получил его.  Взамен от меня  требуется  только  одно:
подчиняться здешнему уставу.
  Танг подсел поближе к окошку и принялся внимательно рассматривать
привезенные Дыком фотографии.
  - Ты знаешь, что здесь? - спросил он.
  - Догадываюсь.  За день до ареста студент говорил о письме Петэна
новому генерал-губернатору. Это оно?
  - Ты  привез  очень  важные сведения.  Угроза японского вторжения
нависла над нашей страной. Что тебе поручено передать на словах?
  - Японский   посол   в   Виши  потребовал  от  Дарлана  признания
преимущественных позиций Японии на Дальнем Востоке, - на одном дыхании
выпалил Дык. - Он настаивал на предоставлении японской армии некоторых
льгот в Северном Индокитае.
  - Так и сказано: "некоторых"? Ты ничего не перепутал?
  - Все верно, товарищ Танг.
  - Под  этим расплывчатым определением скрывается страшное слово -
оккупация.  - Танг вынул из конверта снимок.  - Вот что  маршал  Петэн
пишет   в   секретном   послании  адмиралу  Деку:  "Я  приказал  моему
правительству открыть с Японией переговоры,  которые, избегая рокового
для Индокитая конфликта,  должны сохранить наши основные права".  - Он
повернул отпечаток к свету.  - Студент не  говорил  тебе,  где  именно
удалось сфотографировать письмо?
  - Нет. Он же не знал, что его возьмут... Но я думаю, что там же.
  - Похоже,  что  так,  -  задумчиво  кивнул  Танг.  -  В углу есть
пометка: "Фюмролю - для сведения" и неразборчивая подпись... Возможно,
самого Деку.
  - Значит, товарищи рисковали не зря, - вздохнул Дык.
  - Да, бумаги исключительно ценные. Вишисты, судя по всему, готовы
уступить.  Они продали свою страну,  теперь продадут нашу. Для нас это
не  явилось неожиданностью.  Меня другое смущает.  Слишком уж беспечен
этот новый майор. Тебе не кажется?
  - Не  знаю,  -  честно признался Дык,  польщенный тем,  что такой
человек,  как Танг,  интересуется его мнением.  - Я не задумывался над
этим. Радовался удаче, и все.
  - И напрасно.  Не забывай,  что АБ  следует  за  нами  по  пятам.
Массовые  аресты,  в  ходе которых мы лишились самых лучших товарищей,
должны послужить нам суровым уроком.
  - Вы думаете, что письмо... - робко начал Дык.
  - Может  оказаться  началом  широко  задуманной   провокации?   -
досказал  за него Танг.  - Да,  такая мысль у меня шевельнулась.  Меня
очень настораживает поведение этого Фюмроля.
  - Что же теперь делать? - растерянно спросил Дык.
  - Прежде всего тебе следует убраться подальше,  -  как  о  чем-то
давно решенном объявил Танг.  - Далее,  - он начал загибать пальцы.  -
Раз и  навсегда  прекратить  канитель  со  светом,  которая  наверняка
привлекла  внимание  тайной  полиции  и  к  электростанции,  и к вашей
"Сентраль электрик"...  И,  наконец,  последнее:  следует  внимательно
приглядеться к Фюмролю. На мой взгляд, он работает слишком топорно для
контрразведчика  из  метрополии.  Кроме  того,  сведения,  которые  мы
получили благодаря его действительной или мнимой халатности,  сомнения
не вызывают. Мы перепроверили это по другим источникам.
  - Тогда я совсем ничего не понимаю, - развел руками Дык.
  - Ничего,  разберемся,  - успокоительно заметил Танг. - Я посылаю
тебя  курьером  во  Вьет-Бак.  Необходимо  срочно  уведомить партийное
руководство о ходе японо-вишистских переговоров.
  - Я готов, товарищ Танг. Когда ехать?
  - Немедленно... Ты здесь один?
  - Меня привез на сампане дедушка Вем.  Если нужно,  мы сегодня же
отправимся в обратный путь.  Хоанг Тхи Кхюе,  наверное, уже ждет возле
лодки.
  - На сампане тебе появляться больше не следует.
  - А как же Кхюе? Она без меня не уедет.
  - Я сам предупрежу ее,  - сказал Танг.  - Тебе все  равно  нельзя
оставаться  в  Ханое,  -  объяснил  он.  -  Да  и выбирать особенно не
приходится.  Арестованы почти все наши курьеры.  Вся надежда на  тебя,
Дык. Не подведешь?
  - Не подведу, товарищ Танг.
  - Я  дам  явку  в Фули.  Там тебе помогут побыстрее пробраться на
север.  Возможно,  придется перейти границу. Но это уже решат товарищи
на месте.  Возьми, - улыбнулся Танг, возвращая пакет с фотографиями. -
Повезешь дальше.  Забудь обо  всем,  кроме  задания.  Положение  очень
трудное.   Мы   потеряли  связь  с  заграничными  центрами.  Родина  в
опасности, товарищ, и многое зависит от тебя.

x x x

  Под именем Хо Куанга перебрался Нгуен Ай Куок1  на  новое  место.
Расположенная  к  югу  от  реки  Янцзыцзян  китайская провинция Хунань
напоминала  о  родине  рисовыми  полями,  зеленью  бататовых  листьев,
чайными  плантациями  в  защищенных от муссонных ветров долинах.  Даже
здешние горы населяли племена мяо,  туи и яо,  хорошо знакомые ему  по
вьетнамскому  северу,  по горным лесам Чиенгмая в стране Сиам.  Только
иными  были  краски.  Красноцветные  почвы  утомляли  глаза  лиловатым
оттенком,  мутная  желтизна  заболоченных низин навевала тоску.  Чужим
казался и запах паленого кизяка в вечерний час,  когда  пленки  тумана
оседают на синих волнах гаоляна. А в страшном месяце засух, в августе,
когда над выжженными травами пролетали  горные  ветры,  сочные  краски
съедала  желтоватая  удушливая  пыль.  И  тогда  все  вокруг  казалось
враждебным.
  1 Имя, которое на протяжении многих Лет носил товарищ Хо Ши Мин.
  На окраине Чанша,  где временно поселился Нгуен Ай Куок,  бродили
стаи  голодных  собак.  Почти круглый год не просыхали вонючие лужи на
унылых,  заваленных грудами отбросов улицах.  В квартале бедноты,  где
жили  рикши и рабочие с фабрики зонтиков,  не было ни канализации,  ни
водопровода. Но после сырости и зловония одиночки в гонконгской тюрьме
даже барак мог показаться роскошью.  Тем более, что Нгуену приходилось
скрываться в джунглях и на сампанах,  ютиться  в  матросском  кубрике,
спать  в  ночлежках Парижа.  Он привык довольствоваться немногим и был
уверен в  том,  что  профессиональный  революционер  обязан  делить  с
пролетариатом все тяготы жизни.  Он брался за любую работу: подстригал
кусты букса в садах и убирал снег  на  парижских  бульварах,  разносил
закуски и пиво в открытых кафе и ретушировал фотографии. Менять города
и занятия его вынуждала конспирация,  но работал он, чтобы жить. И так
было всюду: в Европе, Азии, Африке.
  Бывал он  и  в  Москве,   куда   впервые   пробрался,   преодолев
невероятные препятствия,  чтобы проститься с великим вождем.  Дрожа от
непривычной стужи,  перебегал от костра  к  костру.  Поземка  мела  по
заснеженным улицам, бесконечно черной рекой вилась молчаливая очередь.
В общежитии Коминтерна замерзли  чернила,  и  Нгуен  записал  огрызком
карандаша:   "При   жизни  он  был  нам  отцом,  учителем,  товарищем,
советчиком.  Теперь - он путеводная звезда,  ведущая нас к  социальной
революции".
  ...Сегодняшний день обрадовал Нгуен  Ай  Куока.  Коммунистическое
подполье  на  севере  Вьетнама сумело,  наконец,  восстановить связь с
Восточным бюро Коминтерна.  Вместе с  письмами  и  документами  курьер
привез  даже  бутылочку  рыбного  соуса.  Недаром говорят - чем дольше
остается вьетнамец на чужбине,  тем чаще снится ему рыбный соус. Вести
с  родины  оказались  неутешительными.  Со  дня  на  день Япония могла
оккупировать страну.  Как только в Европе вспыхнула  война,  Нгуен  Ай
Куок   понял,   что   японская   экспансия  не  ограничится  китайским
конфликтом.  Приходилось считаться  и  с  возможностью  провокаций  со
стороны  Китая.  Через  вьетнамских  эмигрантов  стало  известно,  что
немецкие военные советники при  штабе  Чан  Кай-ши  разработали  планы
прорыва  к  морю через Тонкин.  Для стратегов Небесной империи это был
привычный и хорошо изученный путь.  Опасность вторжения гоминдановской
армии   заставляла   Нгуена  оставаться  в  Китае.  Зарубежные  центры
Компартии Индокитая уже готовили на такой случай защитные меры.  Судя,
однако,  по  документам,  которые  доставил курьер,  Япония готовилась
первой вступить  в  Индокитай.  Секретный  договор  с  Виши  полностью
развязывал ей руки.
  Близился тот самый решающий шаг,  в предвидении  которого  партия
создавала  подпольные  центры.  Первыми  после  Мюнхенского соглашения
перешли на нелегальное положение кадровые работники Бакбо.  Затем, уже
после начала военных действий,  ушли в подполье коммунисты Чунгбо, а в
Куангчи  партийные  учреждения  даже  были  переведены  в  горы.  Опыт
последних  месяцев  показал,  что  именно  в  горных  районах  следует
развернуть организованное антифашистское движение.  Ай Куок не ошибся,
когда  еще  в  Гуйлине  разработал  план создания революционной базы в
провинции  Каобанг.  Горные  джунгли  и  бесчисленные  пещеры   станут
надежным  укрытием для крохотного зерна,  из которого взрастет золотой
колос свободы.  Народные массы Каобанга лучше,  чем в других  районах,
подготовлены   к   революционным  боям.  Отсюда  легче  распространить
движение   на   равнину,   здесь   налажены    связи    с    братскими
коммунистическими  партиями других стран.  Нгуен Ай Куоку было приятно
узнать,  что товарищи,  которым он предложил перебраться из  Китая  на
родину,   уже  прочно  обосновались  в  Каобанге  и  начали  создавать
партизанские отряды.  Вьетнамскому народу есть чем встретить  незваных
гостей.  Вместо  того чтобы смиренно надеть на шею еще одну фашистскую
петлю,  он раз и навсегда сбросит с себя все  путы  угнетения.  Прямое
дерево не боится умереть стоя.
  Как хотелось ему пережить и понять все то,  что понял и  пережил,
готовя восстание, Ленин.
  Занавесив окно,  чтобы с улицы не увидели огня, Нгуен возвратился
к  шаткому  столику  и обмакнул перо в чернила.  Приткнувшись к стене,
спал на кане  юноша  курьер,  и  смутная  улыбка  на  припухлых  губах
говорила,  что  ему  снятся  счастливые  сны.  Нгуен  Ай Куока ожидала
бессонная ночь.  Нужно было ответить на  все  письма,  набросать  свои
соображения  об  особенностях  антиимпериалистической  борьбы на новом
этапе и попробовать  написать  короткое  стихотворение,  чтобы  самому
темному и неграмотному кули было легко найти свое место в общем строю.
Воспитанный в доме интеллигентного  конфуцианца,  Нгуен  Ай  Куок  еще
мальчиком   научился   слагать  стихи.  Но  всякий  раз  его  поражает
неподатливость древней канонической  формы,  когда  в  нее  приходится
вмещать политический лозунг.
  Утро заявило о себе музыкальной разноголосицей бродячих  мастеров
и  торговцев.  Звеня медными тарелками,  прошлепал по лужам точильщик,
потом деревянные палочки старьевщика отщелкали  свой  нехитрый  мотив.
Гулко  рокотал  барабан  продавца  ниток,  разносчик сладостей нещадно
колотил в гонг.
  Он задул   лампу  и  поднял  бумажную  штору.  За  окном  сочился
маленький надоедливый  дождь.  Увязая  в  раскисших  колеях,  надсадно
скрипели  тяжелые  тачки.  Мужчины  и женщины в одинаково синих брюках
месили  темно-красную  грязь.  Длинные  халаты,  косички  и   корзины,
корзины, корзины.
  Пора было будить гонца.  Тот все  еще  спал,  подложив  под  щеку
ладонь, и Нгуен Ай Куок пожалел юношу. Пусть спит, пока может. Когда в
дверь постучали,  он спрятал письма,  убрал в ящик перо и чернильницу,
закрыл спящего ширмой.  Быстро оглядев комнату,  откинул запор. Увидев
за