ская Азия  должна
собраться  под одной крышей,  мне мерещатся убийцы,  которые под чужой
личиной стремятся проникнуть в дом, чтобы, когда все уснут, перерезать
хозяину горло".
  Вем неторопливо потягивает крутой дым черного лаосского табака, и
в  бамбуковом  кальяне  хрипло  рокочет вода.  Он смотрит на крестьян,
которые по колено в воде трудятся на  рисовом  поле,  и  размышляет  о
судьбе  человека.  Дано ли ему вкусить плоды труда своего?  Вем знает,
что пришло время жесточайших тайфунов.  Поэтому как бы ни  был  обилен
разлив  и  благоприятны приметы,  никто не может сказать,  каков будет
урожай десятого месяца.
  Но о   чем  бы  ни  подумал  сегодня  старый  Вем,  он  постоянно
возвращается мыслью к  монаху  из  пагоды  на  горе.  Да  и  чему  тут
удивляться,  если  этот самый монах находится сейчас на сампане?  Пока
Вем  покуривает  на  свежем  воздухе,  а  внучка  стирает  на  мостках
праздничную  блузу,  монах  сидит  внизу  за  чашкой  чая,  беседуя  с
приятелями.  Вем,  конечно,  догадывается,  о чем  говорят  в  тесной,
разделенной  висячими циновками каюте.  Не впервой принимает он у себя
ученого гостя.  Высокая честь!  И его городских  друзей  он  тоже  уже
хорошо  знает.  Один  из  них  студент,  другой  - монтер из "Сентраль
Электрик".  Он сам так сказал.  Вем знает правила вежливости. Потому и
сидит  на  корме,  что не хочет мешать умным людям обсуждать их важные
дела.  Так оно спокойнее.  И чужой врасплох не застанет, если забредет
ненароком на старый сампан.
  Прохладой и миром дышат вечерние дали.  Над  мачтой,  на  которой
бессильно повис выцветший буддийский флажок,  уже чертит стремительные
фигуры  летучая  мышь.  В  свайных  домиках  у  берега  горят  золотые
звездочки.  Такая  же  крохотная  керосиновая  лампочка теплится перед
Вемом.  Света она почти не дает, зато радует сердце и отгоняет демонов
ночи.  Над  ней  приятно  согреть  кусок сушеной каракатицы или просто
прикурить сигарету.
  - А  почему бы вам,  дедушка,  не послушать городские новости?  -
спросил, улыбаясь, монтер, выглянув из люка. - Они и вас касаются.
  - Кому нужен неграмотный старик? - махнул рукой Вем. - Не хочется
вас стеснять.
  - Вы  нам  совсем  не  помешаете,  -  все  так  же с улыбкой,  но
настойчиво возразил парень.  - Белый нефрит,  - позвал он негромко.  -
Можно вас на минуту?
  Девушка с готовностью поспешила на зов. Даже про белье забыла. Но
на полдороге спохватилась и вернулась назад.  Так,  с тазом на голове,
стройная и смеющаяся,  она взошла на сампан.  Белый с горьким дыханием
цветок  был приколот к ее волосам.  "И впрямь как тайская царевна",  -
залюбовался старик.
  - Вы звали меня, братец Дык?
  - Побудьте,  пожалуйста, тут, наверху, прекрасная Хоанг Тхи Кхюе,
пока дедушка Вем будет пить чай.
  "Они знают друг друга по имени,  и он назвал  ее  прекрасной",  -
дрогнуло  сердце у старого Вема.  Но старик ничего не сказал и покорно
спустился вслед за парнем в синей спецовке.  Поклонившись  гостям,  он
присел  на циновку в самом темном углу,  но монах жестом пригласил его
подвинуться ближе.  На низком столике горела лампа "летучая мышь",  на
глиняной  подставке  стояли жестяной чайник с носиком в виде дракона и
крохотные старинные чашки.  Вем доставал их  только  по  торжественным
случаям.  В обычные дни они с внучкой пользовались половинками кокоса.
Семена лотоса и приторно-сладкую массу в  банановых  листьях  принесли
гости.
  Монах пришел в простой  крестьянской  одежде.  Только  по  бритой
голове можно было догадаться,  что он посвятил себя богу. И еще глаза,
увеличенные  стеклами   сильных   очков,   открывали   самоуглубленное
спокойствие ученого человека.  Как хозяин и старший по возрасту,  Вем,
преодолевая смущение, наполнил чашки.
  - Вы говорили,  что отец девочки умер? - В доме Вема монах держал
себя иначе,  чем в пагоде. Иной становилась форма обращения к хозяину,
менялся и весь стиль речи.
  - Мы так решили с внучкой.  С того  дня,  как  его  отправили  на
Пулокондор,  от  него  не  было  вестей.  Я  справлялся  в полицейском
управлении, и мне сказали там, что он, наверное, умер.
  Монах обменялся со студентом быстрым взглядом.
  - Значит,  полной  уверенности  у  вас  нет?  -   поинтересовался
студент.
  Вем только улыбнулся в ответ.  Странный вопрос.  В чем может быть
полностью уверен человек на земле?
  - Взгляните  на  эту  карточку.  -  Студент  вынул  из  бумажника
пожелтевшую, в сетке трещин, фотографию.
  Монтер услужливо придвинул лампу.
  - Конечно,   это   он,  -  прошептал  Вем,  не  выпуская  из  рук
фотографию,  на которой в полный рост был изображен крепкий мужчина  с
винтовкой в руках.
  - Тогда мы можем поздравить вас с большой радостью!  - хлопнул  в
ладоши студент.
  - Разрешите сказать Белому нефриту! - нетерпеливо вскочил на ноги
монтер.
  - Погоди,  Дык,  - задержал его монах. - Лучше споткнуться ногой,
чем  языком.  Пусть  скажет  папаша  Вем.  Неожиданная радость подобна
слишком сильному солнцу. Девочку надо подготовить.
  - Отдайте  ей  карточку,  дедушка,  - кивнул студент и положил на
столик небольшой узелок. - Тут немного денег, товарищ Лыонг откладывал
их по пиастру. Он просил вас купить Хоанг самый красивый наряд...
  - Это и вправду большая  радость!  -  Вем  потрогал  куцую  седую
бородку.  - Не знаю,  как вас благодарить.  Значит, жив... И свободен.
Как же это? - он беспомощно опустил задрожавшие руки.
  - Ему помогли бежать с Пулокондора, - пояснил студент.
  - А люди говорили,  что оттуда не убежишь. - Он осуждающе покачал
головой. - От дракона рождается дракон, от болтуна - болтун.
  - Пулокондор и вправду страшное место,  - сказал монах.  - Но нет
тюрем, из которых нельзя убежать.
  - Значит,  так,  товарищи, - сказал студент, когда старик ушел. -
Необходимо  точно выяснить,  что обещали японцам французы...  А мы все
гадаем: отзовут Катру или нет?
  - Так люди говорят, - пожал плечами монтер Дык.
  - "Люди"!  - передразнил студент.  - Факты нужны... Конечно, один
губернатор вполне стоит другого. Катру - беспощадный и крутой человек,
притом  убежденный  антикоммунист,  но  он  не  из  тех,   кто   будет
выслуживаться  перед  японцами.  Поэтому  его  отставка,  если  это не
выдумки, очень плохой признак.
  - Не  нам  сожалеть  о нем!  - упрямо нахмурился Дык.  - Не успел
Даладье запретить компартию во Франции,  как твой Катру позакрывал все
наши газеты и клубы.
  - Он такой же мой,  как и  твой,  -  спокойно  возразил  студент,
пригладив  рукой  коротко  подстриженные волосы.  - Скажу даже больше.
Власти начали наступление на демократические организации еще до начала
войны в Европе,  не дожидаясь директив. Только в одном Сайгоне закрыли
четырнадцать газет.
  - Тогда о чем разговор?  - Дык раздраженно выплеснул остывший чай
в таз.  - Кто,  как  не  Катру,  подписал  указ  о  конфискации  всего
имущества партии и профсоюзов? Пускай катится, пока цел!
  - Не горячись,  юноша,  - подал голос монах. - Как ни жесток, как
ни отвратителен империализм,  откровенный фашизм много хуже. И если на
смену администрации Катру придут люди  из  японского  кэмпэйтай1,  для
Вьетнама наступят поистине ужасные времена.
  1 Тайная полиция по охране "японского образа жизни".
  - Вот и я о том же!  - Студент мимолетной улыбкой поблагодарил за
поддержку.  -  Надо как можно скорее узнать о намерениях врага,  чтобы
попытаться сорвать возможную провокацию. Теперь ты наконец понял? - он
обернулся к Дыку.
  - Я-то понял,  - вздохнул монтер.  - Только что мы можем?  Откуда
силы  найдем?  Тысячи  товарищей гниют в тюрьмах!  Да и полиция совсем
остервенела.  Ты хоть знаешь,  что в Ханое открыли четырнадцать  новых
участков?  А  принудительный  набор  в армию?  На строительство дорог,
аэродромов...
  - Скажи, Дык, - монах одобряюще потрепал юношу по плечу, - больше
ничего не удалось выяснить?
  - Пока  нет.  -  Дык огорченно закусил губу.  - Никто,  по-моему,
ничего определенного не знает.  Можно лишь гадать о том,  с чем прибыл
из метрополии этот офицер. Одно достоверно - он не фельдкурьер.
  - Уже кое-что... - Монах убавил свет в лампе. - Необходимо все же
выяснить,  что это за птица.  Простого майора во дворец не позовут.  А
теперь пора расходиться, друзья.
  - Ты в город, Дык? - спросил, вставая, студент. - Пойдем вместе.
  - Вместе? - замялся Дык. - Но я хотел помочь дедушке Вему...
  - Тогда  тебе  действительно  лучше  задержаться,  -  предупредил
недоуменный вопрос студента монах.
  Один за другим поднялись они по скрипучему трапу и, простившись с
хозяином, тихо сошли на берег.
  - Вы  плачете,  Белый нефрит?  - тихо спросил Дык,  когда рубашка
студента, мелькнув голубоватым отблеском, исчезла за поворотом дороги.
- Отдайте мне ваш цветок. Расстаньтесь с последней капелькой горечи.

x x x

  Фюмроль понемногу свыкался с жизнью в тропиках.  Он приучил  себя
не торопиться и избегать волнений,  обрел бесценную способность часами
смотреть в потолок.
  "Течение мыслей  должно  стать  медлительным  и  бесцельным,  как
круговорот жизни в глазах аскетов",  - разъяснил ему Жаламбе, которого
прозвали господин Второе бюро1.
  1 Второе бюро генштаба занималось контрразведкой.
  Сняв особняк  напротив пагоды,  олицетворявшей спокойствие лотоса
среди моря скорби, он не спешил с переездом. Утомившись после утренней
прогулки,  возвращался  в  "Метрополь"  и  молча  садился за свободный
столик в холле. Цедя зеленый абсент или ледяную анисовку, тихо дремал,
пугаясь и вздрагивая, когда кто-нибудь пытался заговорить с ним. Потом
поднимался в номер и,  постояв  под  душем,  весь  мокрый  валился  на
постель.  Незаметно  приходил  вечер.  Фюмроль  надевал  к ужину белый
смокинг и спускался в ресторан. Ослепленный блеском люстр и сверканием
обнаженных   плеч,   медленно   напивался  под  рыдание  скрипок.  Уже
оглушенный, он тяжело падал на скрипучее сиденье и резко бросал машину
вперед.
  Куда он мчался по темным улочкам,  наводя ужас на велорикш? Зачем
рисковал, ухитряясь в последний момент разминуться с таким же, как он,
безумцем, неожиданно вынырнувшим из-за угла?
  Фюмроль не   думал   о  том,  что  и  без  того  уже  преуспел  в
неосознанном стремлении обрести нирвану.  Разве не была  его  нынешняя
жизнь  столь  же бесцельной и праздной?  Разве воспоминание о прошлом,
которое все еще не отпускало его,  не казалось похожим на  запутанные,
видения  задремавшего  после  сытного обеда жуира?  Он не отдавал себе
отчета в том,  что бежит не от нынешнего полусонного существования,  а
от подлинных снов, тиранящих его по ночам.
  Лицо Колет он забыл окончательно и уже не пытался воссоздать  его
из отдельных клочков.  Однако она все еще снилась ему,  принимая самые
неожиданные облики, и он плакал по-детски, навзрыд, забывая к утру обо
всем.
  В часы ежевечерних поездок он изъездил город от  южных  ворот  до
северных,  но так и не понял его. На улице Персикового цвета, где жили
красильщики,  пытался купить опиум,  в Серебряном ряду искал  холодное
пиво.  В  очаровательных тупичках Восточной стены он пропорол камеру и
вынужден был оставить автомобиль до утра.  Потом вся ханойская полиция
искала  безымянную улицу,  на которой Фюмролю запомнился лишь каменный
фонарь.  Именно тогда он  и  услышал  впервые  пленительные  названия:
Барабанный ряд, улица Вееров и улица Золотых рыбок.
  ...Стремительно накатывали  сумерки,  пробуждая  в  душе  Фюмроля
тревожную  тоску.  Неожиданно  ему  мучительно захотелось увидеть лицо
Колет.  Спрыгнув с постели,  на которую еще  не  был  опущен  марлевый
полог,  он  нашарил  ногой  плетеные  подошвы  с веревочной петлей для
большого пальца.  Долго сосредоточенно вспоминал, где может находиться
портрет.
  Рабочий стол,  заваленный  газетами  и  грудами   нераспечатанной
корреспонденции,  стоял  в  углу  у  окна.  Выдвинув  один  за  другим
несколько ящиков,  Фюмроль,  к своему удивлению,  обнаружил,  что  там
кто-то  основательно  поработал.  Бумаги,  в  том числе и те,  которые
полагалось хранить в сейфе,  были сложены аккуратной  стопкой.  И  это
поразило его больше всего. Он хорошо помнил, что кое-как распихивал их
по ящикам,  едва  успев  пробежать  глазами  Но  этого  мало!  Он  мог
поклясться,  что некоторые письма он видел впервые в жизни. Взять хотя
бы это, напечатанное на бланке с японскими иероглифами. Откуда оно?
  Фюмроль включил  настольную  лампу,  но  тут же пересел в кресло,
выставив ноги на свет,  чтобы не  жрало  комарье.  Иероглифы  читались
совершенно  однозначно:  "Японская контрольная комиссия".  Французский
перевод чуть ниже означал то же самое.  Но что это  за  комиссия  и  с
каких пор она находится в Тонкине,  Фюмроль понятия не имел. Тщательно
пролистав бумаги в столе,  Фюмроль обнаружил еще два таких же бланка с
грифом  японской  контрольной  комиссии.  При  всем своем равнодушии и
полной безалаберности,  он просто не мог не обратить внимания на такой
документ.  Хотя бы один из трех.  Последнее письмо,  подписанное неким
генералом  Нисихарой,  было  отправлено  вчера.  Встряхнув  корзину  с
макулатурой,  Фюмроль нашел желтый конверт.  Он был аккуратно разрезан
сбоку.  Это снимало последние сомнения. Фюмроль обычно надрывал уголок
и небрежно вспарывал конверт пальцем.  И вообще он еще не просматривал
корреспонденцию за вчерашний день.  Как,  впрочем, и за позавчерашний.
Фюмроль спрятал конверт и принялся изучать письмо.
  Японский генерал на плохом  французском  языке  и  со  множеством
ошибок  настоятельно  предлагал "офицеру связи господину майору Валери
де Фюмролю незамедлительно прибыть для встречи,  которая  состоится  в
помещении  миссии  на  улице  Гамбетта"...  Фюмроль взял с подоконника
недавно установленный полевой телефон,  поставил его себе  на  колени,
медленно  снял  трубку  и вдруг понял,  что оживает.  В нем проснулось
извечное любопытство охотника.
  - Послушай,  Жаламбе, - нарочито бесцветным голосом спросил он. -
С каких это пор в Ханое находится японская миссия?
  - А черт ее знает,  - с тем же безразличием отозвался Жаламбе.  -
По-моему, с конца июня. Что-то в этом роде.
  - И чем она занимается?
  - Ты когда проснулся?  - Жаламбе укоризненно вздохнул.  - Облейся
водой, и через двадцать минут встретимся внизу.
  - Ладно,  встретимся, - согласился Фюмроль. - Но только ответь на
мой вопрос, Шарль. Это серьезно.
  - Ты что, в самом деле ничего не знаешь про миссию?
  - Так  оно  и есть.  Господин генерал-губернатор,  видимо,  забыл
ввести меня в курс дела. Это военная миссия?
  - Разумеется.  Японцы  в  категорической форме потребовали от нас
полностью закрыть границу с Китаем и прислали инспекцию. Очень просто.
  - В Париже... В Виши об этом знают?
  - Должны знать.  Впрочем, мы, кажется, поставили их в известность
уже постфактум.  Катру, как ты понимаешь, вынужден был согласиться. На
рейде Хайфона болтался японский  крейсер...  Почему  ты  молчишь,  мой
мальчик?
  - Соображаю, а это очень трудный процесс.
  - Плюнь на все,  Валери.  - По некоторой замедленности речи можно
было  догадаться,  что  Жаламбе  порядком  нагрузился.   -   Пока   вы
подписывали капитуляцию там,  мы подписали ее здесь. Так-то... Притом,
кажется, на более выгодных условиях.
  - Понятно.  -  Фюмроль  поставил тяжелый,  выкрашенный в защитный
цвет аппарат на пол и,  прижав трубку плечом,  раскрыл  карту.  -  Где
находятся контрольные посты?
  - Ты  слишком  многого  от  меня  хочешь,  красавчик.  -  Жаламбе
рассмеялся.  -  Ну да ладно,  попробую тебе помочь...  Записываешь?  -
спросил он после длительной паузы.
  - Давай.  -  Фюмроль взял красный карандаш и приготовился нанести
на карту первый крестик.
  - Значит, так... Монгкай, Лангшон, Каобанг, Хазянг, Лаокай и, как
ты понимаешь, Хайфон.
  Картина вырисовывалась  довольно  неприглядная:  японцы взяли под
контроль все основные шоссейные и железные дороги, ведущие на север.
  - У меня такое впечатление, что мы кувыркаемся в аквариуме.
  - Что ты хочешь этим сказать?  - В голосе  Жаламбе  проскользнуло
недоумение. - Какой еще аквариум?
  - Все видно,  Шарль.  Сегодня  наблюдают,  завтра  начнут  шарить
сачком... Кто такой Нисихара?
  - Бр-р-р! Настоящее чудовище. Он чего-нибудь от тебя хочет?
  - Я  нашел  у  себя  на  столе три письма.  Точнее - повестки,  в
которых мне предлагают немедленно прибыть для переговоров.
  - Целых три?  - растроганно спросил Жаламбе.  - Тогда ты железный
парень, маркиз. Преклоняюсь. Я бы не выдержал уже на втором.
  - Что  ты  мне  посоветуешь?  -  Фюмроль  инстинктивно  предпочел
умолчать об истории с письмами.
  - Поезжай.  Не  надо  дергать  тигра  за усы.  Нам всем это может
дорого обойтись. Тебе от него еще не звонили?
  - Насколько я знаю, нет.
  - Значит, они просто накапливают документальный материал. Заметь,
одно  только твое молчание уже дает повод обвинить нас в нелояльности.
Тебе не кажется странным, что шпик дает урок дипломатии?
  - Шутки в сторону, Шарль. Ты уже имел дело с этим Нисихарой?
  - Как  тебе  сказать?  Этот  самурай  потребовал  от  нас   копии
картотеки.  Как ты понимаешь,  его интересуют прежде всего коммунисты.
Своих людей они, естественно, знают лучше нас.
  - И как ты смотришь на подобное нарушение суверенитета?
  - Все ведь зависит от точки зрения.  В нашем положении это  лучше
называть дружеской просьбой.
  - Ты в самом деле так считаешь?
  - А  почему бы и нет?  Если они хотят помочь мне выловить агентов
Коминтерна,  я не против. В конце концов, мы делаем общее дело. Вместе
будет даже удобнее.
  - И чем же это удобнее?
  - Во-первых,  можно  будет  дотянуться  до  тех,  кто окопался на
китайской территории. Я давно на них зубы точу.
  - Ты имеешь в виду принца Кыонг Де, который призывает вьетнамский
народ вышвырнуть заморских дьяволов?
  - Иронизируешь? - хмыкнул в трубку Жаламбе. - Ну, давай-давай. Не
знаю,  как ты, а лично я благодарен судьбе, что застрял в этой забытой
богом  дыре.  По  крайней мере,  от меня не требуют ловить для гестапо
французов.  Понял? А если азиаты хотят жрать азиатов, я не вмешиваюсь.
Они ведь все такие одинаковые... Значит, увидимся в холле?!
  Фюмроль задумчиво опустил трубку.  Ему ли было осуждать  Жаламбе?
Вспомнился  день  накануне  исхода,  начавшийся  телефонным звонком из
канцелярии премьера.  Фюмроль  примчался  в  резиденцию  в  тот  самый
момент,  когда  Поль  Рейно  говорил  по  прямому  проводу с Лондоном.
Секретарь приложил палец к губам и показал глазами на дверь.  Не успел
Фюмроль   присесть,   как  дверь  распахнулась,  и  маленький  премьер
стремительным шагом пересек приемную.  "Французские войска выступили",
- бросил он на ходу. Он был бледен, и руки его дрожали.
  Через несколько дней,  когда фронт у Седана оказался  прорванным,
произошла  новая  перестановка  кабинета.  Заместителем  премьера стал
Петэн,  Даладье получил министерство иностранных дел. Вейган, которого
назначили главнокомандующим,  заявил,  что его назначение запоздало на
две недели.  "Никаких шансов на спасение",  - не уставал  уверять  он.
Через  Париж тянулись толпы беженцев из Бельгии и Голландии.  Завывали
сирены воздушной тревоги.  С быстротой лесного пожара распространялись
самые  фантастические  слухи.  На Кэ д'Орсэ день и ночь пылали камины.
Пепел сожженных бумаг летел над Сеной,  по которой еще ползли какие-то
баржи.  Кто-то  предложил  сжечь  архивы  прямо  во  внутреннем дворе:
документов было много,  а верховное командование сообщило по телефону,
что немецкие танки уже через несколько часов ворвутся в Париж. Но даже
эта весть оказалась ложной.  Противник еще  не  завершил  операцию  во
Фландрии.  Те,  кто торопился поскорее сдать город, не скрывали своего
разочарования.
  Все возвращается на круги своя.  Неминуемость японского вторжения
стала еще очевиднее.  Фюмролю  предстояло  вновь  изведать  паническое
бегство,  быть  может,  пережить  ужас и позор оккупации.  Он решил не
вызывать Колет в Индокитай.  Зас