Еремей Парнов.
    Пагода благоуханий


  СБОРНИК "МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ", 1978
  OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvi ala d.ru)


  Лето падения  Парижа  тысяча  девятьсот  сороковое  было отмечено
цветением миртов.  В старинном вьетнамском  месяцеслове  на  этот  год
сошлись  знаки  Металла  и Дракона.  Ему сопутствовала мужская стихия,
которой противостоял мирт - цветок любви и смерти.

x x x

  Фюмроля разбудил   жестяной   шелест    цикад.    Он    испуганно
встрепенулся,  хотел вскочить,  но тут же запутался в податливой марле
антимоскитного  полога.  Казалось,  все  еще  длится  душный   кошмар,
заставивший  его  сбросить  с  себя  льняную пижаму,  ставшую такой же
горячей и влажной,  как  измочаленные  простыни,  как  эта  враждебная
подушка. Свою первую ночь в тропиках он провел ужасно.
  Вставая, Фюмроль обнаружил на постели бутылку.  Так ничего  и  не
вспомнив,  он глотнул из горлышка и принялся за утренний туалет. Когда
выбритый и благоухающий одеколоном Фюмроль присел у  чайного  столика,
ужасы прошедшей ночи представились в несколько смешном виде.
  Во внутреннем   дворике   отеля   кипела   жизнь.    Черноволосые
миниатюрные  женщины в черных шелковых брюках и светлых блузах таскали
тюки с бельем,  бой в малиновой ливрее спешил куда-то с утюгом,  точил
длинные  ножи  поваренок.  И  полным-полно  было  ребятишек,  стройных
девочек с любопытными глазами и полуголых мальчишек,  которые смеялись
даже  тогда,  когда  падали  и разбивали носы.  Запах помоев,  которые
выплескивались прямо во двор,  смешивался с тревожным чадом сандаловых
воскурений  и  сладостным дыханием незнакомых цветов.  Где-то там,  за
океаном,  осталась  униженная  страна,   которую   заполнили   колонны
беженцев,  пленительный  пепельно-сизый  город,  чьи  вечные  мостовые
искорежены стальными гусеницами черных танков и  стонут  под  копытами
чужих лошадей. Поскорее забыть обо всем, выбросить из сердца и памяти.
Иначе  дни,  которые  предстоит  прожить   под   перламутровым   небом
Индокитая, станут для Фюмроля страшнее прошедшей ночи.
  Он распаковал  чемоданы  и  переоделся  в  белое.  В  тропиках  к
протоколу  относятся  весьма снисходительно,  и он еще накануне решил,
что не станет дожидаться,  когда вернут  из  глажки  парадный  мундир.
Повседневный френч с погонами и орденской планкой почти не измялся,  и
в нем смело можно было предстать перед генерал-губернатором.
  Он сбежал  вниз  по  широкой лестнице мимо пары фаянсовых слонов,
которые несли на спинах вазы с диковинными растениями,  и, насвистывая
легкомысленную песенку,  вошел в телефонную кабину.  Вспыхнула красная
лампочка.
  - Соедините  меня с резиденцией,  - попросил Фюмроль,  дождавшись
вопроса оператора. Ему несколько раз пришлось назвать свое имя, прежде
чем трубку взял личный адъютант генерала Катру.
  - Майор Фюмроль?  - с ленивым удивлением переспросил адъютант.  -
Из Парижа?
  - К сожалению,  из Виши,  - не удержался Фюмроль.  - Я  прибыл  в
Ханой только вчера вечером.
  - Да-да,  знаю,  мы ждали  вас,  майор...  Сейчас  я  доложу  его
превосходительству.
  В кабине сделалось душно Фюмроль вынул платок,  отер мокрый лоб и
ногой  приоткрыл дверь.  Из мраморного вестибюля повеяло искусственным
ветром,  но прохладней от этого не стало.  Наконец  послышался  сухой,
чуть надтреснутый голос Катру:
  - Рад приветствовать вас в Индокитае, маркиз. Вы уж завтракали?
  - Выпил чашку чая,  мой генерал,  - ответил Фюмроль, с сожалением
прикрывая дверь.
  - Вот  и  чудесно.  Позавтракаем  вместе.  Через  полчаса за вами
заедет автомобиль.
  Фюмроль поблагодарил и поспешно выскочил из кабины, сжимая в руке
горячий платок.  Проходя мимо зеркала,  он обнаружил у себя  на  спине
темное  пятно.  Недаром его предупреждали,  что рубашку здесь придется
менять чуть ли не каждый час.
  В зале  за  столиками  вдоль стен и перед деревянной стойкой бара
уже сидело несколько офицеров: морской лейтенант, пожилой артиллерист,
африканский стрелок,  засунувший красный берет под погон,  и несколько
легионеров в малиновых  эполетах.  Взглянув  на  часы,  он  присел  за
ближайший столик.
  Из-за колонн неслышно выскользнула девушка в кружевном передничке
и  наколке  и  вопросительно уставилась на него черными непроницаемыми
глазами.  Одни лишь губы раскрылись в дежурной улыбке. Мановением руки
Фюмроль  указал  на  соседний  столик.  Проводив девушку взглядом,  он
отметил,  что  она  красива  той  непередаваемо  тревожной,  волнующей
красотой, которой отмечена чуть ли не половина молоденьких женщин этой
страны.
  "Какое утонченное,  какое  умненькое личико",  - подумал Фюмроль,
искоса наблюдая за официанткой. Вытерев столик, она налила ему "Касси"
и  поставила  мельхиоровый кувшинчик с колотым льдом.  "Не пользуйтесь
льдом,  - опять вспомнилось чье-то наставление, - они наверняка делают
его  из  некипяченой  воды".  Но  беспечная лень уже проникла в сердце
Фюмроля.  Бестрепетной рукой он наклонил кувшинчик и разбавил анисовку
талой  водой.  Тягучий  ликер побелел,  в стакане закружились слюдяные
блестки выпавших кристаллов
  - Вы надолго к нам, майор? - долетел до него вопрос.
  Фюмроль медленно повернул  голову.  Морской  лейтенант  у  стойки
лениво поднял палец.
  - Кто может знать? Надеюсь, не навсегда.
  - Мы  все  надеялись  на  это,  - усмехнулся моряк.  - А с другой
стороны, чего бога гневить? Сегодня здесь лучше, чем там... Вы давно с
дорогой родины?
  - Не прошло и месяца,  - ответил Фюмроль. - Но даже за такой срок
она ухитрилась сделаться еще меньше.
  - Бесноватый  Адольф  режет  нас,  как  страсбургский  паштет,  -
вступил  в разговор пожилой легионер с выгоревшими добела волосами.  -
Впрочем, прошу прощения. - Он прикрыл рот ладонью. - Молчу.
  - Еще  бы!  - рассыпался неприятным смехом,  но тут же закашлялся
моряк.  - Теперь боши - обожаемые союзнички...  Здорово  они  загадили
Париж?
  - Не знаю,  - покачал головой Фюмроль. - После перемирия я не был
в оккупированной зоне.  - Про себя он отметил, что люди здесь пока еще
говорят откровенно. В Виши подобные разговоры велись шепотом.
  - Но  положение  на месте вы должны знать?  - нетерпеливо стукнул
кулаком по стойке морской лейтенант.  - Или это военная тайна, которую
можно доверить только губернатору?
  "Здесь все  про  всех  известно,  -  подумал  Фюмроль.  -  Как  в
деревне".
  - Прошу прощения,  господа.  Это за мной,  - сказал он,  кивая на
окно,  за  которым  остановился  раскрашенный  маскировочными  пятнами
открытый "ситроен".  Резко встал,  подписал счет и,  зажав под  мышкой
кепи  с кокардой и шнуром штаб-офицера,  направился к дверям,  которые
услужливо распахнул перед ним сухонький швейцар-тонкинец.
  "Такое же умненькое лицо, словно вырезанное из потемневшей кости,
и та же непроницаемая тайна в глазах",  - подумал Фюмроль,  переступая
порог.
  На миг  его  охватило  предчувствие   какого-то   необыкновенного
озарения,  когда с вещей и явлений разом спадает покрывающая их мишура
и все становится отчетливым и простым,  как в детстве.  Но  неприятный
истерический смех за спиной прогнал иллюзию.
  - Привет папаше Жоржу!  - выкрикнул  моряк.  (Зазвенело  разбитое
стекло.) - Он уже сидит на чемоданах.
  Фюмроль вышел,  не  оглядываясь.  Он  не  слышал,  как   товарищи
урезонили  подвыпившего лейтенанта,  и только в машине сообразил,  что
"папаша  Жорж"  не  кто  иной,   как   Жорж   Альбер   Жульен   Катру,
генерал-губернатор Французского Индокитая.
  "Сидит на чемоданах"! И это тоже известно...
  Европейские кварталы   поразили   Фюмроля  безлюдьем,  тишиной  и
обилием цветущих деревьев.  Лишь  однажды,  когда  машина  выехала  на
перекресток,  перед ним открылась манящая сутолока туземной улицы с ее
магазинчиками и фруктовыми лавками  в  нижнем  этаже,  столпотворением
велорикш, пестротой зонтов и бумажных фонариков.
  Они проехали вдоль мутно-зеленого,  как  нефрит,  озера,  посреди
которого  виднелся  остров  с  многоярусной  пагодой.  Женщины стирали
белье,  мальчишки  удили  рыбу.  Звенел,  покачиваясь  на   поворотах,
обвешанный  людьми трамвай.  В зарослях ив пряталась еще одна пагода с
чешуйчатой  крышей,  на  гребне  которой  колючие   драконы   целовали
солнечный  круг.  Фюмролю  показались  до  странности  знакомыми и эти
извилистые чудовища на крыше,  и горбатые мостики над темной водой,  и
скрюченные шелковистые ивы. Промелькнули миртовые кусты, белые ворота,
которые стерегли  причудливые  воины  и  неестественно  желтые  тигры,
блеснуло  загадочное золото иероглифов на красном лаке.  Где,  в каком
заколдованном сне он мог видеть все это?
  "Ситроен" остановился перед высоким забором.  Проверив документы,
сержант военной полиции вернулся в будку и включил рубильник.  Створки
ворот  стали медленно раскрываться.  Шурша по влажному гравию,  машина
въехала под навес.  Дворецкий в  жемчужно-сером  камзоле  и  парике  с
буклями  мельком  взглянул  на  визитную карточку и,  взмахнув жезлом,
торжественно провозгласил:
  - Майор Валери-Гастон маркиз де Фюмроль!
  Только гулкое эхо было ему ответом.
  Губернатор принял гостя в домашней куртке, расшитой брандебурами,
и сразу же провел в личные апартаменты, где в отделанной мореным дубом
столовой резко белел накрытый на две персоны стол.
  - Я  забыл  спросить  о  ваших  вкусах,  -   улыбнулся   генерал,
разворачивая салфетку. - На всякий случай мой повар приготовил пулярку
по-бресски и  несколько  сравнительно  безопасных  туземных  блюд.  Вы
хорошо переносите острое?
  - Вполне,  - наклонил голову Фюмроль,  опуская портфель у  своего
кресла.   -  Благодарю  вас,  мой  генерал.  -  Он  ответил  несколько
принужденной улыбкой.  - Пусть мои вкусы вас не смущают.  Я не страдаю
гастрономическим консерватизмом.
  - Хорошо сказано!  - потер пухлые ручки Катру и вдруг сверкнул на
гостя хитрым,  понимающим глазом.  - Я все знаю,  маркиз... - Он отпил
глоток минеральной воды и постучал  по  бокалу  тщательно  подпиленным
ногтем. - Как видите, и к нам доходит "виши".
  Фюмроль позволил себе вежливо поднять брови.  Двусмысленная шутка
генерала  в  равной  степени  намекала и на поставки минеральной воды,
которые,  очевидно,  не могла прервать даже проигранная  война,  и  на
новые веяния в политике маршала Петэна.
  - Вы уже три недели в пути,  - как ни в чем не  бывало  продолжал
Катру,  -  и  очень  торопитесь,  потому  что  в портфеле у вас важные
бумаги.  Но что они значат, если в душе безверие и тоска? К тому же вы
скверно выспались,  - заметил он,  пряча улыбку.  - И,  видимо, еще не
научились уничтожать москитов под сеткой.
  - От вас ничто не укроется,  мой генерал.  - Фюмроль принял более
свободную позу.
  - Да-да,   чувствуйте  себя  как  дома,  милый  маркиз.  -  Катру
покровительственно кивнул. - И не судите меня строго за болтовню. Дела
подождут.  Нам некуда торопиться,  потому что наш поезд давно ушел. Мы
знаем друг друга достаточно давно и  можем  позволить  себе  несколько
минут   откровенности.  Тем  более,  что  хорошая  еда  располагает  к
остроумной беседе. - Он позвонил в серебряный колокольчик. - И вообще,
гостя принято прежде всего накормить. Вы же порядком проголодались.
  - Я бы этого не сказал.
  - Пустое,   мой  друг.  Золотистый  чай,  который  вы,  наверное,
отведали,  встав ото сна,  очень  способствует  выделению  желудочного
сока. Меня не проведешь.
  - Сдаюсь,  ваше превосходительство.  - В знак капитуляции Фюмроль
выдернул из кольца салфетку.
  - Что ж,  мой друг,  вы  лишь  следуете  примеру  пославшего  вас
правительства,  - нарочито кротко проворковал Катру и,  подняв голову,
оглядел Фюмроля тяжелым изучающим взглядом.
  - Не совсем так,  мой генерал,  - трудно сглатывая комок в горле,
криво усмехнулся майор.  - Идея направить  к  вам  уполномоченного  по
связи  с  японской  стороной  была  выдвинута  еще  при  правительстве
господина  Рейно,  так  что,  с   известной   натяжкой,   меня   можно
рассматривать как посланца сражающейся Франции, хотя и запоздавшего. В
день подписания капитуляции в Компьенском лесу я болтался где-то между
Сардинией и Суэцем... Извините, мой генерал.
  Пожилой тонкинец в белых  перчатках  и  безукоризненном  смокинге
бережно вкатил столик, уставленный всевозможными кушаньями.
  - Не слишком ли обильно для завтрака?  - поинтересовался Фюмроль,
жадно вдыхая пряные запахи незнакомых блюд.
  - Привыкайте к тропикам, мой дорогой. Днем вам будет не до еды. В
жару спасает только зеленый чай.  Сто раз успеете проголодаться,  пока
на землю снизойдет вечерняя прохлада...  Лично я предпочитаю  начинать
день  с  фо  -  крепкого и острого мясного супа с рисовой лапшой.  Это
настоящая зарядка!.. Что будете пить, маркиз?
  - Полностью полагаюсь на ваш вкус.
  - Тогда "Мутон Ротшильд", Тхуан, - распорядился генерал. - Комон,
-  поблагодарил он по-вьетнамски повара.  - Можешь идти,  Тхуан.  Нет,
постой!  - Он повелительно щелкнул пальцами и указал на радиоприемник,
стоявший   на  низком  столике  в  окружении  фарфоровых  старичков  с
шишковатыми головами.
  Перед тем  как  уйти,  Тхуан  поймал какую-то китайскую станцию и
повернул колесико на полную мощность.
  - Привыкайте,  -  снисходительно  пояснил  Катру.  -  Иначе здесь
нельзя.  Как  говорится,  даже  стены  имеют  уши.  Подслушивают   все
поголовно:  японцы,  немцы, голландцы, китайцы. Ну, как вам показалась
пулярка?
  - Превосходно!  - чистосердечно похвалил Фюмроль.  - Лучше, чем у
Максима.
  - Не сомневаюсь! Моему Тхуану цены нет. В Париже он мог бы хорошо
зарабатывать.
  - Надеюсь, он не знает об этом? - пошутил Фюмроль.
  - Я твержу ему о прелестях заморской родины чуть ли не ежедневно.
- Катру рассмеялся.  - Только он никуда не поедет.  У туземцев, знаете
ли, необычайно развито чувство патриотизма. Слишком, я бы даже сказал,
развито,   гипертрофированно.   Европейцу   этого  не  понять.  Такова
специфика этой проклятой страны.  - Он  помрачнел  и  замолчал.  Потом
закончил,  вздохнув: - Меня Тхуан, кажется, любит почти так же сильно,
как и свою родину.
  - Вас это не радует?
  - Я о другом,  маркиз,  - генерал раздраженно отбросил  вилку.  -
Просто мы катимся в пропасть.  Все ускользает из рук:  Франция, Париж,
проклятый и трижды благословенный Индокитай. Ничто уже не имеет смысла
и не стоит усилий. Вы не согласны?
  - В принципе вы правы,  мой генерал,  - деликатно  понизил  голос
Фюмроль.  - Но человеку свойственно надеяться на лучшее.  Пока живешь,
надеешься...
  - В   вас   говорит  молодость,  -  горько  усмехнулся  Катру,  -
неистребимая и слепая сила.  А со мной  все  кончено,  маркиз,  -  еле
слышно выдохнул он и бессильно опустил руки.
  Гремела странная  музыка,  отрывистый  мужской  голос  выкрикивал
речитативом  слова  на  незнакомом языке.  Надсадно гудел кондиционер,
овевая затененную комнату благодатной прохладой.  Фюмроль сделал  вид,
что всецело поглощен жареными креветками.
  - Уже известен мой преемник, маркиз?
  - Простите, ваше превосходительство?..
  - Мой молодой друг,  здесь все только о том и говорят. Да и может
ли быть иначе!  В Виши никогда не простят мне голлистских симпатий,  и
если не сам маршал,  то адмирал Дарлан уже подыскал  более  подходящую
кандидатуру.  Из  чисто человеческой суетности мне хочется знать,  кто
он.  Только не пытайтесь меня уверить,  что в Париже об этом  не  было
речи. В высшем колониальном совете, на Кэ д'Орсэ.
  - Но Парижа нет, сударь, - прервал генерала Фюмроль.
  До боли отчетливо вспомнился день исхода,  когда солнце,  похожее
на лунный диск,  неслось в жирных  клубах  горящей  нефти  и  лохмотья
копоти  засыпали  мосты.  Свой  старенький  "пежо" они с Колет бросили
прямо на дороге.  Ни за какие деньги нельзя было купить бензин.  Пошли
куда  глаза глядят и с толпой беженцев добрели до Жанвиля.  Что искали
они в этом жалком,  запруженном людьми городишке,  где их  ждала  лишь
холодная  ночь  в  придорожном  поле?  Странно,  но он почти ничего не
помнит.  Даже лицо Колет с трудом  удается  извлечь  из  темноты.  Как
медленно, как непокорно возникает целостный образ.
  Сквозь крики  и  плач,  сквозь  гул  самолетов  в  ночном   небе,
озаряемом лихорадочным лучом прожектора, до него донеслась непонятная,
разорванная на слоги речь и звон гонгов.
  Угрожающе зеленел огонек приемника. Чьи-то темные с искалеченными
ногтями руки водрузили на белую скатерть блюдо с сырами.
  - Нет Парижа,  - повторил Фюмроль, поежившись, словно в ознобе, и
отчужденно сказал:  - В  Бордо  или  уже  в  Виши  я  встретил  Мориса
Палеолога. Если я не ошибаюсь, он говорил мне о Жане Деку.
  - Так я и думал!  - Катру  раздраженно  снял  салфетку.-  Адмирал
Деку!   Ну,   разумеется,   прихвостень   Дарлана.  Из  той  же  шайки
капитулянтов.  - Он оживился,  словно испытал внезапное облегчение,  и
заговорил  совершенно  свободно,  не  прибегая  к  двусмысленностям  и
недомолвкам:  - Я стыжусь надевать генеральский мундир. Немцы положили
нас на обе лопатки за какие-нибудь полтора месяца.  Позиционная война,
разумеется, не в счет. Для меня исход кампании стал ясен уже через две
недели.  Когда  противник совершил прорыв у Седана и вышел к Ла-Маншу,
все было кончено.  Подумать только:  дважды за последние семьдесят лет
судьба Франции решалась в одном и том же месте.
  - Я тоже думал об этом роковом  совпадении,  мой  генерал.  После
Седана семидесятого года была создана третья республика,  после Седана
нынешнего ее умертвили.
  - Да, сударь, комедия сыграна... А жаль!
  - Сыграна ли,  ваше превосходительство? - Фюмроль смочил пальцы в
полоскательнице.  -  У  нас  еще осталась Северная Африка,  которая на
протяжении десятилетий была основным  центром  империи.  Мы  держим  в
руках Мадагаскар,  обширные территории в Южной Америке, Сирию и Ливан,
весь Индокитай с его рисом и минеральными ресурсами.
  - Не знаю, как обстоят дела в Алжире или Тунисе, но Индокитай нам
долго не удержать. Вы это знаете не хуже меня. В противном случае я бы
не   имел   удовольствия   принимать  вас  здесь,  в  Ханое.  -  Катру
предупредительно раскрыл ящичек с манильскими сигарами.  - Прежде  чем
мы  пройдем  в  кабинет  и  займемся  делами,  - на его лице мелькнула
пренебрежительная улыбка,  - расскажите мне немного о подоплеке  вашей
миссии. Почему именно вас отправили за океан?
  - Про пощечину, которую получил Лаваль, знаете?
  - Мы здесь как на краю вселенной,  - уклонился от ответа Катру. -
Расскажите.
  - Когда мы с женой добрались наконец до Тура,  судьба Парижа была
уже  решена,  крепко  пахло  предательством.  О  капитуляции  говорили
совершенно  открыто.  Один  из  министров,  с  которым я столкнулся на
пороге мэрии,  признался,  что новый главнокомандующий  Максим  Вейган
считает  наше  положение  безнадежным.  Его  предложение о перемирии с
немцами одобрили оба заместителя премьера - маршал и Камиль Шотан.
  Капитулянтские настроения   прочно   угнездились   среди   высших
офицеров,  правительственных чиновников и дипломатов, заполнивших в те
дни  не  только  все  кафе  и гостиницы Тура,  но даже старые замки на
Луаре.
  Пьер Лаваль  не  скрывал злорадства.  Я как раз сидел в том самом
кафе,  где он произнес импровизированную речь  перед  господами  с  Кэ
д'Орсэ.  Он  говорил,  что  всегда  стоял  за соглашение с Германией и
Италией.  Францию, видите ли, погубили безумная пробританская политика
и  авансы,  которые  давались  Советам.  "Если бы послушались меня,  -
закончил  он,  -  Франция   была   бы   теперь   счастливой   страной,
наслаждавшейся   благами   мира".  Рядом  со  мной  сидел  отец  моего
однополчанина,  этого парня сбили в том же воздушном бою,  что и меня.
Старик  спокойно  встал,  подошел  к  оратору  и  вежливо осведомился:
"Господин Лаваль?" Никто и глазом не успел моргнуть,  как  он  отвесил
бывшему премьеру полновесную оплеуху.
  - Это как-то отразилось на вашей судьбе?
  - Возможно. Инцидент привлек всеобщее внимани