тегивая перламутровые пуговицы  только
что  доставленной из прачечной крахмальной сорочки,  Фюмроль продолжал
обдумывать создавшуюся  ситуацию.  "Здесь  все  за  всеми  следят",  -
вспомнились слова Жаламбе.  Вполне естественно, что стали следить и за
ним,  майором Фюмролем,  которого удостоил вниманием сам Катру. Что же
здесь удивительного?
  Наблюдать за ним  могли  агенты  разных  служб,  в  том  числе  и
работавшие  на  Жаламбе.  Но письма из японской миссии никак не должны
были заинтересовать ни кэмпэйтай,  ни Второе  бюро.  Гестапо,  которое
тесно сотрудничало с японской разведкой, тоже не стало бы охотиться за
такого рода корреспонденцией.  Она могла интересовать  и  китайцев,  и
англичан,  и  американцев,  но  в  первую очередь тех,  для кого тайна
переговоров по поводу Индокитая была вопросом жизни и смерти:  местных
националистов или же коммунистическое подполье.
  Трезво прикинув все "за" и "против",  Фюмроль решил сделать  вид,
будто   ничего   не  произошло.  Грядущая  капитуляция  перед  Японией
развязывала ему руки.  Кто бы ни были те люди,  которые держат его под
неусыпным прицелом,  они не враги ему. Не враги они, а, возможно, даже
временные союзники и  той  Франции,  которая  продолжает  сражаться  с
фашизмом в отрядах маки, под лотарингским крестом генерала де Голля.
  Перед тем как уйти,  он вынул  из  внутреннего  кармана  пакет  с
секретными  инструкциями,  содержавшими перечень максимальных уступок,
на которые может пойти французская сторона,  и  бросил  его  на  стол.
Задержавшись  перед  зеркалом,  сдул  пушинку  с  атласного  отворота,
поставил на нуль рукоятку фена и потянулся к белой кнопке выключателя.
Но  лампа  под  потолком погасла сама собой.  Еще час назад Фюмроль не
обратил бы внимания на столь незначительное  происшествие.  Перебои  с
подачей  электроэнергии случались и раньше и были,  видимо,  в порядке
вещей.  Не далее как вчера тоже погас свет,  и это  заставило  Фюмроля
раньше,  чем  он  собирался,  спуститься  к  стойке,  где  хорошенькая
официантка, кажется, ее зовут Мынь, уже зажгла свечи. "Так даже лучше,
- подумал он,  в потемках нащупывая замок. - На самый крайний случай у
меня будет хоть какое-то алиби. Да и пить при свечах приятнее".
  Едва он захлопнул за собой дверь,  зазвонил телефон.  Дребезжащий
зуммер  врезался  в  кромешную  тьму  коридора  как  сигнал  бедствия.
Преодолев минутное колебание, Фюмроль достал ключ.
  "Я прошу вас приехать ко мне, - услышал он голос Катру. - И, если
возможно, незамедлительно".

  Катру принял  Фюмроля  во  внутренних покоях.  У него на коленях,
сладко зажмурившись, мурлыкала сиамская кошечка.
  - Хочу  проститься  с  вами,  маркиз,  -  без  всяких предисловий
объявил генерал-губернатор. - На днях уезжаю.
  - Уже?  - попытался изобразить удивление Фюмроль. - Как внезапно.
- Он знал,  что маршал еще неделю назад  подписал  указ  о  назначении
адмирала Жана Деку. - Без вас мне станет еще более одиноко.
  - Наконец-то искреннее слово! - Зоркий глаз Катру колюче блеснул,
он  сделал  жест,  упреждающий  оправдания  Фюмроля.  - Ради бога,  не
делайте удивленного лица.  В этой дыре всегда все известно заранее.  И
соболезнований тоже не надо. Я рад, что уезжаю. Можете мне верить.
  - Не хочу выглядеть в ваших глазах лицемером. - Фюмроль несколько
принужденно  развел  руками.  -  Но,  как говорят японцы,  этикет надо
соблюдать даже  в  дружбе.  Притом  я  действительно  огорчен  и  даже
подумываю об отставке.
  - Не делайте глупостей.  В Виши  решат,  что  вы  просто-напросто
задумали сбежать к де Голлю.
  - Почему бы и нет?  - меланхолично спросил Фюмроль. - Впрочем, вы
правы,  если  я  надумаю  так  поступить,  то  сделаю  это тихо.  - Он
усмехнулся. - А то еще, чего доброго, арестуют.
  - Не мне напоминать вам о долге перед Францией,  маркиз,  - мягко
произнес Катру, спуская кошку на пол. - Иди-иди, - пощекотал он ее" за
ушком. - Перед настоящей Францией, которая была, есть и будет. Вы меня
понимаете? Это для нее вы обязаны любой ценой сохранить Индокитай.
  - Полагаете, это возможно?
  - Вы, как я вижу, убеждены в обратном. Жаль.
  - Не  стану  скрывать от вас,  мой генерал,  - признался Фюмроль,
вяло помахивая веером,  - но я действительно не верю в то,  что  можно
сдержать японцев.
  - Тогда зачем вы здесь? - резко спросил Катру.
  - И  сам  не  знаю.  Я  все  еще  куда-то  бегу,  бегу  и не могу
остановиться.  А  уж  если  быть  до  конца   откровенным,   то   меня
окончательно доконала весть о том, что мы собираемся передать японской
полиции списки каких-то агентов Коминтерна.  Клянусь честью, такое уже
было,  мой генерал,  и совсем недавно. Меня мучит не столько сам факт,
хотя он достаточно омерзителен, сколько навязчивое осознание того, что
так уже было.  Мы оба помним,  чем закончилось все во Франции, и у нас
нет оснований рассчитывать на иной конец тут.
  - Откуда  вам стало известно?  - почти не разжимая обескровленных
губ, спросил Катру.
  - Это имеет для вас значение?
  - Да,  имеет.  Потому что мне не сообщили о  подобном  требовании
японской стороны... Это Жаламбе вам сказал?
  - Нет.  - Фюмроль покачал головой.  - У меня есть иные источники.
Как-никак я послан сюда для связи с японцами.
  - Слышал,  что они не слишком  довольны  вашей  деятельностью,  -
переменил тему Катру.
  - Вы  хотели  сказать,   бездеятельностью?   -   Фюмроль   качнул
фаянсового болванчика, и тот послушно закивал уродливой головой. - Так
как же насчет списков, мой генерал? Это правда?
  - Решайте сами, раз вы осведомлены много лучше меня.
  - Значит,  правда.  - Фюмроль осторожно положил  веер  на  резной
столик,  где  дымилась  чашка  ароматного чая с лотосом.  В серебряных
ажурных розеточках лежало печенье и  арахис,  поджаренный  с  солью  и
сахарной пудрой.  - Скажите, мой генерал, - спросил Фюмроль, рассеянно
отирая с орешков тонкую шелуху,  - зачем мы всякий раз ослабляем  себя
перед  решительной  схваткой?  Из  трусости или по убеждению?  Флагу с
серпом и молотом над Елисейским дворцом Вейган предпочел свастику. Это
мне понятно:  он действовал по убеждению.  Но здесь,  в Индокитае,  из
которого нас все равно вышвырнут,  чего мы так трясемся?  Думаете, это
хоть  чуточку  умиротворит японцев?  Как бы не так.  Я терпеть не могу
красных.  Еще с раннего детства.  Когда слушал рассказы про якобинский
террор, про какого-то из моих прапрадедушек, которому отрубили голову,
у меня сердце ходило ходуном. Впрочем, это так, инфантильная чепуха...
Но  у  меня  действительно  нет ни малейшей симпатии к коммунистам.  И
все-таки мне было бы приятнее  увидеть  в  Париже  Тореза  -  он  хоть
француз,  а  не  эсэсовец  в  черной  униформе.  А  уж  здесь...  - Он
пренебрежительно махнул рукой.
  - Что здесь? Договаривайте.
  - Какая нам польза от того,  что японцы  арестуют  еще  несколько
тысяч красных в Китае или в Гонконге? Будь моя воля, я под занавес, не
задумываясь,  вооружил бы вьетнамских большевичков.  Уж они бы поддали
японцам жару!
  - Простите,  маркиз, но вы рассуждаете, как дитя. Можно подумать,
что с тех пор,  как бонна читала вам про Дантона и Робеспьера,  прошел
месяц-другой, а не тридцать лет. Я тоже был бы готов сражаться рядом с
коммунистом-французом   против  нацистов.  Но  вы  не  знаете  местных
условий,  мой друг. Я сменил на посту генерал-губернатора Жюля Бревье,
провозгласившего  демагогический  лозунг  "ежедневной  чашки риса",  и
только тем и занимался,  что выгребал авгиевы конюшни.  Это мне выпала
нелегкая   участь   сражаться  с  кошмаром,  который  достался  нам  в
наследство от печальной памяти Народного фронта.  Легальная компартия,
профсоюзы,  забастовки?  Для Индокитая это было смерти подобно. Можете
верить моему  опыту.  И  я  рад,  что  именно  мне  удалось  раздавить
многоголовую гидру.
  - Мне трудно что-либо возразить вам,  потому что вы действительно
долго варились во всей этой кухне, а я всего лишь желторотый неофит. И
если бы мы не  готовились  драпать  отсюда,  ваши  слова,  несомненно,
произвели  бы на меня большое впечатление.  А так...  Не все ли равно,
кто тут останется после нас?
  - Далеко не все равно.  Я знаю Деку и отдаю себе отчет в том, что
сегодня он здесь  нужнее  меня.  Свобода  от  принципов  дает  большую
свободу  маневра.  Уверен,  что  Деку тактикой мелких уступок и долгих
проволочек удастся выиграть время и спасти Индокитай  для  Франции.  С
японцами  можно  хоть о чем-то договориться,  а коммунисты...  - Катру
безнадежно махнул рукой.  - Они готовы и  сами  погибнуть  и  погубить
все...  Внутри  страны  Франция  не  встретила  бы  никакой оппозиции,
никакого сопротивления своему присутствию и протекторату,  если бы  не
компартия. Она насчитывает в своих рядах приблизительно тридцать тысяч
членов, людей непреклонных, опасных, слепо верящих в свою доктрину.
  Лихорадочно замигав,   потухли   лампы.  Умолк  голос  диктора  в
радиоприемнике. Зеленый глазок индикатора остывал в глухой тьме.
  - Черт   знает   что   такое.  -  Катру  раздраженно  позвонил  в
колокольчик.
  - И часто так бывает? - откинувшись в кресле, спросил Фюмроль.
  - Последнее время чуть ли  не  ежедневно.  Наверняка  саботаж!  Я
приказал полиции произвести расследование, но они что-то не торопятся.
Тотальное размягчение мозгов. Но меня это уже не касается.
  Неслышно ступая,  вошел  с  зажженным  канделябром  Тхуан  и унес
недопитые чашки.
  - Да,  чуть не забыл!  - спохватился Катру. - Могу я обратиться к
вам с просьбой?
  - Сделайте одолжение, мой генерал. Все, что в моих силах...
  - Безусловно,  в ваших.  Возьмите  Тхуана,  маркиз.  Он  один  из
немногих,  к кому я искренне привязался в этой стране.  Хочется отдать
его в хорошие руки. Вы не пожалеете.
  - Мне  остается  лишь  от  души  поблагодарить  вас,  -  поддался
уговорам Фюмроль.
  - Это мне следует выразить благодарность.
  - Скажите,  мой генерал,  сегодня электричество  отключалось  уже
дважды? - сменил тему разговора Фюмроль.
  - По-моему, нет. У меня весь вечер горел свет. А в чем дело?
  - Мне  показалось,  что  в  "Метрополе"  ток отключился несколько
раньше. Возможно, просто перегорели предохранители... Как вы считаете,
Америка вступит в войну?
  - Рузвельт едва ли  позволит  нацистам  доконать  Англию.  Но,  с
другой стороны, в конгрессе слишком сильны изоляционные тенденции. Как
вы находите Жаламбе?
  - Своеобразный человек, - осторожно заметил Фюмроль.
  - Это прирожденный охотник на двуногую дичь.  Плюс  ко  всему,  у
него начисто отсутствуют какие-либо принципы. Незаменимые качества для
службы в колониях.

x x x

  Приближался тет чунг тху - один из прекраснейших дней года, когда
под  яркой  и  совершенной в своей полноте луной пятнадцатой ночи люди
встречают середину осени.  Веселым карнавалом с затейливым фейерверком
и  пляской  чудовищ в ярко раскрашенных масках из папье-маше празднуют
на вьетнамской земле плодотворящее  полнолуние.  Неуловимый  волнующий
миг  таинственного  преображения  природы,  когда  льдисто  мерцает на
листьях  банана  широкий  след  улитки  и  роса   придает   нефритовую
полупрозрачность зеленым зернам риса.
  В эту ночь детям дарят сладости и затейливые игрушки.  На рынке и
ремесленных улицах долго не затихает праздничное столпотворение.  Дети
сами вылавливают из аквариумов золотых рыбок, выбирают в Бумажном ряду
пестрые  фонарики  и  веера.  А  в  Серебряном  ряду в театре кайлыонг
рокочут барабаны.  Жизнь и смерть встречаются  в  осеннее  полнолуние.
Отмирает колос, и остается зерно. Уходят старики, и смеются дети.
  В самый разгар карнавала из ворот главного губернского управления
жандармерии,   что  находилось  в  Барабанном  ряду,  по  соседству  с
"Обществом умственного и морального совершенствования",  выехал крытый
фургон.  Завывая  сиреной,  он  медленно продвигался сквозь оживленные
толпы,  заполнившие и тротуары,  и мостовые. Монтер Нго Конг Дык бежал
за фургоном до самого озера и отстал только тогда,  когда,  вырвавшись
на простор, шофер в полицейской форме дал полный газ.
  Когда жандармы   оцепили   помещение   "Сентраль  Электрик",  Дык
находился на электростанции.  И это спасло  его.  Узнав  о  начавшихся
арестах,  он,  а с ним еще трое товарищей, без промедления выбежали на
улицу и разошлись в разные стороны.
  Когда Дык немного успокоился и смог трезво оценить положение,  он
понял, что совершил ошибку, не договорившись с ребятами о встрече. Дык
остался  совершенно  один,  без  крова  над  головой  и  денег.  Домой
возвращаться было рискованно,  а студента взяли еще на прошлой  неделе
после  разгона  солдатской  демонстрации.  Тогда же,  узнав об арестах
агитаторов на военных базах,  скрылся в неизвестном направлении  Танг.
Других явок Дык не имел.  Слоняясь по улицам, он решил искать приют на
сампане дедушки Вема.  Там можно было спокойно выждать несколько дней,
пока  уляжется  азарт погони,  чтобы попытаться потом установить связь
хотя бы  с  ребятами  на  электростанции.  Прежде,  однако,  следовало
выяснить,   кого  взяли.  Дык  знал,  что  задержанных  доставляют  на
внутренний двор,  куда,  разумеется,  не проберешься.  Он  рассчитывал
только  на случай.  Вдруг фургон остановится перед главным подъездом и
хоть  на  миг  покажется  чье-то  знакомое  лицо  или  кто-нибудь   из
арестованных  ухитрится  бросить записку.  Но кроме машин,  которые то
въезжали,  то выезжали из железных,  выкрашенных ярко-зеленой  краской
ворот,  он ничего не,  увидел.  Лишь однажды показалось, что в сумраке
зарешеченного оконца мелькнула голова студента Виена, и Дык безотчетно
побежал за машиной.
  "Как глупо", - подумал он, провожая ее взглядом. Оставалось одно:
искать приюта на сампане.
  Дедушка Вем встретил  Дыка  как  родного.  Заметив  однажды,  что
молодой  монтер  теряется  и  бледнеет  при  виде внучки,  старик стал
почитать  его  за  жениха.  "Девочке  и  вправду  пора  замуж,   -   с
бесхитростной  мудростью  рассуждал он.  - Недаром говорят,  что лиана
взбирается ввысь только  благодаря  дереву.  А  Дык  парень  надежный,
несмотря на свою молодость,  выбился в синие куртки1, и ей не придется
голодать в его доме".
  1 Так называли во Вьетнаме квалифицированных рабочих.
  - Здравствуй, внучек, здравствуй, - ласково обнял его Вем. - А мы
с внучкой уже заждались тебя.
  - И что это вы,  дедушка, говорите! - гневно притопнула крохотной
ножкой Хоанг Тхи Кхюе. - Вовсе я не ждала старшего братца. Это у вас с
ним какие-то дела! - Она решительно тряхнула длинной распущенной косой
и убежала, ловко перепрыгивая с сампана на сампан.
  Дык что-то смущенно пролепетал и сунул старику пакетик  леденцов,
купленный им на последние деньги в Сахарном ряду.
  - А ведь у меня и вправду есть дело  к  тебе,  -  сказал  Вем.  -
Мудрый  Танг просил передать,  что ждет тебя в часовне Красный бамбук,
близ Пагоды Благоуханий.  Вижу,  ты готов кудахтать,  как  курица  над
креветками, - похлопал он юношу по плечу.
  - Так оно и есть,  дедушка!  - радостно  рассмеялся  Дык.  -  Это
первая  счастливая  весть  за  долгие дни тревог и горестей...  А куда
Хоанг Тхи Кхюе убежала?  - Ему  показалось,  что  разом  минули  беды,
кончились  все  испытания.  Пританцовывая от нетерпения,  он рвался на
берег, где его ждала девушка.
  - Эх,  парень!  - сочувственно вздохнул Вем. - За приливом придет
отлив.  Радостный день короток,  меньше вершка.  Прежде чем прыгать на
одной ножке, подумал бы, как станешь добираться до пагоды.
  Старик был,  как всегда,  прав.  До Тюа  Хыонг  -  священной  для
каждого  вьетнамца  Пагоды  Благоуханий  - было километров шестьдесят,
путь неблизкий.  Тем более,  что пролегал  он  через  городки  и  реки
провинции   Хатэй,  где  у  каждой  переправы,  у  каждого  городского
шлагбаума стоял полицейский пост.  Если Дыка  действительно  ищут,  то
ближайшие  заставы  уже оповещены о его приметах.  Даже если и удастся
выбраться из Ханоя  по  реке,  все  равно  не  избежать  расспросов  в
полицейских будках близ мостов и переправ.
  - Чего молчишь?  - поинтересовался Вем,  завертывая в лист бетеля
орешек  арековой  пальмы и щепотку извести.  - Хочешь?  - предложил он
Дыку.
  - Нет,  спасибо, дедушка, - отказался монтер. Он не любил бетель,
от которого рот поминутно переполняется красной  как  кровь  слюной  и
обморочно  холодеет  в  висках.  - Я все прикидываю,  как мне поскорее
добраться до места.
  - Экий ты прыткий!  Не о быстроте думать надо, а о спокойствии. Я
не спрашиваю тебя,  зачем ты едешь к мудрому Тангу.  У рыбы бонг  своя
печень,  у рыбы бон - своя.  - Вем сплюнул за борт алую жижу. Губы его
потемнели.  Живее полилась речь.  - Я не стану докучать тебе советами,
сынок, но послушай, что мы надумали с внучкой. Сампан...
  - Неужели собираетесь плыть?! - обрадовался Дык.
  - Что ты суетишься и выскакиваешь вперед, как слепой колдун перед
свадьбой? - выказал неудовольствие Вем. - Да, я решил поставить парус.
Вода улеглась,  ветры дуют благоприятные, а сампан в полном порядке. Я
на днях его осмотрел,  немножко законопатил,  и теперь  на  нем  можно
плыть хоть до Сайгона. Старая рубаха, да ладно заштопана. Понял?
  - Спасибо вам за все,  дедушка,  - с чувством промолвил Дык.  - Я
ведь   так  привязался  к  вам  и  Хоанг  Тхи  Кхюе...  -  Он  замолк,
испугавшись, что сказал слишком много.
  - Мы тоже полюбили тебя,  - спокойно ответил Вем и,  словно все у
них было решено и договорено, ввернул подходящую пословицу: - "Девушка
без мужа - что лодка без руля, парень без жены - что конь без узды".
  - Да я бы с радостью...  - залился краской Дык. - Только не знаю,
как Белый нефрит... И притом, у меня же ничего нет.
  - Как так ничего?  А голова?  А руки? Ценнее этого, сынок, в мире
только  сердце.  Скажу  тебе  прямо,  что лучшего мужа для внучки я не
желаю. А уж как с ней поладить, ты сам решай.
  - Вы думаете,  Хоанг Тхи Кхюе не станет возражать, если я поплыву
с вами?
  - А ты сам ее об этом спроси.
  - Но она-то хоть знает, куда мы направляемся?
  - Все,  что  думает  сделать  мужчина,  уже  давно решила за него
женщина.  Когда пришли с вестью от  Танга  и  внучка  узнала,  что  ты
поедешь в Тюа Хыонг,  она сама велела мне ставить парус.  И то правда,
надо же возблагодарить Будду за счастливое воскрешение из мертвых? Как
ты думаешь?
  - Еще бы!  - с горячностью откликнулся Дык.  - Легче вырваться  с
того света, чем из клетки Пулокондора.
  - Вот и ладно.  Вместе и пойдете по священным местам, а я подожду
вас где-нибудь у переправы. Прошло мое время карабкаться в гору. - Вем
выплюнул жвачку и подтолкнул Дыка. - Теперь можешь идти...
  "Он все знает", - растроганно подумал Дык.
  На другое утро старый сампан тихо  вышел  из  заливчика  и,  ловя
попутный  ветер парусом,  медленно поплыл против течения Красной реки.
Потянулись бесконечные рисовые поля,  окаймленные пальмовой  порослью.
Порой  меж  стволов  мелькали  белые  тюа.  Темные католические соборы
угрюмо высились на холмах.
  Грациозно нагнувшись  над  тихой  водой,  девушка в остроугольной
шляпе без устали гребла носовым веслом, проталкивая тяжелую лодку мимо
заросших розовыми лотосами сплавин,  сквозь шуршащий заслон тростника.
На других лодках тоже гребли  девушки.  С  незапамятных  времен  весло
стало женским орудием в стране вьетов.
  В лодке, которая везла Хоанг Тхи Кхюе и Нго Конг Дыка, сидели еще
двенадцать  паломников:  три  жизнерадостные  старухи,  чьи  зубы были
покрыты черным лаком, две молодые пары и семья из Хайфона.
  Лодка пристала у небольшого базарчика.  Под навесами из пальмовых
листьев торговали связками курительных палочек,  ладанками, амулетами,
священными  заклинаниями.  Хоанг  Тхи  Кхюе  и  Дык  повесили на грудь
пластинки  с  Буддой  на  лотосе,   украшенные   пятью   разноцветными
шелковинками,  олицетворяющими  стихии,  и  весело  зашагали  в  гору.
Полуденный зной был в самом  разгаре.  Раскаленный  воздух  звенел  от
стрекота насекомых. Слепи