вуем себя в безопасности.
   Фелипе смотрел на него с неподвижным лицом.
   - Говядину и другие припасы для Альфоранских казарм, -
процитировал он.
   - Право, дорогой адмирал, мясники были бы рады поработать
ножом, да не вышло. Скот будет спасен вы приехали вовремя.
Поскорее возьмите нас к себе на корабль, сеньор. Сначала
вы, caballeros, a prisa! (1) А потом приедете за мной.
Лодочка слишком мала.
   Челнок подвез двух офицеров к шлюпке и вернулся к берегу
за толстяком.
   - А есть ли у вас, дорогой адмирал, такая презренная
вещь, как еда, - крикнул он, очутившись на судне. - И,
может быть, кофе?.. "Говядина и другие припасы" Nombre de
dios! (2) Ещђ немного, и мы принуждены были бы съесть
одного из этих мулов, которых вы, полковник Рафаэль,
приветствовали так нежно в последнюю минуту ножнами вашей
шпаги. Давайте же подкрепимся едою - и в путь!.. Прямо к
Альфоранским казармам, не так ли?
   Караибы приготовили пищу, на которую три пассажира "El
Nacional" накинулись с радостью сильно проголодавшихся
людей. С наступлением вечера ветер, как всегда в этих
местах, переменился; подуло с гор; повеяло прохладой,
стоячими болотами, гнилыми растениями топей. Грот был
поднят и надулся, и в ту же минуту с берега, из глубины
лесной чащи, послышался нарастающий гул. Стали доноситься
какие-то крики.
   - Это мясники, - засмеялся большой человек, - мясники,
дорогой адмирал! Но они опоздали. Скотинки для убоя уж
нет.
   Адмирал командовал судном и больше не произносил ни
слова. Когда поставили кливер и марсель, шлюпка быстро
выбралась из устья. Толстяк и его спутники устроились на
голой палубе с наибольшим доступным в их положении
комфортом. Очевидно, до сих пор они были охвачены
единственной мыслью, как бы отчалить от этого неприятного
берега; теперь, когда опасность уменьшилась, они могли
позволить себе подумать о дальнейшем избавлении. Впрочем,
увидев, что шлюпка повернула и понеслась в направлении
Коралио, они успокоились, вполне довольные курсом, которого
держался адмирал.
   Толстяк сидел развалившись; его живые синие глаза
задумчиво вглядывались в командующего военным флотом. Он
пытался разгадать этого мрачного, нелепого юношу. Что
таится за его непроницаемым, неподвижным лицом? Таков уж
был характер у этого пассажира. Он еще не ушел от
опасности, его ищут, за ним погоня, только что он был разбит
и побежден, и все же, несмотря ни на что, в нем уже пылает
любопытство к новому, неизведанному явлению жизни. Да и
кто, кроме него, мог бы придумать такой рискованный и
сумасшедший план: послать депешу этому несчастному,
безмозглому fanatico в несусветном мундире, носителю
опереточного титула? Его спутники потеряли голову, убежать,
казалось, было невозможно. И все же они убежали, и все же
план, который они называли безумным, удался превосходно.
Толстяк был положительно доволен собой.
   Краткие тропические сумерки быстро растворились в
жемчужном великолепии лунной ночи. Справа, на фоне
потемневшего берега, появились огоньки Коралио. Адмирал
стоял молча у румпеля. Караибы, как темные пантеры,
бесшумно прыгали с места на место, подчиняясь коротким
словам его команды. Три пассажира внимательно вглядывались
в море, и когда, наконец, перед ними возник силуэт парохода
с отраженными глубоко в воде огнями, стоящего на якоре за
милю от берега, у них закипел оживленный секретный разговор.
Шлюпка шла не к берегу, но и не к судну. Она держала курс
посредине.
   Спустя некоторое время толстяк отделился от своих
товарищей и приблизился к пугалу, стоящему у руля.
   - Мой дорогой адмирал, - сказал он, - наше правительство
положительно слепо: оно ухитрилось не заметить, как верно и
доблестно вы служите ему. Мне стыдно, что оно до сих пор не
вознаградило вас по заслугам. Это непростительно. Но
ничего, подождите: в награду за вашу верную службу вам
дадут новый корабль, новый мундир и новых матросов. А
покуда вот вам еще поручение. Пароход, который вы видите
впереди, - "Спаситель". Мне и моим друзьям желательно
попасть туда возможно скорее по делу государственной
важности. Будьте любезны, направьте свое судно туда.
   Адмирал ничего не ответил, но резко скомандовал что-то и
направил судно прямо в гавань. "El Nacional" накренился и
стрелой помчался к берегу.
   - Сделайте милость, - сказал пассажир с чуть заметным
раздражением, - дайте же по крайней мере знак, что вы
слышите мои слова и понимаете их.
   Может быть, у этого несчастного нет не только ума, но и
слуха?
   У адмирала вырвался жесткий, каркающий смех, и он
заговорил:
   - Тебя поставят лицом к стене и застрелят. Так убивают
изменников. Я узнал тебя сразу, чуть ты вошел в мою лодку.
Я видал тебя на картинке. Ты Сабас Пласидо, изменник своей
родине. Лицом к стене, да, да, лицом к стене. Так ты
помрешь. Я адмирал, и я повезу тебя в город. Лицом к
стене. Да, да, лицом к стене.
   Дон Сабас повернулся к двум другим беглецам и с громким
смехом сделал движение рукою.
   - Вам, caballeros, я рассказывал историю заседания, когда
мы сочинили эту... о! эту смешную бумагу. Поистине наша
шутка повернулась против нас же самих. Взгляните на
чудовище Франкенштейна (3), которое мы создали!
   Дон Сабас кинул взор по направлению к берегу. Огни
Коралио все приближались. Он уже мог различить полосу
песчаного берега, государственные склады рома - Bodega
Nacional, длинное низкое здание казармы, набитое солдатами,
и там, позади, - озаренную луной высокую глиняную стену. Не
раз в своей жизни он видел, как людей ставили лицом к этой
стене и расстреливали.
   И снова он обратился к причудливой фигуре на корме.
   - Правда, - сказал он, - я хочу убежать отсюда. Но
уверяю вас, что разлука с отчизной очень мало волнует
меня... Меня, Сабаса Пласидо, всюду встретят с
распростертыми объятиями - при любом дворе, в любом военном
лагере. Vaya! (4) А это свиное логово, кротовая нора, эта
республика - что делать в ней такому человеку, как я? Я
paisano (5) всех стран. В Риме, в Лондоне, в Париже, в Вене
- всюду мне скажут одно: добро пожаловать, дон Сабас! Вы
снова приехали к нам! Ну, ты, tonto (6), павиан...
адмирал, как бы там тебя не величали, поверни свою лодку.
Посади нас на борт парохода "Спаситель" и получай - здесь
пятьсот песо деньгами Estados Unidos (7) - это больше, чем
заплатит тебе твое лживое начальство в двадцать лет.
   Дон Сабас стал втискивать в руку молодого человека пухлый
кошелек с деньгами. Адмирал не обратил никакого внимания ни
на его слова, ни на его жесты. Он был словно прикован к
рулю. Шлюпка неслась прямо к берегу. На неосмысленном лице
адмирала появилось что-то светлое, почти разумное, как будто
он придумал какую- то хитрость, которая доставляла ему много
веселья. Он снова закричал, как попугай:
   - Вот для чего они делают так: чтобы ты не видел
винтовок. Выстрелят - бум! - и ты мертвый. Лицом к стене.
Да.
   Потом внезапно он отдал своей команде какой-то приказ.
Ловко и беззвучно караибы закрепили шкоты, которые они
держали в руках, и нырнули в трюм через люк. Когда скрылся
последний из них, дон Сабас, как большой бурый леопард,
кинулся вперед, захлопнул люк и сказал с улыбкой:
   - Ружей не нужно, дорогой адмирал. Когда-то для забавы я
составил словарь караибского языка, и потому я понял ваш
приказ... Может быть, теперь...
   Но он не договорил, потому что раздалось пренеприятное
"звяк" какого-то железа, которое царапало жесть. Адмирал
извлек из ножен шпагу Педро Лафита и кинулся с нею на своего
пассажира. Занесенный клинок опустился, и лишь благодаря
изумительной ловкости великан ускользнул, отделавшись
царапиной на плече. Вскочив на ноги, он вынул револьвер и
выстрелил в адмирала. Адмирал упал.
   Дон Сабас нагнулся над ним, но через минуту встал на
ноги.
   - В сердце, - сказал он. - Сеньоры, военный флот
уничтожен.
   Полковник Рафаэль бросился к рулю, другой офицер стал
развязывать шкоты; передняя рея описала дугу, "El Nacional"
повернулся и поплыл к пароходу "Спаситель".
   - Сорвите флаг, сеньор! - сказал полковник Рафаэль. -
Наши друзья на пароходе не поймут, почему мы крейсируем под
этаким флагом.
   - Справедливо! - сказал дон Сабас. Подойдя к мачте, он
спустил флаг прямо к тому месту, где на палубе лежал
доблестный защитник этого флага. Таково было окончание
маленькой послеобеденной шутки, придуманной военным
министром... Кто начал ее, тот и кончил.
   Но вдруг дон Сабас испустил крик радости и побежал по
откосой палубе к полковнику Рафаэлю. Через руку он
перекинул флаг погибшего флота.
   - Mire! Mire! (8) Senor! Ah, dios! Ну и зарычит этот
австрийский медведь! "Ты разбил мое сердце!" - скажет он.
"Du hast mein Herz gebrochen!" Mire! Вы слыхали, я уже
рассказывал вам о моем венском приятеле, о герре Грюнитце.
Этот человек ездил на Цейлон, чтобы добыть орхидею, в
Патагонию - за головным украшением... в Бенарес - за
туфлей... в Мозамбик - за наконечником копья. Тебе
известно, amigo Рафаэль, что я тоже собиратель всяких
редкостей. Моя коллекция военно-морских флагов была до
прошлого года самая обширная в мире. Но герр Грюнитц
раздобыл два таких экземпляра, о! два таких экземпляра, что
его коллекция стала считаться полнее моей. К счастью, их
можно достать, и я их достану! Но этот флаг, сеньор, знаете
ли вы, какой это флаг? Видите: малиновый крест на
бело-синем поле. Вы не видели его до сих пор ни разу?
Seguramente, no! (9) Это морской флаг вашей родины. Mire!
Эта гнилая лохань, в которой мы сейчас находимся, - ее флот;
этот мертвый какаду - начальник флота; этот взмах шпаги и
единственный выстрел из револьвера - морской бой. Глупость,
чепуха, но это жизнь! Другого такого флага никогда не было
и не будет. Это уникум. Подумайте, что это значит для
собирателя флагов. Знаете ли вы, полковник, сколько золотых
крон дал бы герр Грюнитц за этот флаг? Тысяч десять, не
меньше. Но я не отдам его и за сто. Дивный флаг!
Единственный флаг! Неземной флаг, черт тебя возьми! О-гэ,
старый ворчун, герр Грюнитц, подожди, когда дон Сабас
вернется на Кенигин- штрассе. Он позволит тебе пасть на
колени и дотронуться пальцем до этого флага, О-гэ! ты
шнырял по всему миру со своими очками, а его проморгал.
   Забыты были неудачи революции, опасности, утраты, боль и
обида разгрома. Охваченный всепоглощающей страстью
коллекционера, он шагал взад и вперед по маленькой палубе,
прижимая свою находку к груди. Он с торжеством поглядывал
на восток. Голосом звонким, как труба, он воспевал свое
сокровище, словно старый герр Грюнитц мог услышать его в
своей затхлой берлоге за океаном.
   На "Спасителе" их ждали и встретили радостно. Шлюпка
скользнула вдоль борта парохода и остановилась у глубокого
выреза, устроенного в борту для погрузки фруктов. Матросы
"Спасителя" зацепили шлюпку баграми и подтащили к борту.
   Через борт перегнулся капитан Мак-Леод.
   - Говорят, сеньор, делу-то крышка...
   - Крышка? Какая крышка? - С минуту дон Сабас был в
недоумении, с минуту, не больше. - А! Революция. Да! - И
он повел плечом, отбрасывая от себя всякие мысли о ней.
   Капитану рассказали о побеге и о команде, запертой в
трюме.
   - Караибы? - сказал он. - Они не причинят нам вреда.
   Он спрыгнул в шлюпку, отодвинул скобу, и из трюма стали
выползать черномазые потные, но улыбающиеся.
   - Эй вы, черненькие! - сказал капитан. - Возьмите свою
лодку и валяйте назад, домой.
   Он указал на шлюпку, на них и на Коралио. Их лица
озарились еще более широкой улыбкой, они закивали и
заговорили:
   - Да, да!
   Дон Сабас, оба офицера и капитан собрались покинуть
шлюпку. Дон Сабас отстал от других, взглянул на тело
адмирала, раскинувшееся на палубе в ярких отрепьях.
   - Pobrecito loco! - сказал он нежно.
   Дон Сабас был блистательный космополит, первоклассный
знаток и ценитель искусств; но в конце концов по инстинктам
и крови он был сын своего народа. Как сказал бы самый
простой коралийский крестьянин, так сказал и дон Сабас; без
улыбки посмотрел он на адмирала и сказал:
   - Бедный несмысленыш!
   Нагнувшись, он приподнял мертвого за тощие плечи и
подостлал под них свой бесценный, единственный флаг. Потом
он снял с себя бриллиантовую звезду - орден Сан-Карлоса и,
словно булавкой, скрепил ею концы флага на груди у адмирала.
   Потом догнал остальных и встал вместе с ними на палубе
"Спасителя". Матросы, державшие шлюпку, оттолкнули ее от
борта. Караибы отчалили, натянули паруса, и шлюпка
понеслась к берегу.
   А коллекция военно-морских флагов, принадлежащая герру
Грюнитцу, так и осталась самой полной и первой в мире.

--------------------------------------------------------
   1) - Господа, живо! (испан.).
   2) - Клянусь богом (испан.).
   3) - В романе миссис Шелли "Франкенштейн" (1818)
        чудовище, которое некий студент создал из
        трупов и наделил жизнью при помощи гальванической
        силы, убивает своего создателя,
   4) - Хорошо! (испан.).
   5) - Житель (испан.).
   6) - Дурак (испан.).
   7) - Соединенных Штатов (испан.).
   8) - Смотрите (испан.).
   9) - Конечно, нет! (испан).


                            * * *

                              Х

                     Трилистник и пальма

                                     Перевод К. Чуковского

Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/

   Однажды в душный безветренный вечер, когда казалось, что
Коралио еще ближе придвинулся к раскаленным решеткам ада,
пять человек собрались у дверей фотографического заведения
Кьоу и Клэнси. Так во всех экзотических, дьявольски жарких
местах на земле белые люди сходятся вместе по окончании
работ, чтобы, браня и порицая чужое, тем самым закрепить за
собою права на великое наследие предков.
   Джонни Этвуд лежал на траве, голый, как караиб в жаркое
время года, и еле слышно лепетал о холодной воде, которую в
таком изобилии дают осененные магнолиями колодцы его родного
Дэйлсбурга. Доктору Грэггу, из уважения к его бороде, а
также из желания подкупить его, чтобы он не начал делиться
своими медицинскими воспоминаниями, был предоставлен гамак,
протянутый между дверным косяком и тыквенным деревом. Кьоу
вынес на улицу столик с принадлежностями для фотографической
ретуши. Он единственный из всех пятерых занимался делом.
Горный инженер Бланшар, француз, в белом прохладном
полотняном костюме, сидел, словно не замечая жары, и следил
сквозь спокойные стекла очков за дымом своей папиросы.
Клэнси сидел на ступеньке и курил короткую трубку. Ему
хотелось болтать. Остальные так размякли от жары, что
являлись идеальными слушателями: ни возражать, ни уйти они
не могли.
   Клэнси был американцем с ирландским темпераментом и
вкусами космополита. Многими профессиями он занимался, но
каждой - только короткое время. У него была натура бродяги.
Цинкография была лишь небольшим эпизодом его скитальческой
жизни. Иногда он соглашался передать своими словами
какое-нибудь событие, отметившее его вылазки в мир
экзотический и неофициальный. Сегодня, судя по некоторым
симптомам, он был склонен кое-что разгласить.
   - Элегантная погодка для боя! - начал он. - Это мне
напоминает то время, когда я пытался освободить одно
государство от убийственного гнета тиранов. Трудная работа:
спины не разогнуть, на ладонях мозоли.
   - Я и не знал, что вы отдавали свой меч угнетенным
народам, - промямлил Этвуд, лежа на траве.
   - Да! - сказал Клэнси. - Но мой меч перековали на
орало.
   - Что же это за страна, которую вы осчастливили своим
покровительством? - спросил Бланшар немного свысока.
   - Где Камчатка? - отозвался Клэнси без всякой видимой
связи с вопросом.
   - Где-то в Сибири... у полюса, - неуверенно вымолвил
кто-то.
   Клэнси удовлетворенно кивнул головой.
   - Я так и думал.. Камчатка - это где холодно! Я всегда
путаю эти два названия. Гватемала-это где жарко. Я был в
Гватемале. На карте вы найдете это место в районе, который
называется тропиками. По милости провидения страна лежит на
морском берегу, так что составитель географических карт
может печатать названия городов прямо в морской воде.
Названия длинные, не меньше дюйма, если даже напечатать их
мелкими буквами, составлены из разных испанских диалектов и,
сколько я понимаю, по той же системе, от которой взорвался
"Мэйн" (1). Да, вот в эту страну я и помчался, чтобы в
смертном бою поразить ее деспотов, стреляя в них из
одноствольной кирки, да еще незаряженной. Не понимаете,
конечно? Да, тут кое-что нужно разъяснить.
   Это было в Новом Орлеане, утром, в начале июня. Стою я
на пристани, смотрю на корабли. Прямо против меня, внизу,
вижу, небольшой пароход готов тронуться в путь. Из труб его
идет дым, и босяки нагружают его какими-то ящиками. Ящики
большие - фута два ширины, фута четыре длины - и как будто
довольно тяжелые. Они штабелями лежали на пристани.
   От нечего делать я подошел к ним Крышка у одного из них
была отбита, я приподнял ее из любопытства и заглянул внутрь
Ящик был доверху набит винтовками Винчестера.
   "Так, так, - сказал я себе. - Кто-то хочет нарушить
закон о нейтралитете Соединенных Штатов Кто-то хочет помочь
кому-то оружием Интересно узнать, куда отправляются эти
пугачи".
   Слышу, сзади кто-то кашляет! Оборачиваюсь. Передо мною
кругленький, жирненький, небольшого роста человечек. Личико
у него темненькое, костюмчик беленький, а на пальчике
брильянт в четыре карата. Замечательный человечек, лучше не
надо. В глазах у него вопрос и уважение. Похож на
иностранца - не то русский, не то японец, не то житель
Архипелагов.
   - Тс! - говорит человек шепотом, словно секрет сообщает.
- Не будет ли сеньор такой любезный, не согласится ли он с
уважением отнестись к той тайне, которую ему случайно
удалось подсмотреть, - чтоб люди на пароходе не узнали о
ней? Сеньор будет джентльменом, он не скажет никому ни
слова.
   - Мусью, - сказал я (потому что он казался мне вроде
француза), - позвольте принести вам уверение, что вашей
тайны не узнает никто Джеймс Клэнси не такой человек. К
этому разрешите добавить: вив ля либерте - да здравствует
свобода! Я, Джеймс Клэнси, всегда был врагом всех
существующих властей и правительств.
   - Сеньор очень карош! - говорит человечек, улыбаясь в
черные усы. - Не пожелает ли сеньор подняться на корабль и
выпить стаканчик вина?
   Так как я - Джеймс Клэнси, то не прошло и минуты, как я
уже сидел вместе с этим заграничным мусью в каюте парохода
за столиком, а на столике стояла бутылка. Я слышал, как
грохотали ящики, которые швыряли в трюм. По моему расчету,
во всех этих ящиках было никак не меньше двух тысяч
винтовок. Выпили мы бутылочку, появилась другая. Дать
Джеймсу Клэнси бутылку вина - все равно что спровоцировать
восстание. Я много слышал о революциях в тропических
странах, и мне захотелось приложить к ним руку.
   - Что, мусью, - спросил я, подмигивая, - вы немного
хотите расшевелить вашу родину, а?
   - Да, да! - закричал человечек, ударяя кулаком по столу.
- Произойдут большие перемены! Довольно дурачить народ
обещаниями! Пора, наконец, взяться за дело. Предстоит
большая работа! Наши силы двинутся в столицу. Caramba!
   - Правильно, - говорю я, пьянея от восторга, а также от
вина. - Другими словами, вив ля либерте, как я уже сказал.
Пусть древний трилистник... то есть банановая лоза и
пряничное дерево, или какая ни на есть эмблема вашей
угнетенной страны, цветет и не вянет вовеки.
   - Весьма благодарен, - говорит человечек, - за ваши
братские чувства. Больше всего нашему делу нужны сильные и
смелые работники. О, если бы найти тысячу сильных,
благородных людей, которые помогли бы генералу де Вега
покрыть нашу родину славой и честью. Но трудно, о, как
трудно завербовать таких людей для работы.
   - Слушайте, мусью, - кричу я, хватая его за руку, - я не
знаю, где находится ваша страна, но сердце у меня обливается
кровью, так горячо я люблю ее. Сердце Джеймса Клэнси
никогда не было глухо к страданиям угнетенных народов. Мы
все, вся наша семья, флибуст