в и сразу предложил Джедди стать компаньоном в
его прибыльных и разнообразных делах, а Паула с упоением
строила планы новой меблировки и нового убранства верхнего
этажа Брэнигэнова дома.
   Консул приподнялся в гамаке, увидев у себя столь
заметного гостя.
   - Сидите, сидите, любезнейший! - сказал гость, широко
помахивая ручищей. - Моя фамилия Смит. Приехал на яхте.
Вы как будто консул, не так ли? Там, на берегу, стоит вот
этакий верзила, очень важный, он показал мне как пройти. И
я подумал: зайду. Окажу решпект родному флагу.
   - Присядьте, - сказал Джедди. - У вас великолепная яхта.
Я все время любуюсь ею, с тех пор как она появилась у нас.
И ход у нее, кажется, быстрый. А каков тоннаж?
   - Черт ее знает! - сказал Смит. - Сколько она весит,
для меня безразлично. Но ход у нее первый сорт: никому не
даст пылить себе в нос. Зовут ее "Бродяга", и это моя
первая поездка. Надумал прокатиться, поглядеть на места,
откуда к нам привозят перец, резину и революции. Я и не
знал, что тут столько пейзажей. Куда ни пойдешь - пейзаж.
Центральный парк в Нью-Йорке, и тот, пожалуй, спасует перед
этим. Тут у вас и кокосы, и мартышки, и попки, не правда
ли?
   - Да, - ответил Джедди. - Я совершенно уверен, что наша
флора и фауна могли бы затмить флору и фауну Центрального
парка.
   - Возможно! - согласился Смит весьма охотно. - Я их не
видал. Но думаю, что по животной и растительной части вы
нас перешибете. А много ли у вас путешественников?
   - Путешественников? - переспросил консул. - Вы, должно
быть, хотите сказать, пассажиров, приезжающих на пароходах?
Нет, мало кто останавливается в Коралио. Разве что деловой
человек, ищущий, куда поместить капиталы, а туристы и
любители красивых видов обычно проезжают дальше, в те
города, где есть гавани.
   - А вот этот пароход, который нагружают бананами? -
сказал Смит. - Есть на нем пассажиры какие-нибудь?
   - Это "Карлсефин", - сказал консул. - Фруктовое судно
без правильных рейсов. Сейчас оно, кажется, пришло из
Нью-Йорка. На нем нет пассажиров. Я видел его шлюпку,
когда она шла к берегу, и там не было никого постороннего.
Ведь это в сущности наше единственное развлечение -
рассматривать пароходы, которые прибывают к нам; всякий
пассажир - большое событие в городе. Если вы намерены
пожить некоторое время в Коралио, мистер Смит, я буду рад
познакомить вас с несколькими здешними жителями. Здесь есть
американцы - пять-шесть человек, - с которыми приятно
познакомиться, а также лучшие представители местного
общества.
   - Спасибо, - сказал Смит. - Не беспокойтесь! Рад бы
поболтать с земляками и прочее, но я здесь на самое короткое
время. Этот важный там, на берегу, говорил о каком-то
докторе, не можете ли вы сказать мне, где этот доктор живет?
"Бродяга" не так твердо стоит на ногах, как гостиница на
Бродвее, в Нью-Йорке, и с человеком то и дело приключается
морская болезнь. Хорошо бы запастись пилюлями в дорогу;
горсть маленьких и сладких пилюль не мешает.
   - Вернее всего вы застанете доктора Грэгга в гостинице, -
сказал консул. - Гостиница видна отсюда: то двухэтажное
здание с балконом, где апельсинные деревья.
   Отель де лос Эстранхерос был мрачен, его избегали и свои
и чужие Он стоял на углу улицы Гроба Господня. К одному его
крылу примыкала роща молодых апельсинных деревьев,
окруженная низкой каменной оградой, через которую легко мог
перешагнуть человек высокого роста. Дом был оштукатурен,
соленый ветер и солнце расцветили его пятнами всевозможных
оттенков. На верхний балкон его выходила дверь и два окна с
деревянными жалюзи вместо рам.
   Из нижнего этажа две двери открывались на узкий каменный
тротуар. Здесь внизу помещалась pulperia - распивочная,
которую содержала хозяйка гостиницы, мадама Тимотеа Ортис.
Позади прилавка на бутылках с водкой, анисовкой, шотландской
горькой и дешевыми винами лежала густая пыль, разве что
редкий гость оставит на бутылке следы своих пальцев. В
верхнем этаже было пять или шесть номеров, которые почти
всегда пустовали. Редко-редко какой-нибудь плантатор
прискачет на коне из своего сада, чтобы потолковать со своим
агентом по продаже фруктов, и проведет меланхолическую ночь
в одном из этих верхних номеров; иногда мелкий
чиновник-туземец, приехавший сюда с помпой по какому-нибудь
пустяковому казенному делу, в испуге предаст себя гробовому
гостеприимству мадамы. Но мадама, вполне довольная, сидела
за стойкой и не пыталась бороться с судьбой. Если кому
нужно поесть, или выпить, или переночевать в отеле де лос
Эстранхерос - милости просим, пожалуйста. Esta bueno (1).
Если же никто не приходит - ну что же! Никто не приходит.
Esta, bueno.
   Когда изумительный Смит пробирался по зыбким тротуарам
улицы Гроба Господня, единственный постоянный жилец этого
увядшего отеля сидел возле дверей, услаждая себя дуновением
моря.
   Доктору Грэггу, карантинному врачу, было лет
пятьдесят-шестьдесят. Он обладал румяными щеками и самой
длинной бородой между Огненной Землей и Топикой. Должность
карантинного врача досталась ему потому, что медицинский
департамент в морском городке некоего южного штата испугался
желтой лихорадки - этого древнего бича всех южных портов
Доктору Грэггу вменялось в обязанность осматривать команду и
пассажиров всякого судна, покидающего Коралио, - не окажется
ли у них ранних симптомов болезни. Обязанность легкая,
жалованье - для живущего в Коралио - большое. Свободного
времени много, и милый доктор стал пополнять свои заработки
частной практикой среди жителей всего побережья.
По-испански он не знал и десяти слов, но это не смущало его
- не нужно быть лингвистом, чтобы щупать пульс и получать
гонорар. Если прибавить к этому, что доктор постоянно
стремился рассказать одну историю по поводу трепанации
черепа, что ни разу никто не дослушал этой истории до конца
и что водку он считал профилактическим средством, то этим
будут исчерпаны все его наиболее интересные качества.
   Доктор вынес на улицу стул Он сидел без пиджака,
прислонившись к стене, курил и поглаживал бороду. В его
выцветших голубеньких глазках выразилось изумление, когда он
увидел Смита в костюме всех цветов радуги.
   - Вы и есть доктор Грэгг, не так ли? - сказал Смит,
теребя украшавшую его галстук булавку собачью голову. -
Констебль, то есть консул, сказал мне, что вы живете в этом
караван сарае. Моя фамилия Смит. Я приехал на яхте.
Просто так, для прогулки - поглядеть на обезьян и ананасы.
Зайдем-ка под крышу, док, и выпьем. Вид у этого кафе
паршивый, но авось и в нем найдется влага.
   - Я с удовольствием, разделю ваше общество, сэр, - сказал
доктор Грэгг, бодро вставая, - и позволю себе проглотить
одну рюмочку водки. Я нахожу, что в качестве
профилактического средства небольшая порция водки необычайно
полезна при здешних климатических условиях.
   Они направились к пульперии, как вдруг туземец, босой,
бесшумно приблизился к ним и обратился к доктору, на
испанском языке. Он весь был серо-желтого цвета, как
перезрелый лимон; на нем была рубаха из бумажной ткани,
рваные полотняные брюки и кожаный пояс. Лицо у него было,
как у зверька, подвижное и шустрое, но проблесков ума было
мало. Он заговорил взволнованно и так серьезно, что жаль
было глядеть, как столько пыла пропадает напрасно.
   Доктор Грэгг пощупал его пульс.
   - Больны?
   - Mi mujer esta enferma en la casa, - сказал человек; он
сообщил на единственном доступном ему языке, что его жена
лежит больная в лачуге под пальмовой крышей.
   Доктор вытащил из кармана горсточку капсюль, наполненных
каким-то белым порошком. Он отсчитал десять штук, дал их
туземцу и выразительно поднял указательный палец.
   - Принимай по одной каждые два часа.
   Тут он поднял два пальца и с чувством помахал ими перед
лицом туземца. После этого он достал часы и дважды обвел
пальцем вокруг циферблата. Затем два пальца опять
потянулись к самому носу пациента,
   - Два... два... два часа... - повторил доктор.
   - Si, Senor (2), - безрадостно сказал пациент.
   Он вытащил из своего кармана дешевые серебряные часы и
сунул их доктору в руку.
   - Мой принесет, - говорил он, мучительно борясь с теми
немногими английскими словами, которые были случайно
известны ему, - мой принесет завтра другие часы.
   Потом он удалился, унылый, со своими капсюлями.
   - Невежественный народ, сэр! - сказал доктор, опуская
часы в карман. - Кажется, этот субъект смешал мой рецепт с
гонораром. Ну, не беда. Он все равно мой должник. А
других часов - это он врет - не принесет! Разве можно
полагаться на этих людей? Обещают и надуют... Ну, а как же
наша выпивка, мистер Смит? Каким путем вы прибыли в
Коралио? Я и не знал, что в последнее время, кроме
"Карлсефина", нас посетили другие суда.
   Они остановились у покинутой стойки; доктор не промолвил
больше ни слова, но мадама уже поставила перед ним бутылку.
На этой бутылке пыли не было.
   После второго стакана Смит сказал:
   - Вы говорите, док, на "Карлсефине" нет пассажиров. А
уверены вы в этом, мой милый? Как будто на берегу говорили,
что есть... Двое или трое.
   - Ни одного, - сказал доктор. - Я сам делал медицинский
осмотр. Видел всю команду, там нет ни одного пассажира.
Пароход снимется с якоря чуть только закончит погрузку, то
есть рано утром, на рассвете... Все формальности уже
закончены. Нет, там нет никаких пассажиров. Как вам
нравится этот коньяк? Его привезла французская шхуна с
месяц назад, целых две шлюпки с коньяком. Пари держу, что
наша знаменитая республика не получила за него ни реала
пошлины. Но вы не желаете пить? Тогда выйдем на улицу и
посидим в холодке. Не часто нам, изгнанникам, случается
беседовать с людьми из внешнего мира.
   Доктор вынес на улицу еще один стул, поставил его рядом
со своим и усадил нового знакомого.
   - Вы человек бывалый, - сказал он. - Вы много
путешествовали, много видели. Ваше суждение в вопросах
этики, а также в вопросах чести, права и профессионального
долга имеет значительный вес. Я был бы рад, если бы вы
позволили мне рассказать один случай, который в летописях
современной медицины является небывалым событием. Лет
девять назад, когда я занимался практикой в моем родном
городе, меня пригласили к больному, у которого была контузия
черепа. Осколок кости нажимает на мозг - таков был мой
диагноз. Хирургическая операция, называемая трепанацией
черепа, была неизбежна. Но так как пациент был джентльменом
богатым и уважаемым в городе, я счел необходимым пригласить
на консилиум - Смит вскочил с места и с видом нежной мольбы
положил руку на плечо собеседнику.
   - Вот что, док! - сказал он торжественным тоном. - Дело
это очень интересное, и мне будет жаль не дослушать до
конца. Я уже по началу чувствую, что дальше будет нечто
замечательное, и я намерен изложить всю историю, если
позволите, на ближайшем медицинском конгрессе. Но у меня
срочные дела. Я живо управлюсь с ними и опять приду к вам
вечерком. И вы доскажете мне всю эту историю. Ладно?
   - Конечно, конечно, - сказал доктор. - Идите раньше по
своим делам, кончайте их и приходите сюда. Я подожду. Дело
в том, что на консилиуме один из самых выдающихся врачей
утверждал, будто у больного в мозгу сгустки крови, другой
говорил, что нарыв, но я...
   - Что вы делаете? Зачем вы рассказываете? Этак вы
испортите всю вашу историю. Подождите, пока я вернусь.
Тогда вы размотаете всю эту повесть медленно, как нитку с
катушки.
   Горы подняли свои мускулистые плечи, чтобы коням Аполлона
промчаться по ним на покой, день умер и в лагунах, и в
тенистых банановых рощах, и в болотах, заросших тропической
зеленью, откуда выползли синие крабы для ночных прогулок по
земле. И, наконец, он умер на высочайших вершинах. Потом -
краткие сумерки, эфемерные, как полет мотылька, и вот
верхнее око Южного Креста выглянуло из-за пальмовой аллеи, и
огромные светляки возвещают своими факелами тихое пришествие
ночи.
   В море "Карлсефин" качался на якоре. Казалось, что его
огни пронзают воду своими дрожащими копьями до неизмеримых
глубин. Караибы грузили пароход, то и дело подъезжая к нему
на больших плоскодонках, доверху полных бананами.
   На песчаном берегу, прижавшись спиною к кокосовой пальме,
весь окруженный окурками бесчисленных сигар, сидел Смит и
глядел неустанно, не сводя своих острых глаз с парохода.
   Этот нелепый турист почему-то сосредоточил все свое
внимание на невиннейшем "фруктовом" пароходе. Дважды ему
было сказано, что там нет ни одного пассажира. И все же с
настойчивостью, которая едва ли подобала столь беспечному
гуляке, он проверял эти сведения собственными глазами.
Изумительно похожий на какую-то яркую и пеструю ящерицу, он
скрючился у подножия кокосовой пальмы и кругленькими бойкими
глазенками ящерицы вонзился в пароход "Карлсефин".
   На белом песке покоилась еще более белая, принадлежавшая
яхте гичка под охраной одного из ее белых матросов.
Неподалеку, в прибрежной пульперии на Калье Гранда, три
других матроса с яхты сражались друг с другом вокруг
единственного в Коралио бильярда. Казалось, был отдан
приказ, чтобы лодка была в любую минуту готова к отплытию.
Вообще в атмосфере было ожидание, предчувствие - вот-вот
что-то должно случиться, что совершенно чуждо воздуху
Коралио.
   Словно какая-то разноцветная залетная птица, Смит
опустился на этот усеянный пальмами берег лишь для того,
чтобы почистить перышки и опять улететь на бесшумных
крыльях. Когда забрезжило утро, уже не было ни Смита, ни
гички, ни яхты. Смит никому не оставил никаких поручений;
он не оставил следов, по которым могли бы прочесть его тайну
на песчаном прибрежье Коралио. Он появился, поговорил на
своем странном жаргоне, жаргоне кафе и асфальта; посидел под
кокосовой пальмой - и сгинул. На следующее утро Коралио,
бессмитный, ел бананы и говорил: "Человек в раскрашенных
одеждах ушел прочь". Вместе с сиестой (3) весь этот случай
отошел, зевая, в историю.
   Та же участь до поры до времени должна постигнуть Смита и
в нашем рассказе. Пусть подождет за кулисами. Он никогда
не вернется в Коралио, никогда не вернется к доктору Грэггу,
который напрасно сидит у порога, поглаживая роскошную бороду
и готовясь обогатить своего залетного слушателя волнующей
повестью о трепанации черепа и кознях завистников.
   Но все же Смит снова возникнет среди этих разрозненных
страниц: он пропорхнет среди них, чтобы придать им ясности.
Тогда он поведает нам, почему он разбросал в ту ночь столько
взволнованных сигарных окурков вокруг кокосовой пальмы. Он
обязан рассказать нам это; ибо, когда перед самым рассветом
он уехал на своем "Бродяге", он увез с собою и ключ к
загадке, такой большой и нелепой, что немногие в Коралио
осмеливались хотя бы загадать ее.

----------------------------------------------------------
   1) - Отлично (испан.).
   2) - Да, сеньор (испан.).
   3) - Послеобеденный сон (испан).


                            * * *

                              IV

                           Пойманы!

                                   Перевод К. Чуковского

Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/

   Президенту Мирафлоресу и его спутнице было мудрено
ускользнуть. Сам доктор Савалья отправился в порт Аласан
выставить в этом пункте сторожевые патрули. И в Солитасе
это дело было поручено человеку надежному: либеральному
патриоту Варрасу. Наблюдение за окрестностями Коралио взял
на себя Гудвин.
   Известие о побеге президента было сообщено лишь наиболее
верным членам честолюбивой политической партии, жаждавшей
захватить в свои руки власть. Телеграфный провод,
соединяющий город с Сан-Матео, был перерезан далеко в горах
одним из подручных Савальи. Когда еще отремонтируют провод,
когда еще пошлют из столицы депешу, а беглецы уже достигнут
берега и будут пойманы или успеют ускользнуть.
   Гудвин поставил вооруженных часовых вдоль берега - на
милю от Коралио - справа и слева. Часовым было строго
наказано с особым вниманием следить по ночам, чтобы не дать
Мирафлоресу возможности воспользоваться челноком или
шлюпкой, случайно найденными у края воды.
Законспирированные патрули расхаживали по улицам Коралио,
готовые схватить беглого сановника, как только он появится в
городе.
   Гудвин был уверен, что все меры предосторожности приняты.
Он ходил по улицам, которые, при всех своих громких
названиях, были всего лишь узкими, заросшими травой
переулками, и глядел во все глаза, внося и свою лепту в дело
охраны Коралио, порученное ему Бобом Энглхартом.
   Город уже вступил в медлительный круг своих ежевечерних
развлечений. Несколько томных денди, облаченных в белые
костюмы, с развевающимися лентами галстука, размахивая
бамбуковыми тросточками, прошли по тропинкам к своим
сеньоритам. Влюбленные в музыку либо неустанно растягивали
плаксивое концертино, либо в окнах и в дверях перебирали
унылые гитарные струны. Изредка пронесется случайный
солдат, без мундира, босой, в соломенной шляпе с широкими
обвисшими полями, балансируя длинным ружьем. Повсюду в
густой листве гигантские древесные лягушки квакали
раздражающе громко. Дальше, у опушки джунглей, где
кончались тропинки, спесивое молчание леса нарушали
гортанные крики мародеров-павианов и кашель аллигаторов в
черных устьях болотистых рек.
   К десяти часам улицы опустели. Болезненно-желтые огоньки
керосиновых фонарей были погашены каким-нибудь экономным
приспешником власти. Коралио спокойно почивал между
нависшими горами и вторгшимся морем, как похищенный младенец
на руках у своих похитителей. Где-нибудь там, в этой
тропической тьме может быть уже внизу у моря,
авантюрист-президент и его подруга продвигались к краю
земли. Игра "Лиса-на-рассвете" скоро, скоро придет к концу.
   Гудвин своей обычной неспешной походкой прошел мимо
длинного и низкого здания казарм, где отряд анчурийского
войска предавался мирному сну, воздев к небесам свои голые
пятки. По закону, лица гражданского звания не имели права
подходить так близко к этой боевой цитадели после девяти
часов вечера, но Гудвин всегда забывал о таких пустяках.
   - Quien vive? (l) - крикнул часовой, с усилием вскидывая
свой длинный мушкет.
   - Americano, - проворчал Гудвин, не поворачивая головы, и
прошел беспрепятственно.
   Направо он повернул и налево, по направлению к
Национальной площади. Улицу, по которой он шел, пересекала
улица Гроба Господня. За несколько шагов до нее Гудвин
остановился как вкопанный.
   Он увидел высокого мужчину, одетого в черное, с большим
саквояжем в руке. Мужчина быстрыми шагами шел к берегу вниз
по улице Гроба Господня. Вторично взглянув на него, Гудвин
увидел, что рядом с ним идет женщина, которая не то торопит
его, не то помогает ему продвигаться возможно быстрее. Шли
они молча. Они жили не в Коралио, эти двое.
   Гудвин шел за ними, ускорив шаги, но без всяких ловких
шпионских ужимок, столь любезных сердцу ищейки. Он был
слишком широк и осанист, инстинкты сыщика ему не пристали.
Он считал себя агентом анчурийского народа и, не будь у него
политических соображений, тут же потребовал бы возвращения
денег. Его партия поставил? себе целью найти похищенную
сумму, вернуть ее в казну и добиться власти без
кровопролития и сопротивления.
   Неизвестные остановились у входа в отель де лос
Эстранхерос, и мужчина постучался в дверь с нетерпением
человека, не привыкшего, чтобы его заставляли ждать. Мадама
долго не отзывалась; наконец, в окне показался свет, дверь
отворилась и гости вошли.
   Гудвин стоял в тихой улице и закурил еще одну сигару.
Через две-три минуты наверху сквозь щели жалюзи пробился
слабый свет.
   - Они заняли номера, - сказал Гудвин. - Значит, ничего
еще не готово к отплытию.
   В эту минуту мимо прошел Эстебан Дельгадо, парикмахер,
враг существующей власти, веселый заговорщик против всякого
застоя. Этот парикмахер был одним из отъявленных гуляк
Коралио, его часто можно было встретить на улице в
одиннадцать часов - время позднее! Он был либералом и
напыщенно п