о он все не делал предложения. Несколько раз
слова уже готовы были сорваться у него с языка, но что-то
непонятное всегда мешало. Может быть, здесь сказывался
бессознательный страх, что, если он произнесет эти слова,
будет порвано последнее звено, соединяющее его с прежним
миром.
   С Паулой он будет очень счастлив. Мало было в этом
городе девушек, которые могли бы сравняться с нею. Она два
года училась в монастырской школе в Новом Орлеане, так что,
когда на нее находила блажь пощеголять своим образованием,
она оказывалась ничуть не хуже девушек из Норфолька и
Манхэттена. Но сладостно было смотреть на нее, когда она
облекалась в национальный испанский костюм и гуляла по
комнате с голыми плечами и широко развевающимися рукавами.
   Бернард Брэнигэн был крупнейший купец в Коралио. Он
торговал не только на побережье, но и водил караваны мулов,
поддерживая оживленную связь с жителями деревень и
городишек, находящихся внутри страны. Его супруга была
местная аристократка, знатного кастильского рода, но на ее
оливковых щеках был коричневый оттенок, свидетельствующий об
индейской примеси. От союза ирландца с испанкой произошел,
как это часто бывает, отпрыск удивительно красивый и
самобытный.
   И родители и дочь были в высшей степени приятные люди, и
верхний этаж их дома был давно уже к услугам Джедди и Паулы,
стоило ему только собраться с силами и заговорить об этом.
   Прошло два часа. Консулу наскучило чтение. Газеты в
беспорядке лежали возле него на галерее. Разлегшись в
кресле, полусонными глазами смотрел он на раскинувшийся
вокруг него рай. Банановая роща широкими своими щитами
заслоняла от его взоров море. Отлогий спуск от консульства
к берегу был укутан темно-зеленой листвой апельсинных и
лимонных деревьев, только что начавших цвести. Лагуна
врезалась в берег, как темный зубчатый кристалл, и над нею
бледное чибовое дерево вздымалось чуть не к облакам.
Зыблющаяся листва кокосовых пальм сверкала огненной
декоративной зеленью на сером графите почти неподвижного
моря. Джедди смутно чувствовал яркую охру и кричащую
красную краску среди слишком зеленого молодого кустарника,
чувствовал запах плодов, запах только что расцветших цветов,
запах дыма от глиняной плиты кухарки Чанки, стряпающей под
тыквенным деревом, он слышал дискантовый смех туземных
женщин, несущийся из какой-то лачуги, слышал песню
красногрудки, ощущал соленый вкус ветерка, диминуэндо (4)
еле уловимой прибрежной волны - и понемногу возникло перед
ним белое пятнышко, которое все росло и росло и в конце
концов выросло в большое пятно на серой поверхности моря.
   С ленивым любопытством он следил, как это пятно все
увеличивалось и вдруг превратилось в яхту "Идалия",
несущуюся на всех парах параллельно берегу. Не меняя позы,
Джедди следил за хорошенькой белой яхтой, как она быстро
приближалась, как поровнялась с Коралио. Потом,
выпрямившись, он увидел, как она пронеслась мимо и скрылась
из виду. Она прошла совсем близко, в какой-нибудь миле от
берега. Он видел, как поблескивали ее надраенные медные
части, он видел полоски ее палубных тентов, но подробнее он
не мог рассмотреть ничего. Как корабль в волшебном фонаре,
"Идалия" проплыла по освещенному кружочку его миниатюрного
мира - и пропала. Если бы не осталось легкого дымка на
горизонте, можно было бы подумать, что она Явление
нематериального мира, химера его праздного мозга.
   Джедди вернулся в контору и снова засел за отчет. Если
чтение газетной статейки не слишком растревожило его, то это
безмолвное движение внезапно появившейся яхты умиротворило
его окончательно. Она принесла с собою мир и покой, ибо у
него уже не осталось и тени сомнения. Он знал, что люди,
сами не сознавая того, часто продолжают лелеять надежды.
Теперь, когда Ида проехала по морю две тысячи миль и только
что промчалась мимо него, не подав ему знака, даже
подсознательно ему нечего больше было цепляться за прошлое.
   После обеда, когда солнце спряталось за гору, Джедди
вышел прогуляться по узкой полоске берега, под кокосовыми
пальмами. Легкий ветерок дул с моря, испещряя поверхность
воды еле заметными волнами. Крошечный девятый вал, нежно
шелестя по песку, прибил к берегу какой-то блестящий и
круглый предмет. Волна отхлынула, и предмет покатился
назад. Следующая волна снова вынесла его на песок, и Джедди
поднял его.
   Предмет оказался винной бутылкой из бесцветного стекла.
У бутылки было длинное горло. Пробка была вдавлена очень
глубоко и туго, и горло запечатано темно- красным сургучом.
В бутылке не было ничего, кроме листа скомканной бумаги,
которую, очевидно, смяли, когда протискивали в узкое
горлышко. На сургуче был оттиск кольца с какой-то
монограммой; но, должно быть, оттиск делали впопыхах:
разобрать инициалы было невозможно. Ида Пэйн всегда носила
перстень с печаткой и любила его больше других колец.
Джедди казалось, что на сургуче оттиснуты знакомые буквы И.
П., и почему-то он почувствовал волнение. Это напоминание
гораздо интимнее отражало ее личность, чем та яхта, на
которой она только что промчалась. Он вернулся домой и
поставил бутылку на письменный стол.
   Сбросив шляпу и пиджак, он зажег лампу, так как ночь
стремительно сгущалась после коротких сумерек, и стал
внимательно рассматривать свою морскую добычу.
   Приблизив бутылку к свету и понемногу поворачивая ее, он
в конце концов разглядел, что она заключала в себе два листа
мелко исписанной почтовой бумаги, что бумага была того же
формата и цвета, как та, на которой писала свои письма Ида
Пэйн, и что почерк, насколько он мог установить, был ее.
Грубое стекло так искривляло лучи света, что Джедди не мог
прочитать ни единого слова, но некоторые заглавные буквы,
которые ему удалось рассмотреть, были написаны Идой, это
было совершенно бесспорно.
   С еле заметной улыбкой смущения и радости Джедди снова
поставил бутылку на стол и рядом с нею аккуратно расположил
три сигары. Потом он пошел на галерею, принес оттуда
палубное кресло и комфортабельно разлегся в нем. Он будет
курить сигары и размышлять над создавшейся проблемой.
   А проблема была трудная. Лучше бы ему не вылавливать
этой бутылки! Но бутылка была перед ним. Море, откуда
приходит так много тревог, - зачем оно пригнало к нему эту
бутылку, разрушившую его душевный покой!
   В этой сонной стране, где времени было больше, чем нужно,
он привык размышлять даже над ничтожными вещами.
   Много самых причудливых гипотез пришло ему в голову по
поводу этой бутылки, но каждая в конце концов оказывалась
вздором.
   Такие бутылки порою бросают с тонущих или потерпевших
аварию кораблей, вверяя этим ненадежным вестникам призыв о
помощи. Но ведь не прошло и трех часов с тех пор, как он
видел "Идалию" она была цела и невредима. Может быть, на
яхте взбунтовались матросы, пассажиры заперты в трюме и
письмом, заключенным в бутылке, молят о помощи! Нет, это
слишком неправдоподобно, и, кроме того, неужели
взволнованные узники стали бы исписывать мелким почерком
четыре страницы, чтобы подробно доказывать, почему их
необходимо спасти?
   Так постепенно, путем исключения, он забраковал все эти
невероятные гипотезы и остановился на одной, гораздо более
правдоподобной: письмо в бутылке было адресовано ему. Ида
знает, что он в Коралио; проезжая мимо, она бросила свое
послание в море, а ветер пригнал его к берегу.
   Едва Джедди пришел к такому выводу, как на лбу у него
прорезалась морщинка и возле губ появилось выражение
упрямства. Он продолжал сидеть, глядя в открытую дверь на
гигантских светляков, бредущих по тихим улицам.
   Если это послание было от Иды, о чем она могла писать
ему, как не о примирении? Но в таком случае, зачем она
вверилась сомнительной и ненадежной бутылке? Ведь для писем
существует почта. Бросать в море бутылку с письмом! Это
легкомыслие, это дурной тон. Это даже, если хотите, обида!
   При этой мысли в нем пробудилась гордыня, которая
заглушила все прочие чувства, воскрешенные в нем найденной
бутылкой.
   Джедди надел пиджак и шляпу и вышел. Вскоре он оказался
на краю маленькой площади, где играл оркестр и люди,
свободные от всяких дел и забот, гуляли и слушали музыку.
Пугливые сеньориты то и дело проносились мимо него со
светляками в черных, как смоль, волосах, улыбаясь ему робко
и льстиво.
   Воздух одурял ароматами жасмина и апельсинных цветов.
   Консул замедлил шаги возле дома, где жил Бернард
Брэнигэн. Паула качалась в гамаке на галерее. Она
выпорхнула, словно птица из гнезда. При звуках голоса
Джедди на щеках у нее выступила краска.
   Ее костюм очаровал его: кисейное платье, все в оборках,
с маленьким корсажем из белой фланели - какой стиль, сколько
изящества и вкуса! Он предложил ей пойти прогуляться, и они
побрели к старинному индейскому колодцу, выкопанному под
горой у дороги Сели рядом на Колодезном срубе, и там Джедди
наконец-то сказал те слова, которых от него так давно ждали.
И хотя он знал, что ему не будет отказа, он весь задрожал от
восторга, увидев, как легка была его победа и сколько
счастья доставила она побежденной. Вот сердце, созданное
для любви и верности. Не было ни кокетливых ужимок, ни
расспросов, ни других, требуемых приличиями, капризов.
   Когда Джедди в этот вечер целовал Паулу у дверей ее дома,
он был счастлив как никогда.
         Здесь, в этом царстве лотоса,
         В этой обманной стране,
         Покоиться в сонной истоме -
   казалось ему, как и многим мореходам до него, самым
упоительным и самым легким делом. Будущее у него идеальное.
Он очутился в, раю, где нет никакого змея. Его Ева будет
воистину частью его самого, недоступная соблазнам и оттого
лишь более соблазнительная. Сегодня он избрал свою долю, и
его сердце было полно спокойной, уверенной радости.
   Джедди вернулся к себе, насвистывая эту сладчайшую и
печальнейшую любовную песню, "La Golondrina" (5). У двери к
нему навстречу прыгнула, весело болтая, его ручная
обезьянка. Он направился к письменному столу, чтобы достать
обезьяне орешков. Шаря в полутьме, его рука наткнулась на
бутылку. Он отпрянул, словно дотронулся до холодного,
круглого тела змеи.
   Он совсем забыл, что существует бутылка.
   Он зажег лампу и стал кормить обезьянку. Потом очень
старательно закурил сигару, взял в руки бутылку и пошел по
дорожке к берегу. Была луна, море сияло. Ветер переменился
и, как всегда по вечерам, дул с берега.
   Приблизившись к самой воде, Джедди размахнулся и швырнул
бутылку далеко в море. На минуту она исчезла под водой, а
потом выпрыгнула, и ее прыжок был вдвое выше ее собственной
вышины. Джедди стоял неподвижно и смотрел на нее. Луна
светила так ярко, что ему было ясно видно, как она прыгает
по мелким волнам - вверх и вниз, вверх и вниз. Она медленно
удалялась от берега, вертясь и поблескивая. Ветер уносил ее
в море. Вскоре она превратилась в блестящую точку, то
исчезающую, то вновь появляющуюся, а потом ее тайна исчезла
навеки в другой великой тайне: в океане. Джедди неподвижно
стоял на берегу, курил сигару и смотрел в море.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   - Симон! О Симон! Проснись же ты, Симон! - орал чей-то
звонкий голос у края воды.
   Старый Симон Крус был метис, рыбак и контрабандист,
живший в хижине на берегу. Он только что вздремнул, и вот
его будят.
   Он вышел из хижины и увидел своего знакомого, младшего
офицера с "Валгаллы", только что причалившего в шлюпке к
берегу. Его сопровождали три матроса.
   - Вставай, Симон! - крикнул офицер, - и разыщи доктора
Грэгга, или мистера Гудвина, или кого другого из приятелей
мистера Джедди и тащи их поскорее сюда.
   - Святители небесные! - воскликнул сонный Симон. - Не
случилось ли с консулом беды?
   - Он под этим брезентом, - сказал офицер, указывая на
свою шлюпку. - Еще немного, и был бы утопленником. Мы
увидели его с судна, за милю от берега;
   он плыл, как сумасшедший, за какой-то бутылкой... но
бутылка уплывала все дальше. Мы спустили ялик - и к нему.
Казалось, что вот-вот он поймает бутылку, нужно было только
руку протянуть, но тут он ослабел и погрузился в воду.
Хорошо, что мы подоспели вовремя. Может быть, он еще жив,
но тут нужен доктор, - это уж ему решать.
   - Бутылка? - сказал старик, протирая глаза. Он еще не
совсем проснулся. - Где бутылка?
   - Плывет где-нибудь там, - сказал моряк, тыкая большим
пальцем по направлению к морю. - Да проснись же ты, Симон!

---------------------------------------------------------
   1) - Младенцев (испан.).
   2) - Лотос - символ забвения всех печалей.
   3) - Авалон - блаженная страна, куда, по кельтской
        мифологии, отправляются души убитых героев.
   4) - Постепенно затихающий звук (итал.).
   5) - Ласточка (испан.).


                            * * *

                             III

                             Смит

                                  Перевод К. Чуковского

Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/

   Гудвин и пылкий патриот Савалья сделали все возможное,
чтобы не дать президенту Мирафлоресу скрыться. Они послали
надежных людей в Солитас и Аласан, чтобы предупредить
тамошних вожаков о побеге и выставить патрули, которые
должны были сторожить побережье и во что бы то ни стало
арестовать президента и его прекрасную подругу, если они
появятся на берегу. После этого оставалось только
позаботиться об установлении таких же наблюдательных постов
вокруг Коралио и ждать, чтобы птицы прилетели. Силки были
расставлены отлично. Дорог было так мало, количество мест,
где можно было отчалить от берега, было так ограничено, все
эти места были под такой сильной охраной, что показалось бы
чудом, если бы из этой сети ускользнуло столько анчурийского
достоинства, анчурийской романтики и денег. Президент,
несомненно, сделает попытку достигнуть берега тайно;
втихомолку попробует он пробраться на корабль в каком-нибудь
укромном местечке.
   На четвертый день после того как пришла телеграмма,
трижды закричала сирена, и в водах Коралио бросил якорь
норвежский пароход "Карлсефин". Он не принадлежал фруктовой
компании "Везувий", а действовал, как: дилетант, работая на
мелкую торговую фирму, которая была слишком ничтожна, чтобы
соперничать с компанией "Везувий". Рейсы "Карлсефина"
зависели от состояния рынка. Иногда он регулярно курсировал
между Новым Орлеаном и Центральной Америкой, а потом
отправлялся в Мобил или в Чарлстон, а то и в Нью-Йорк,
смотря по тому, где повышался спрос на фрукты.
   Гудвин бродил по берегу с обычной толпой ротозеев,
собравшихся посмотреть на новоприбывшее судно. Теперь,
когда каждую минуту можно было ждать беглеца- президента,
требовалась строгая, неослабная бдительность. Каждое судно,
появившееся у берегов, можно было рассматривать как
"потенциальное орудие бегства; даже шлюпки и тузики,
составлявшие флотилию города, были взяты под сильнейшее
подозрение. Гудвин и Савалья незаметно обследовали всю свою
сеть, проверяя, нет ли где порванной петли, откуда могла бы
ускользнуть их добыча.
   Таможенные чиновники важно уселись в казенную шлюпку и
поплыли к "Карлсефину". Пароходная шлюпка привезла на берег
комиссара с бумагами, увезла с собой карантинного доктора с
зеленым зонтиком и больничным термометром. Потом чернокожие
начали нагружать на свои плоскодонки гроздья бананов,
сложенные на берегу большими грудами, и отвозить их на
пароход. Так как пассажиров на этом пароходе не было,
власти скоро покончили со всеми формальностями. Комиссар
заявил, что судно останется на якоре лишь до утра и потому
будет грузиться всю ночь. По его словам, "Карлсефин" пришел
из Нью-Йорка, куда он в последний раз отвозил партию
кокосовых орехов и апельсинов. Для ускорения работы были
пущены в ход даже две или три пароходные шлюпки, ибо капитан
хотел вернуться как можно скорее, чтобы не упустить
возможностей, создавшихся благодаря некоторой нехватке
фруктов на рынках Штатов.
   Около четырех часов близ Коралио появилось следом за
роковой "Идалией" еще одно морское чудовище, к каким в
здешних водах еще не успели привыкнуть, - изящная паровая
яхта, выкрашенная в бледно-желтую краску, четко очерченная,
словно гравюра. Красавица неслась к берегам, распиливая
волны легко, как утка в лохани с дождевой водой. Скоро к
берегу приблизилась быстроходная шлюпка, управляемая
гребцами в матросской форме, и на прибрежный песок выскочил
коренастый мужчина.
   Поглядев как бы с неодобрением на довольно пеструю толпу
туземцев, мужчина прямо направился к Гудвину, который изо
всех на берегу был самым несомненным англосаксом. Гудвин
вежливо приветствовал его.
   Из дальнейшего разговора выяснилось, что фамилия
новоприбывшего Смит и что прибыл он на яхте. Тощие
биографические данные! Ведь яхта и без того была у всех на
виду, а о том, что фамилия незнакомца Смит, можно было
догадаться по его наружности. Но Гудвину, видавшему виды,
бросилось в глаза несоответствие между Смитом и его яхтой.
У Смита голова была, как пуля, у Смита были тупые и косые
глаза, усы у Смита были, как у бармена, который смешивает в
кабаке коктейли. И если только он не переоделся по прибытии
в здешние воды, он, значит, имел дерзость оскорблять палубу
своей благородной яхты котелком светло-серого цвета,
клетчатым костюмчиком и водевильным галстуком. Люди,
имеющие собственные яхты, обычно находятся в большей
гармонии с ними.
   Было ясно, что у Смита есть какое-то дело, но он не
афишировал себя. Он сказал несколько слов о здешней
местности, заметив, что она точка в точку похожа на картинки
в географии; потом он спросил, где живет консул Соединенных
Штатов. Гудвин указал ему на тряпицу в полосках и звездах,
висевшую над маленьким консульским домиком за апельсинными
деревьями.
   - Вы, несомненно, застанете консула дома, - сказал
Гудвин. - Мистер Джедди чуть не утонул несколько дней
назад, он заплыл слишком далеко во время купания. Доктор
запретил ему пока что выходить из дома.
   Смит пустился вспахивать ногами песок по дороге в
консульство. Его крикливый и пестрый наряд был в жестокой
вражде с мягкими - синими и зелеными-красками тропиков.
   Джедди лежал в гамаке, немного бледный и вялый. В ту
ночь, когда шлюпка "Валгаллы" доставила на берег его
бездыханное тело, доктор Грэгг и другие приятели промучились
над ним два-три часа, чтобы сохранить искру жизни, еще
тлевшую в нем. Бутылка с бесплодным посланием так и
умчалась в море, и созданная ею проблема свелась к простой
задачке на сложение: по правилам арифметики один да один -
два; по правилам романтики - один.
   Существует забавная старинная теория, что у человека
могут быть две души - одна внешняя, которая служит ему
постоянно, и другая внутренняя, которая пробуждается
изредка, но, проснувшись, живет интенсивно и ярко.
Подчиняясь первой, человек бреется, голосует, платит налоги,
содержит семью, покупает в рассрочку мебель и вообще ведет
себя нормально. Но стоит внутренней душе взять верх, и в
один миг тот же человек начинает изливать на свою спутницу
жизни поток яростного отвращения; не успеете вы оглянуться,
как он изменяет свои политические взгляды, наносит
смертельное оскорбление своему лучшему другу, удаляется в
монастырь или в дансинг, исчезает, вешается, или - пишет
стихи и песни, или целует жену, когда она его о том не
просила, или отдает все свои сбережения на борьбу с
каким-нибудь микробом. Потом внешняя душа возвращается, и
перед нами снова наш уравновешенный, спокойный гражданин.
То, что было, это всего лишь бунт Индивидуума против
Порядка; надо было перетряхнуть атомы человека, чтобы дать
им снова осесть на положенных местах.
   У Джедди встряска оказалась не очень серьезной -
всего-навсего прогулка вплавь по теплому морю, погоня за
столь прозаическим предметом, как дрейфующая бутылка. И
теперь он снова стал самим собою. У него на письменном
столе лежало готовое к отправке прошение о скорейшем его
увольнении с должности консула. Бернард Брэнигэн не терпел
отлагательст