ом рое.
     Рыбы по-разному проявляют свое любопытство. Часто мы,  плывя под водой,
круто  оборачиваемся  и  видим  носы  многочисленных  подводных  обитателей,
следующих  за  нами  с  жадным  интересом.  Синагриды  ограничиваются  одним
презрительным  взглядом.   Морской  окунь  решительно  подплывает  вплотную,
изучает нас  и.  уплывает.. Ставриды изображают полное  безразличие,  однако
придвигаются поближе, чтобы удовлетворить свое любопытство.
     Не так ведут себя merou. Все морские судаки - это  школьники морей, они
страшно интересуются  нашими  особами.  Merou  подходит и  рассматривает нас
большими  трогательными глазами, преисполненными недоумения. Merou весит  до
ста фунтов. Нам  удавалось самим поражать острогой merou  весом в  пятьдесят
пять  фунтов,  а  видели  мы  экземпляры  еще  вдвое   больше.  Эта  рыба  -
родственница тропического полиприона,  достигающего пятисот  фунтов. Обитает
merou вблизи берега, в беспокойной мутной воде, на глубине тридцати футов, и
теснится всегда  возле убежищ в скалах, которые защищает с таким  упорством.
Некоторые   из  них  забираются  выше,  селясь  на  глубине   десяти  футов.
Недоверчивые индивидуалисты,  они  редко  выходят  наружу,  весьма  чутки  к
опасности и  доживают до  глубокой старости, осторожно  выглядывая из дверей
своей обители.
     Вместе  с  тем  это самые  любопытные обитатели моря,  каких  мы только
встречали. В  краю непуганых  рыб  merou покидают свои убежища и приплывают.
издалека поглядеть на нас. Они заходят снизу и с ханжеским видом уставляются
нам прямо в лицо  - этакие ангелочки со своими  крыльями-плавниками. В ответ
на  наше  движение они  отскакивают  в сторону и снова занимают удобную  для
наблюдения позицию. Уйдя, наконец, домой,  они продолжают следить за нами из
"дверей" и "окон".
     Часто  вокруг  merou  толпятся  маленькие темные строматеусы с большими
хвостами,  сквозь которые merou смотрят на нас, словно женщины сквозь вуаль.
Мы делаем рывок, и строматеусы рассыпаются, a merou исчезают. На глубине ста
футов рыбы, очевидно, не  связывают нас с надводным миром. В  унылом голубом
полумраке подводных  джунглей вас  принимают  как  своего, и  здешние жители
относятся к  старинному животному, непрерывно  пускающему  пузыри, скорее  с
любопытством, нежели со страхом.
     Merou пожирает все, что только  попадется  в его  здоровенную разинутую
пасть. Осьминог - давай осьминога, причем вместе с камнями,  за которые  тот
цепляется; туда же  отправляется каракатица вместе со своим щитком,  колючий
морской паук, омары, рыбы - все это целиком. Если merou случайно заглатывает
рыболовный крючок, он обычно рвет лесу. Один из добытых Дюма merou  хранил в
желудке два крючка, которые от времени совсем обросли слизью.  Merou успешно
может  потягаться  с хамелеоном. Обычно рыбы эти красно-бурого цвета, но они
умеют маскироваться под мрамор и покрываться темными полосами. Как-то раз мы
увидели совсем белого merou, лежащего плашмя на  песке. Мы  решили, что  это
цвет  смерти  и  разложения, но нет,  призрак вздрогнул,  стал вдруг бурым и
удрал.
     Однажды  мы проплывали  над большой  расщелиной на глубине четырнадцати
саженей. Внезапно наше  внимание привлек вид стайки  молодых merou, фунтов в
двадцать-тридцать весом; мы остановились  и повисли  в воде  на одном месте.
Они подплыли прямо к нам, потом перевернулись и скользнули вниз - совсем как
ребятишки, катающиеся  с горки. В  глубине с десяток более  крупных  родичей
озабоченно совершали какойто маневр. Один из них вдруг стал белым. Остальные
проследовали  мимо него совсем вплотную; один остановился возле  альбиноса и
сам тут же побелел. Затем они потерлись друг  о друга; возможно, происходило
спаривание. Мы не сводили глаз  с непостижимого  видения.  Что  означал весь
этот  церемониал  среди  теряющихся  в  тумане  скал?  Это  было  не   менее
удивительное зрелище,  чем то, которое  наблюдал маленький  Тумай, увидевший
танцующих слонов.
     Merou уже давно занимают особое место в наших подводных наблюдениях, на
правах   старых  добрых  знакомых.  Мы   уверены,  что  могли  бы  приручить
какого-нибудь merou, используя его любопытную натуру.


Глава четырнадцатая. ТАМ, ГДЕ ЛЬЕТСЯ ЗЕЛЕНАЯ КРОВЬ


     Жители  тропиков  с  незапамятных  времен  научились нырять  в  море  и
собирать  его дары,  однако покуда  какой-то сообразительный  полинезиец  не
догадался  вделать  два куска стекла  в водонепроницаемую  оправу, люди были
почти  слепы  под  водой. Хрусталик не умеет  приспособляться  к преломлению
лучей, переходящих из воды в зрачок. Вместо того чтобы ложиться на сетчатку,
фокус  изображения  оказывается за ней,  и человек  видит, все в тумане, как
если бы страдал очень сильной дальнозоркостью.
     Ныряльщик,  у которого глаза  защищены маской, видит под водой предметы
несколько увеличенными.  Они  кажутся  ему  ближе,  чем есть на самом  деле,
примерно на  одну  четверть истинного  расстояния.  Это  явление  связано  с
преломлением  света, проникающего из воды через стекло маски в воздух внутри
нее. Нырнув впервые, я протягивал руку за тем или иным предметом и, к своему
смущению, обнаруживал, что  моя рука коротка: не рука, а какая-то культяпка.
То обстоятельство,  что  вода  играет  роль  увеличительного стекла,  весьма
наруку хвастливым рыболовам.  Шестифутовая акула и  в самом деле  кажется им
девятифутовой.    Требуется    длительный    навык,    чтобы   автоматически
корректировать размеры и расстояние.
     Несколько  раз, ныряя вместе с Дюма,  я незаметно подкрадывался  к нему
сзади, изображая  акулу. Не составляло никакого труда  подобраться вплотную,
оставаясь все время  вне поля  его зрения. Дюма и в самом деле казалось, что
за ним крадется хищница, и он всячески старался  увидеть ее.  Однако я легко
сводил на  нет все  его  уловки,  внимательно  следя за  ним  и  перемещаясь
соответственно  сам. Если человек мог провести  такого искусного пловца, как
Дюма,  то легко представить  себе  зловещие возможности  наделенного толикой
разума подводного людоеда.
     Новый  день  начинается  в  морских  глубинах  очень  слабым изменением
освещенности. Рассвет наверху проникает и в толщу воды, однако восход солнца
не сопровождается  резким  изменением  освещения,  так  как  солнечные  лучи
отражаются от  поверхности моря и  пронизывают  ее только  в  полдень, когда
солнце стоит  над самой головой. По мере проникновения  вглубь  дневной свет
ослабевает до  силы  лунного  или  звездного  освещения  и,  наконец, совсем
гаснет.
     Проникая в  воду,  солнечные лучи  теряют силу  вследствие того, что их
энергия преобразуется в тепло([36 -  В тепло  преобразуется лишь малая часть
света.  В  основном свет ослабевает  вследствие многократного рассеивания]).
Сверх того  свет  рассеивается  взвешенными  в  воде частицами  ила,  песка,
планктона и даже самими молекулами воды. Все эти частицы, подобно пылинкам в
солнечном  луче,  уменьшают  видимость  и  рассеивают  свет,  не  давая  ему
проникнуть в большие глубины.
     В чистой воде  на глубине ста футов уже сравнительно темно, но у самого
дна вдруг становится светлее, так как свет отражается  от  него. Это явление
мы наблюдали, обследуя "Дальтон".
     Даже на глубине трехсот футов - предел ныряльщика с аквалангом - обычно
достаточно света, чтобы можно было работать, а нередко и снимать черно-белые
фотографии. Доктор Вильям Биб([37 - Американский исследователь, опустившийся
в  батисфере на глубину 914  метров. Его книга  есть  в русском переводе]) и
другие  установили, что  дневной свет проникает до  глубины в тысячу пятьсот
футов.
     Прозрачность воды меняется не только  от места к месту, но и  от одного
глубинного  слоя к  другому.  Однажды  мы  ныряли  над  подводной  скалой  в
Средиземном  море. Вода была настолько  мутной, что видимость ограничивалась
несколькими  ярдами. Двумя саженями ниже мы неожиданно обнаружили совершенно
прозрачный слой, в  свою очередь  сменявшийся пятнадцатифутовым пластом воды
молочного оттенка с видимостью примерно  в пять футов. Ниже этого  молока до
самого  дна шла  чистая вода.  В сумеречной,  но абсолютно прозрачной  толще
сновало множество рыб. Мглистый  слой над нами напоминал низко нависшие тучи
в дождливый день.
     Часто,  погружаясь  на  большую  глубину, мы пересекали попеременно  то
мутные, то прозрачные слои,  чередующиеся самым удивительным образом. Больше
того, бывает,  что  прозрачность  одного  и того же слоя меняется  прямо  на
глазах.  Я  видел, как  внезапно  мутнеет  совершенно чистая  вода, хотя  не
наблюдал  какого-либо  заметного  течения;  видел  и столь  же  таинственные
неожиданные прояснения. По нашим  наблюдениям, наиболее мутный слой держится
у поверхности весной и осенью; бывало,  однако,  что в  это же время года мы
обнаруживали этот слой под мощным пластом прозрачной воды.
     Помутнение воды в прибрежных областях может быть,  разумеется,  вызвано
притоком  частиц  речного  ила.  Дальше в  море это явление  обусловливается
главным  образом  присутствием неисчислимого  множества  микроорганизмов.  В
конце весны вода  насыщена  водорослями, крохотными одно- и  многоклеточными
организмами, спорами, икринками, малюсенькими рачками, личинками, шариками и
нитями  живой  слизи.  В  таком "супе" видимость сокращается  до  пятнадцати
футов.  Нырнув  в него, вы рискуете получить  болезненное  раздражение кожи.
Ныряльщик  испытывает  довольно  неприятное  ощущение  от соприкосновения  с
миллионами  крохотных  существ, и  они  способны серьезно повредить  ему. Вы
ощущаете уколы и  сильные  ожоги  в  самых  неожиданных  местах; хуже  всего
достается губам. Хорошо еще, что глаза защищены маской.
     Когда вы читаете описание чарующей  глаз игры красок в волшебной стране
подводных скал, то  речь вдет о глубинах не более двадцати двух футов.  Ниже
этого,  даже  в залитых солнцем прибрежных водах  тропиков, краски более чем
наполовину приглушены. Морская вода действует как голубой фильтр.
     Группа   подводных  изысканий  специально  изучала,  какую  метаморфозу
претерпевают  различные  цвета  под  водой.  Мы  брали  с  собой  таблицы  с
ярко-красными,  голубыми,  желтыми,   зелеными,   пурпуровыми  и  оранжевыми
квадратами, а также шкалу серых тонов от белого до черного и фотографировали
на различной глубине, вплоть до сумеречной зоны. На глубине пятнадцати футов
красный  цвет казался  розовым,  а  на  сороковом футе -  абсолютно  черным.
Одновременно исчезал и оранжевый цвет. На глубине ста двадцати футов  желтый
цвет  начинал  превращаться,  в  зеленый;  здесь  царит   уже  почти  полная
монохроматичность. Ультрафиолетовые лучи  проникают  довольно  глубоко, зато
для  полного поглощения  инфракрасных лучей достаточно буквально  нескольких
дюймов воды.
     Как-то раз мы охотились в  море под уединенными скалами  Ла  Кассадань.
Нырнув на двадцать саженей, Диди подстрелил восьмидесятифунтовую  гигантскую
ставриду. Гарпун прошел сквозь тело позади головы, но не задел позвоночника.
Загарпуненная  рыба  отчаянно  сопротивлялась и  потащила Диди  за  собой на
тридцатифутовом тросе.
     Когда ставрида устремлялась вниз, Диди раскидывал руки и ноги  крестом,
тормозя движение; когда она поднималась кверху, он весь вытягивался и сильно
отталкивался  ластами,  ускоряя  движение.  Казалось, его жертва  никогда не
устанет. Наши запасы воздуха подходили к концу, а она и не думала сдаваться.
Дюма стал подтягиваться все ближе к ставриде по тросу.  Рыба ходила по кругу
с  неослабевающей  скоростью,  и  Дюма  приходилось  приноравливаться  к  ее
движению,  чтобы  не запутаться  в тросе. Наконец  он подобрался вплотную  и
взялся за древко  гарпуна.  Другой рукой  Диди  схватил кинжал и вонзил  его
прямо в сердце рыбины. Кровь брызнула мощным фонтаном.
     Но  кровь была зеленая! Ошеломленный этим зрелищем, я подплыл поближе и
уставился на струю, вместе с  которой из сердца рыбы уходила жизнь. Она была
изумрудного цвета. Мы с Дюма переглянулись в  недоумении. Мы не раз  плавали
среди гигантских  ставрид,  но никогда  не  подозревали, что  у них  зеленая
кровь. Потрясая  гарпуном со своим поразительным трофеем,  Диди направился к
поверхности.  На  глубине  пятидесяти пяти  футов  кровь  стала  коричневой.
Двадцать футов  -  она  уже  розовая;  а на поверхности она растеклась  алым
потоком.
     В другой раз я сильно порезал себе руку на глубине ста пятидесяти футов
- из руки потекла зеленая кровь. В  этот момент я  уже был во власти легкого
опьянения. Мой  захмелевший мозг  истолковал  появление  зеленой  крови, как
ловкий  трюк со  стороны моря. Потом я вспомнил  ставриду и с трудом  убедил
самого себя, что на самом деле у меня красная кровь.
     В  1948  году мы принесли свет в сумеречную зону. В ясный  полдень Дюма
нырнул  в  прозрачную  воду  с  электрической  лампой, которая  по  мощности
равнялась  юпитерам, употребляемым  при киносъемках. От  лампы к поверхности
тянулся провод. Наши глаза  отчетливо различали  голубые очертания предметов
на этой глубине, но нам хотелось увидеть настоящие цвета!
     Диди направил рефлектор на склон рифа на глубине ста пятидесяти футов и
включил свет. Последовал настоящий взрыв красок!
     Луч света  обнаружил ослепительную игру красок,  с преобладанием сочных
оттенков  красного и  оранжевого;  богатство  цветов напоминало  о  картинах
Матисса. Впервые со времени сотворения мира явилось на свет  все великолепие
палитры сумеречной зоны.  Мы плавали кругом,  услаждая  взор этим  зрелищем.
Даже сами рыбы не видели никогда ничего подобного. Почему такая сокровищница
оттенков находится там, где  ее нельзя  увидеть? И почему  преобладающим цве
том  глубин оказался красный,  который  первым  отфильтровывается в  верхних
слоях?  Какие цвета таятся еще глубже, куда никогда не проникает луч света с
поверхности?
     Мы решили снять  цветные  фотографии в голубой  зоне,  начинающейся  на
глубине примерно ста  пятидесяти футов, К  этому  времени  мы уже десять лет
работали   над  черно-белыми  кинофильмами.   Подводная   фотография  вообще
насчитывает гораздо более длительную историю, нежели это может показаться.
     Как-то нам попала  в руки редкая  книга под  названием "La Photographic
Sous-Marine"  ("Подводная фотография"), написанная Луи Бутаном и изданная  в
1900  году. Автор рассказывал о шестилетнем опыте  подводной фотографии в те
времена, когда снимки делали на неудобных мокроколлодионных пластинках. Свои
первые подводные снимки Бутан сделал в заливе Баньюль-сюр-Мэр в 1893 году.
     Тайе  снимал наши первые  фильмы на 9,5-миллиметровую пленку, пользуясь
аппаратом  Пате, заключенным в кожух,  который  он  сам  сделал  из жестяной
банки.  Американец Дж.  Э. Вильяме опередил нас: он  заснял первые подводные
фильмы еще в 1914 году.
     Приступая  к  подводным  съемкам,   мы  не   столкнулись  ни  с  какими
оптическими проблемами. Резкость  получалась  отличная,  хотя мы  определяли
расстояние на глазок. Мы даже забыли о преломлении света при переходе его из
воды в воздух. Однако впоследствии кадры стали получаться нерезкими.  Тот же
оператор,  с  той  же  камерой  никак  не мог добиться четкого  изображения.
Обескураженные неудачей, мы принялись вплотную изучать эту проблему и решили
ее, наконец, причем решение лежало в области психологии, а не оптики. Первое
время мы устанавливали фокус,  исходя из определяемого на глаз расстояния, и
камера  добросовестно   запечатлевала  то,  что   мы  видели.  Но  потом  мы
перемудрили:   стали   автоматически   вносить  поправки  на   рефракцию   и
устанавливать аппарат соответственно. В результате туман на снимках, так как
линза-то  не  делала в  уме  никаких  поправок.  Пришлось  опять  перейти  к
определению  расстояния  так,  как оно представлялось глазу. Мы  снова стали
получать отличные, резкие снимки.
     Подводная киносъемка явилась для нас настоящим откровением. Киноаппарат
послушно  выполнял  все  наши  замыслы.  Мы подвешиваем  аппаратуру  к  двум
полозьям,  которые заканчиваются рукоятками наподобие  автоматических ружей.
Оператор держит все это сооружение  перед  собой,  нацеливаясь на  избранный
объект.  Опора  плотной  водной среды позволяет  осуществить приемы, которые
требуют в киностудии специальных приспособлений, так как на суше киноаппарат
неизбежно будет колебаться, если его просто держать в руках.  Вода позволяет
успешно снимать  наплывом, делать  панорамы  и даже снимать сложные объемные
объекты, на что при обычных условиях потребовалась бы длительная подготовка.
     Мы никогда  не  пользуемся  видоискателем под водой. Камера  направлена
прямо  на  снимаемый  предмет, "залп"  дается  без  всякого  "прицела".  Все
основано  на  координации  положения тела оператора, его  глаз и  съемочного
аппарата.
     Первые фильмы мы снимали при  ярком солнечном освещении на  мелководье.
Погружаясь  все  глубже  с  аквалангом,  мы  убедились,  что  успешно  можем
оперировать с черно-белыми негативами и на больших  глубинах. В 1946 году мы
засняли  на глубине  двухсот  десяти футов при  свете июльского  полуденного
солнца целый фильм,  без искусственной  подсветки.  Выдержка составляла одну
пятидесятую  при  диафрагме 2.  Для  определения выдержки пользовались серой
шкалой. В  1948 году  мы обнаружили, что  можем с успехом  снимать и цветные
фильмы на неожиданно большой глубине; в  то  время  мы делали фильм о работе
ныряльщиков  на Махдийском  корабле,  то  есть на  глубине ста двадцати семи
футов.
     Однако мы ныряли не для того специально,  чтобы  снимать  - мы снимали,
чтобы  запечатлеть  деятелькость  ныряльщика. Большая  часть  заснятых  нами
семидесяти тысяч  футов кинопленки остается в  наших архивах. Без фильма нам
никогда не удалось бы убедить военно-морские власти создать Группу подводных
изысканий.  Фильмы  играют  важную  практическую  роль  в  подготовке  наших
океанографических  экспедиций. Однако, как ни странно,  научным целям  лучше
всего   отвечает  обычная  цветная  фотография.  Проувлекавшись  десять  лет
киносъемкой,  мы восстановили в правах и обычную фотографию,  причем  она во
многих отношениях оказывается сложнее.
     Первые цветные  фото под  водой были сделаны  в 1926 году В. Лонглеем и
Чарльзом  Мартином,  членами   американского  Национального  Географического
Общества.   Они  пользовались  установленным   на  поверхности   магнием   с
рефлектором, который отбрасывал свет на глубину до ста пятидесяти футов.
     Франсуа  Жирардо,  парижский  специалист по  аппаратуре  для  подводных
съемок,  приспособил  по  нашему  заказу  аппарат  "Роллейфлекс"  на  штатив
излюбленного нами  типа с рукоятками.  Поскольку имевшиеся  источники  света
были  слишком  слабы,  если  учесть  их размеры  и  вес,  мы сконструировали
специальный рефлектор с восемью небывало мощными  лампами, каждая из которых
давала  пять  миллионов  люменов. На суше одна  лампа светильника  позволяла
снимать ночью цветные  объекты на расстоянии до пятидесяти футов. В  темноте
морских глубин радиус ее действия ограничивался шестью футами.
     Особый переключатель позволял включать одну, две, четыре или все восемь
ламп   одновременно.   Наибольшая   мощность   достигала   сорока  миллионов
люменов([38 - Люмен -  единица измерения светового потока. Лампа, излучающая
5 миллионов люменов, должна иметь  мощность около 8 тысяч ватт]).  Разве что
только атомная бомба  способна сосредоточить такой яркий свет на столь малом
пространстве.   Но   и   эта  наша   конструкция  обеспечивала   достаточную
освещенность на расстоянии  всего  пятнадцати футов.  Важным качеством  ламп
было  то, что  они выдерживали  давление не хуже нас  самих. Мы назвали свое
изобретение   "экспедиционная   вспышка"  и  погрузились  с   ним  в  пучину
Средиземного моря для цветных съемок.
     Меня сопровождали под водой Жан Бельтран и Жак Эрто;  они несли в руках
рефлекторы,  соединенные