епловые
центры сжигать лишние калории для подогрева верхних  покровов тела. При этом
происходят серьезные нервные реакции. К слову сказать, горячительные напитки
и  алкоголь также  неспособны  восстанавливать  температуру наружных  частей
организма.  Если  мы  иногда  выпиваем  глоток  бренди  после  утомительного
ныряния, то скорее  ради успокоительного  эффекта,  нежели  для того,  чтобы
согреться. Мы установили, что лучший  способ восстановить тепло - залезть  в
горячую ванну или стать между двумя кострами на берегу.
     Мы сделали  интересное  открытие  в  связи  с распространенным  обычаем
смазывать  тело жиром для купания в холодной воде. Жир не держится на  коже.
Вода смывает его, оставляя лишь тонкую пленку, которая не только не защищает
пловца, но, наоборот,  способствует потере тепла. Другое дело,  если бы  жир
можно было впрыскивать под кожу, получая нечто напоминающее теплоизолирующий
подкожный слой у кита.
     В  поисках защиты  от холода  я затратил  немало усилий на изготовление
прорезиненных  костюмов.  В первом из  них  я сильно смахивал на Дон-Кихота.
Следующий костюм  можно было слегка надувать  для  лучшей теплоизоляции,  но
зато он  обеспечивал равновесие  только на одной какой-нибудь  глубине,  и у
меня  почти все  время  уходило на то, чтобы не  дать увлечь  себя  вниз или
вытолкнуть  наверх.  Другим недостатком этого  костюма было  то, что  воздух
стремился собраться  в  ногах, после чего  я  повисал  головой вниз. В конце
концов  нам удалось в  1946 году  разработать конструкцию  костюма,  который
сохранял  постоянство формы и который мы  с тех  пор применяем при нырянии в
холодную воду. Он надувается за счет воздуха, выдыхаемого ныряльщиком из-под
маски. Специальные  клапаны около  головы, кистей и ступней выпускают лишний
воздух  наружу и  обеспечивают стабильность на  любой глубине  и  при  любом
положении тела.  Путешественник  Марсель Ишак  испытал  эффективность  этого
костюма при погружении в море во льдах Гренландии во время недавней полярной
экспедиции Поль Эмиля Виктора. Дюма  создал "демисезонный"  костюм  - легкую
резиновую кофту, которая  позволяет ныряльщику находиться в воде до двадцати
минут, нисколько не сковывая его движений.
     В  первое  время  нас  обуревало тщеславие. В  самом  деле,  едва начав
нырять, мы уже достигли тех же глубин, что ловцы жемчуга и собиратели губок,
ныряющие с детских лет! Правда, в 1939 году  у островов Джерба (Тунис) я был
свидетелем  того, как  шестидесятилетний араб,  собиратель  губок, за две  с
половиной минуты опустился без дыхательного аппарата на глубину ста тридцати
футов; я сам проверил глубину лотом.
     Такие подвиги по  плечу  только отдельным людям. По мере того как голый
ныряльщик  погружается,  одновременно  с  возрастанием  давления  происходит
сжатие его легких.  Человеческие легкие  - это воздушные шары, заключенные в
тонкую клетку, которая буквально прогибается под давлением.  На  глубине ста
футов объем воздуха в легких  уменьшается до  одной четверти первоначального
объема.  Еще глубже изгиб ребер  достигает  предела, грозя  повреждениями  и
переломами.
     Правда,  обычная  глубина, на  которой работают  собиратели  губок,  не
превышает шестидесяти  шести  футов  при  давлении  до  трех  атмосфер,  что
вызывает  сжатие  грудной  клетки  до  одной трети  нормального  объема.  Мы
натренировались нырять на  эту глубину без аппаратов. С помощью привешенного
к поясу груза мы за две минуты опускались на глубину шестидесяти футов. Ниже
двадцати пяти футов  груз становился все  тяжелее сравнительно  с  подъемной
силой грудной клетки, так  что приходилось опасаться неприятных происшествий
из-за того, что груз  усиленно тянул ко дну. Дюма применял  при нырянии  без
аппарата  следующую технику. Он плавал, погрузив лицо  в  воду и дыша  через
трубку.   Завидев  внизу   что-нибудь  интересное,  он  осуществлял  маневр,
получивший  название  coup  de  reins,  дословно  -  "толчок  от  бедер",  в
подражание  китам.  Это  означает,  что  плавающий  на  поверхности  человек
перегибается в пояснице, направляя голову и  корпус вертикально  вниз. Затем
сильным  толчком выбрасывает ноги в воздух и устремляется отвесно в глубину.
Такое "молниеносное" погружение требует наличия хорошо тренированных широких
евстахиевых труб, принимая во внимание очень быстро нарастающее давление.
     Освоение   зоны   собирателей   губок   не   принесло  нам   особенного
удовлетворения: море продолжало  таить в  себе  загадки, которые  все больше
дразнили  наше  воображение.  Нам  хотелось иметь  дыхательные  аппараты  не
столько даже для того, чтобы погружаться еще глубже, сколько для того, чтобы
подольше  оставаться  под водой, иметь  возможность, так  сказать,  "пожить"
немного в этом  новом мире. Мы испытали аппарат Ле Приера - баллон со сжатым
воздухом, прикрепляемый  на груди и дающий постоянный ток  воздуха в надетую
на  лицо маску. Ныряльщик вручную регулирует воздушный поток,  что позволяет
приспосабливаться к давлению и сокращать в  то же  время  расход воздуха.  С
аппаратом Ле Приера мы осуществили наши первые настоящие подводные прогулки.
Однако ограниченный запас  воздуха допускал лишь  кратковременное пребывание
под водой.
     Оружейный мастер крейсера "Сюфрен" сделал  по моим чертежам кислородный
аппарат.  Из  противогазной  коробки,  начиненной  натронной  известью([6  -
Натронная известь - вещество, поглощающее углекислоту, выдыхаемую водолазом.
Очищенный таким образом кислород поступает обратно для дыхания]), небольшого
баллона с кислородом  и  куска шланга он соорудил приспособление,  очищавшее
выдыхаемый воздух путем поглощения углекислого газа щелочью. Оно действовало
автоматически  и  бесшумно, и  с ним можно было плавать.  Плавая на  глубине
двадцати пяти футов  с кислородным  аппаратом, я ощущал неизведанный  дотоле
безмятежный покой.  В полном одиночестве и безмолвии я парил в  стране грез;
море  приняло  меня  как  своего. К  сожалению,  мое  блаженство  продлилось
недолго...
     Услышав, что с кислородом можно нырять безопасно до глубины сорока пяти
футов,  я попросил двух матросов  с "Сюфрена" проследить за мной со  шлюпки,
пока  я  попытаюсь  достичь  "кислородной  границы".   Я  опускался  вглубь,
настроенный на торжественный лад. Морские джунгли приняли меня как своего, в
ответ я решил отказаться от  человеческих  повадок,  сложить ноги  вместе  и
плыть, извиваясь на  манер дельфина. Тайе показывал  нам,  как человек может
плыть на поверхности  моря, не отталкиваясь руками и ногами. Несмотря на ряд
помех  вроде  моей собственной анатомии и  привешенного  к  поясу свинцового
груза, мне удалось перевоплотиться в рыбу.
     Плывя в удивительно прозрачной воде, я увидел в девяноста футах от себя
группу  изящных  серебристо-золотистых  морских  карасей; алые  заплаты жабр
напоминали  нарядные мундиры  бригадиров британской  армии([7  -  Gilthead -
морской  карась,  или  пагр  (Aurata auvata),  обитает в  Черном  море]).  Я
подобрался к  ним довольно  близко.  Несмотря на  мое  перевоплощение,  я не
забывал, что  могу значительно ускорить движение, пустив в ход свои "грудные
плавники".  Мне удалось  загнать  одну из  рыб в  ее  норку. Она встопорщила
грудной плавник и тревожно завертела глазами. Потом приняла смелое решение и
кинулась мне навстречу,  проскочив буквально в нескольких дюймах  от меня. В
это  время  внизу показалась  большая голубая синагрида с  сердитым  ртом  и
враждебными глазами([8 - Blue dentex (bream) - синагрида, или зубан  (Dentex
vulgaris), заходит в Черное море]).  Она  повисла в  воде  на глубине  около
сорока шести футов. Я  двинулся к ней - синагрида  стала отступать, сохраняя
безопасное расстояние.
     Внезапно у меня судорожно задрожали губы и веки, спина выгнулась дугой.
     Отчаянным усилием я отцепил груз и... потерял сознание.
     Матросы  увидели, как мое тело выбросило  наверх,  и  поспешили втащить
меня в лодку.
     После  этого у меня  несколько недель болели  мышцы и затылок. Я решил,
что коробка была заряжена недоброкачественной натронной известью.
     Последующая  зима  прошла  в  упорной  работе  над  усовершенствованием
кислородного аппарата, чтобы исключить возможность повторения судорог. Летом
я  снова направился  к Поркеролям  и нырнул на глубину сорока пяти  футов  с
новым  аппаратом. Судороги напали на  меня настолько  неожиданно,  что я  не
помню, как сбросил груз.  Я чуть  не утонул. С  тех пор у меня пропал всякий
интерес к кислороду.
     Летом  1939  года,  выступая  с  речью на  званом  обеде,  я  доказывал
присутствовавшим, что  в ближайшие десять лет войны не  может быть. А четыре
дня спустя я был на борту своего крейсера, получившего секретное предписание
выступить в западном направлении; придя еще через сутки в  Оран, мы услышали
об объявлении войны.
     Рядом с нами на рейде стоял дивизион английских торпедных катеров. Один
из  них вышел из строя: на  винт намотался толстый стальной трос. В оранском
порту не было своих военно-морских ныряльщиков, и я вызвался  нырнуть, чтобы
установить  характер  повреждения. Меня  не смогло  охладить  даже то, что я
увидел под водой: трос обернулся шесть  раз  вокруг вала и еще несколько раз
вокруг  лопастей.  Я  вызвал   со  своего  корабля   пять   человек  хороших
ныряльщиков, и мы принялись обрубать трос. На это ушло несколько часов, и мы
еле стояли на  ногах,  когда, наконец, вернулись на крейсер. Торпедный катер
смог выйти в море вместе со своим дивизионом,  и когда он проходил мимо нас,
команда его  выстроилась  вдоль борта и прокричала троекратное "ура" в честь
безрассудных французов.
     В этот  день я убедился,  что тяжелая работа под водой  - опасная вещь.
Для таких дел было совершенно необходимо иметь дыхательные аппараты.
     Прошло  несколько  времени.  Я  работал  в  Марселе на  службе  морской
разведки,  действовавшей  против  оккупантов.  Мой  начальник  предложил мне
возобновить подводные эксперименты, поскольку  позволит служба.  Кстати, это
могло  помочь  замаскировать  мою деятельность.  Я  решил  испытать  аппарат
Фернеза,  основанный   на   применении   трубки,  через   которую   поступал
накачиваемый сверху насосом воздух. Трубка проходила к специальному клапану,
выпускавшему воздух в воду. Ныряльщик всасывал необходимый ему  воздух через
мундштук,  один  конец которого  соединялся  с  воздушной  струей.  Это  был
простейший  из  когда-либо сконструированных дыхательных аппаратов.  Правда,
ныряльщик   оставался   связанным  с   поверхностью,   и  половина   воздуха
расходовалась  впустую, но зато  можно  было по  крайней мере обходиться без
предательского кислорода.
     Однажды  на  глубине  сорока  футов  я  полной  грудью  вдыхал  воздух,
подаваемый  насосом  Фернеза,  как вдруг ощутил странный  толчок  в  легких.
Журчанье пузырьков накачиваемого воздуха прекратилось; я немедленно перекрыл
мускульным  усилием  горло, сохраняя в легких остаток воздуха. Потом потянул
трубку  -  она  подалась  безо  всякого сопротивления.  Оказалось,  что  она
переломилась у самой поверхности. Я поплыл к лодке.  Только потом  я  понял,
какая  опасность мне грозила. Не перекрой  я инстинктивно  свой  собственный
"клапан", вода ворвалась бы через трубку под страшным давлением в легкие.
     При испытании изобретений,  когда на карту  поставлена  жизнь, подобные
инциденты  только  увеличивают  стремление  добиться  успеха.  Мы  принялись
изучать меры  защиты против повреждения  трубок.  Как-то раз  Дюма  нырнул с
аппаратом Фернеза на семьдесят пять футов;  я наблюдал за трубкой. Вдруг она
переломилась.  Дюма  оказался  в  западне на  глубине,  где  давление  втрое
превосходит атмосферное. Я перехватил трубку, не  дав  ей  затонуть,  и стал
лихорадочно вытаскивать ее, ожидая самого худшего.
     Снизу чувствовались  какие-то сильные рывки.  Наконец  показался  Дюма,
трясущийся,  с  красным  лицом  и выпученными  глазами,  но живой!  Он  тоже
своевременно задержал воздух, после чего стал  лезть вверх по трубке, как по
канату.
     Мы  продолжали возиться  с этим аппаратом, покуда не добились того, что
он стал  работать  сравнительно  надежно, но зависимость от насоса сковывала
нас, а нам хотелось свободы передвижения.
     Мы  мечтали о самоуправляющемся аппарате,  использующем сжатый  воздух.
Вместо  приспособления  Ле  Приера, связанного  с  необходимостью  выпускать
воздух вручную, мне хотелось иметь автоматическое устройство наподобие того,
что применяется в кислородных масках для высотных  полетов. Я  отправился  в
Париж  в поисках инженера,  который  мог бы  понять, о  чем  идет  речь. Мне
посчастливилось встретить Эмиля  Ганьяна, эксперта по газовому оборудованию,
состоявшего на  службе одной  крупной  международной  корпорации. Это было в
декабре 1942 года.  Я  изложил Эмилю свои требования; он кивнул поощрительно
головой и прервал меня: "Что-нибудь вроде этого? - Он протянул мне маленькую
бакелитовую коробочку. - Это мой клапан  для автоматической  подачи горючего
газа в автомобильный мотор". В то время бензин был дефицитным товаром, и шли
усиленные поиски путей  замены его  газом. "Тут  есть  нечто  общее с  вашей
проблемой", - сказал Эмиль.
     Через несколько  недель наш  первый автоматический регулятор был готов.
Мы избрали  для его опробования  уединенное место на  Марне. Эмиль стоял  на
берегу; я вошел в  воду. Регулятор подавал воздух  в изобилии без каких-либо
усилий  с  моей стороны.  Однако,  как и  в  аппарате  Фернеза,  происходила
расточительная утечка воздуха через выдыхательную трубку  Я попробовал стать
на  голову  - подача воздуха  почти прекратилась. Дышать было нечем. Тогда я
принял горизонтальное положение; воздух стал поступать безотказно. Но как же
мы будем нырять, если регулятор не позволяет плыть вниз головой?
     Обескураженные и разочарованные, мы направились  домой, пытаясь понять,
в  чем дело.  В наших руках  было чудесное изобретение; оно сначала понижало
давление  воздуха со ста пятидесяти до шести атмосфер,  а затем регулировало
его плотность и количество соответственно потребностям дыхания.
     Решение было  найдено  еще  до  того, как мы доехали до Парижа. Когда я
стоял  в  воде в нормальном положении, отверстие  для выдоха оказывалось  на
шесть  дюймов  выше  отверстия  для  вдоха;  создающаяся  разница   давлений
обеспечивала сильный непрерывный ток воздуха. Если же я переворачивался вниз
головой, то  выходное  отверстие  оказывалось  ниже  входного,  ток  воздуха
прерывался. В  горизонтальном положении оба отверстия  находились в условиях
равного давления, и регулятор действовал  безупречно.  Выход оказался весьма
простым: нужно было расположить оба отверстия возможно ближе одно к другому,
с  тем  чтобы  разница  давлений  не   нарушала   тока  воздуха.  Улучшенная
конструкция была испытана в бассейне в Париже и действовала безотказно.


Глава вторая. ГЛУБИННОЕ ОПЬЯНЕНИЕ


     Первое лето  на море с аквалангом прочно  запечатлелось в нашей памяти.
Это было  в 1943 году, в  разгар войны, в оккупированной противником стране,
но мы настолько увлеклись нырянием, что  не обращали  внимания  на необычные
обстоятельства. Мы жили  на  вилле  Барри: Дюма, Тайе с  женой  и  ребенком,
кинооператор  Клод  Хульбрек с женой,  наконец, мы  с  Симоной  и наши  двое
малышей. Часто  гостил  у нас  вместе  с  женой наш  старый  друг Роже Гари,
директор  марсельской фабрики красителей. В глазах оккупантов мы должны были
казаться довольно унылой компанией отдыхающих.
     Не так-то легко было насытить двенадцать голодных ртов. Тайе отправился
в  деревню  и  привез  пятьсот фунтов  сушеных бобов, которые  мы сложили  в
углехранилище  и  ели  на  завтрак,  ленч  и  обед,  лишь изредка  изобретая
что-нибудь для разнообразия. Ныряльщики  тратят больше калорий,  чем рабочие
горячих цехов. Нам  удалось получить рабочие карточки  первой категории, что
давало  нам  несколько граммов масла и сравнительно большой паек хлеба. Мясо
было  редкостью.  Рыбы  мы ели мало,  так  как  рассчитали,  что  при  нашем
ослабленном  состоянии подводная  охота  повлечет  за  собой  больший расход
калорий, нежели сможет возместить наш улов.
     За это  лето мы пятьдесят раз ныряли с аквалангом. Однако чем больше мы
привыкали к нему, тем больше  опасались внезапной  катастрофы. Этому научили
нас неудачи  с  насосом  Фернеза.  Дело  шло слишком  благополучно. Инстинкт
подсказывал нам,  что  невозможно так запросто покорить океан.  Каждый  день
Дюма, Тайе и меня подстерегала в глубинах непредвиденная западня.
     Друзья  на   берегу  выслушивали  наши  отчеты  из  подводного  мира  с
безразличием, приводившим нас в бешенство. Пришлось обратиться к фотографии,
чтобы  иметь  возможность  показать  виденное  нами. Поскольку мы  постоянно
находились под водой в  движении,  мы сразу  же начали с кино. Первой  нашей
съемочной камерой был престарелый "Кинамо",  приобретенный мною за  двадцать
пять  долларов.  Папаша  Хейник,  венгерский  беженец,  изготовил  для  него
замечательную  линзу;  Леон  Веш,  машинист  торпедного  катера  "Марс",   -
водонепроницаемый  футляр.  В  связи  с  военным  временем  было  невозможно
раздобыть тридцатипятимиллиметровую  пленку. Мы  накупили  пятидесятифутовые
катушки ленты к "Лейке" и склеивали ее до нужной длины в темной комнате.
     Одним из мест наших съемок был остров Планье,  лежащий на главном рейде
Марселя: на  этом  острове  находился  знаменитый маяк,  который отступающие
немцы разрушили  в 1944 году.  Около Планье  затонул на предательской  скале
английский пароход  "Дальтон", водоизмещением в пять тысяч  тонн.  Нос судна
лежал на глубине пятидесяти футов, откуда скала спускалась круто вниз.
     Интересна  судьба  этого судна. Будучи зафрахтован греческой компанией,
"Дальтон" вышел  из  Марселя  в сочельник 1928 года  с  грузом свинца. Судно
устремилось  к  маяку Планье, словно москит  к  лампе, врезалось в  остров и
пошло прямиком ко дну. Смотрители маяка спустились по скалам к воде и спасли
всю  команду. Они сообщили  потом, что все спасенные были пьяны, начиная  от
юнги  и  кончая  капитаном.  Праздничное  настроение  одолело  их  всех  без
различия.
     Мы заручились разрешением администрации маяка  и высадились на острове,
привезя  с  собою  акваланги,  остроги,  самострелы,  кинокамеры,  воздушный
компрессор  и  продукты. Служащие маяка жили в постоянном напряжении: каждый
момент могли явиться  немцы, чтобы взорвать маяк, либо  английская подводная
лодка с десантом.
     Мы  спустились  по  каменным ступеням  в воду  и  подплыли  к  бушприту
"Дальтона". Подступ к глубинам здесь затруднялся крутой скалой и  неприятным
ощущением  в  ушах.  Бывает, что  погружение  вниз  головой  вызывает  такое
ощущение, словно вы превратились в забиваемый клин.  Однако стоит  глотнуть,
как давление  на  барабанные  перепонки пропадает и  сразу восстанавливается
хорошее самочувствие.
     Мы проследовали мимо  выступающего  носа и  вдоль искореженных бортов к
покоробившейся  палубе с разинутой  пастью грузового трюма. Затем проникли в
трюм, щуря  глаза, чтобы быстрее  привыкнуть к темноте. Выстланный  песком и
листами железа, трюм напоминал глубокую  шахту; в том месте, где переломился
корпус, зияло громадное  отверстие, открывающее  вид на  морскую  пучину.  Я
повис в темном тоннеле,  наблюдая, как из-за  железных зубцов появляются мои
товарищи. Выпускаемые ими пузырьки воздуха напоминали паровозные дымки.
     В   центре   корабля  переплетение   стальных  конструкций   образовало
своеобразные джунгли, в которых  порхали синагриды. Под разрушенным мостиком
мы  обнаружили  покрытое почти  сплошным  слоем  маленьких  ракушек  главное
рулевое   колесо.  Переборки  были   украшены   геометрическими  узорами   в
соответствии с расположением труб и приборов.
     Мы  находились на  глубине ста  футов,  в еще не изведанной нами  зон