ля лова тунцов,  изобретенная  несколько веков
назад на берегах Эгейского и Адриатического морей и позднее перекочевавшая в
Тунис. Крупноячеистую  вертикальную сеть длиной в одну-две мили  протягивают
от  берега по диагонали  так,  что  она  образует в море четыре  камеры. Эти
камеры служат западней для больших тунцов в период их нереста ранним летом.
     Тунцы  -  кочующие   рыбы;  некоторые   ихтиологи   считают,  что   они
путешествуют  по  всему  свету. Как  бы то ни  было, в  пору  нереста  тунцы
неизменно подходят к берегу, плывя вдоль него  большими косяками, причем они
всегда обращены к суше правым боком. Аристотель, очень неплохой  океанограф,
пришел  к выводу,  что тунец  слеп на левый глаз, и  это мнение до  сих  пор
господствует среди  рыбаков  Средиземноморья([28  -  Тунец  прекрасно  видит
обоими глазами. Утверждение Аристотеля ошибочно так  же, как и то, что тунец
всегда  идет  вдоль берега правым боком]). Что бы ни  заставляло тунцов в их
медовый месяц  идти, обращаясь к берегу правой  стороной,  именно, эта черта
оказывается роковой для них.
     Натолкнувшись  на   мадрагу,  косяк  сворачивает   налево  вдоль  сети,
намереваясь обойти препятствие,  и  попадает прямо  в западню. Рыбаки-арабы,
сидя в лодках, стерегут вход в ловушку и закрывают "дверь", едва вошла рыба.
Тунцы  проходят во  вторую камеру, она тоже запирается,  после  чего  первую
дверь можно открыть для новых пришельцев. Тем временем косяк оказывается уже
в третьем отделении, за которым идет камера  смертников, называемая зловещим
сицилианским  словом  "корпо"   ("трупы").  Шестьдесят  огромных   тунцов  и
несколько  сот бонит  были  загнаны в корпо, когда  мы  прибыли в Сиди-Дауд,
чтобы заснять избиение на цветную пленку.
     Корпо уже  подтянули к берегу.  На  пристани стоял  в  красной  феске и
американских армейских  брюках раис - церемониймейстер и  обер-палач. Вот он
поднял флаг - сигнал к  началу матанца (избиения). Сотни арабов съехались на
своих плоскодонках и  образовали тесный квадрат вокруг корпо. Раиса подвезли
на лодке в центр квадрата. Новый сигнал, и  толпа  рыбаков издала варварский
клич,  после   чего  затянула  старинную  сицилианскую   песню,  традиционно
связанную с матанца. В ритм песне лодочники выбирали сеть.
     Марсель Ишак снимал весь этот спектакль с лодки, находившейся над самым
корпо, в то время как мы с Дюма нырнули в  сетевую камеру, чтобы запечатлеть
подводные кадры.  Погрузившись в  кристально чистую воду, мы не могли видеть
одновременно обеих стен корпо.  Очевидно,  то же самое относилось и к рыбам.
Лишь изредка в поле  нашего зрения попадал метавшийся  в  фисташково-зеленой
воде косяк. Красавицы-рыбы,  весом до  четырехсот фунтов каждая, плавали все
по кругу, против часовой стрелки, в соответствии со  своим обычаем. Рядом  с
их мощными телами сеть казалась  слабой паутинкой, неспособной противостоять
малейшему натиску косяка, однако рыбы даже и не делали попытки прорваться на
волю.  А на поверхности  арабы  продолжали  вытягивать  сеть; стенки  камеры
сужались, и пол поднимался все выше и выше, так что его уже стало видно.
     Жизнь выступила для нас в новом освещении, когда мы  взглянули на нее с
точки зрения несчастных существ, заключенных в корпо. Мы  представляли себе,
каково  это  оказаться в  такой  западне,  обреченным на  столь  трагическую
участь. В этой все уменьшающейся тюрьме только мы с Дюма знали выход, только
нам  было   предначертано   спастись.  Возможно,  нас  обуревала  чрезмерная
сентиментальность, но нам было стыдно. Я был готов схватить нож и  прорезать
косяку выход на свободу.
     Вот  уже камера смертников сократилась  до одной  трети первоначального
размера.  В  ней царила  возбужденная,  нервная атмосфера.  Косяк  метался с
возрастающей быстротой,  но еще  сохранял строй.  Глаза  рыб выражали  почти
человеческий ужас.
     Мое  заключительное  погружение  состоялось  как  раз  перед  тем,  как
лодочники приступили к истреблению. Камера  смертников представляла собой  в
этот  момент зрелище, подобного которому мне никогда не приходилось  видеть.
Обезумевшие   тунцы   и   бониты([29  -   Бонитами   называют  двух   разных
рыб-полосатого тунца (в данном случае речь идет, очевидно, о нем) и пеламиду
(также родственную тунцу). Последняя обитает  и в Черном море]) носились  во
всех  направлениях в  пространстве, которое не превышало  по размеру большую
жилую комнату. Пришел конец инстинкту тунца, определявшему его пристрастие к
правостороннему движению. Рыбы совершенно утратили контроль над собой.
     Мне  приходилось напрягать  всю силу воли, чтобы оставаться под водой с
кинокамерой  среди исступленно метавшихся рыб.  То  и  дело  какой-нибудь из
тунцов  мчался,  как паровоз, прямо на меня,  или  несся  сбоку,  или  летел
наперерез. О  том, чтобы успеть увернуться, не могло быть и речи. В перепуге
я  и  не заметил,  как  истекло мое время,  и  поспешил к поверхности сквозь
мешанину  тел.  На  моем теле не  оказалось  ни малейшей  царапины.  Даже  в
состоянии  полного безумия  рыбины  ухитрялись  огибать  меня,  проносясь  в
нескольких дюймах, так  что  я в худшем  случае чувствовал, как меня  гладит
вихрь воды.
     Но вот сети поднялись  к  самой  поверхности,  и  раис подает последний
сигнал, приподнимая феску и  приветствуя тех, кому предстоит умереть. Рыбаки
обрушили на  рыб удары трезубцами. Вода покраснела от  крови. Для того чтобы
поднять из воды бьющегося и извивающегося, словно огромная заводная игрушка,
тунца,  требовались  одновременные  усилия  пяти-шести  рыбаков.  В   лодках
высились  целые  горы  окровавленных  туш  тунцов  и  бонит.  Наконец  бойня
закончилась,  и  рыбаки  прыгнули в  розовую  воду  корпо  - сполоснуться  и
отдохнуть...


     * * *

     Гигантские  ставриды  скорее, чем  какие-либо  другие рыбы, заслуживают
название морской аристократии. Они ведут вольное существование  на глуби  не
ниже  пятнадцати  саженей,  недосягаемые для сетей  и крючков,  снисходя  до
общения  с земным миром  лишь у далеких мысов, уединенных рифов и затонувших
на  большой глубине  судов. Гигантские ставриды - украшение морей; длинные и
гибкие, сильные и быстрые, с лимонно-желтой полосой вдоль серебристого бока.
Иногда в одиночку, чаще в  стаях, они внезапно появляются в  мире ныряльщика
неведомо откуда и смотрят  на него глазами лани. И разом все  остальные рыбы
превращаются  в  неуклюжую деревенщину. Ставриды - высокомерные космополиты;
встречаясь  на  своем  долгом  пути  от  Сидона  до Геркулесовых  Столпов  с
человеком, они в лучшем случае  приостановятся, чтобы взглянуть на него,  но
чаще всего относятся к нему как к досадной помехе, которую надлежит небрежно
столкнуть со своего пути.
     Мы  видели  их   снизу,  как  бы  на  фоне  неба,  кружившимися  вокруг
теряющегося  во мгле  подводного  пика. Как  и  тунцы,  ставриды  -  крупные
кочующие  хищники. Люди  пытаются заманить их  на крючок ..  или в  сеть, но
безуспешно. Ставрида  настолько  ловко  обходит все  западни, что  рыбаки  и
ученые считают ее редкой рыбой размером  не более трех футов  в длину. Между
тем мы встречали в море гораздо больше гигантских ставрид, чем тунцов, и для
нас экземпляры шестифутовой длины  не редкость. И в  то же время  ставриды -
настолько захватывающее  зрелище,  что  для  нас  каждая  встреча с  ними  -
выдающееся событие.
     Совершенно  безопасна  для  ныряльщиков и  барракуда.  Если не  считать
фантастических небылиц о подводном мире, я не встречал ни одного указания на
то, чтобы барракуда атаковала ныряльщика.  Мы нередко встречались с крупными
барракудами в Красном море, Средиземноморье и в тропической части Атлантики,
и ни одна из них не проявила и намека на агрессивность.
     На самом деле  ныряльщик  слишком занят мыслью,  как  избежать  другое,
действительно опасное морское существо, чтобы думать о барракудах.
     Настоящим,  невыдуманным   бичом  глубин  является  самый  обыкновенный
морской еж, с его  длинными ломкими иглами.  Но и морской еж  не агрессивен;
беда  лишь  в  том, что он  вездесущ. Конечно,  его  малые  размеры не могут
вдохновить воображение создателей мифов о морских чудовищах, но на того, кто
наступил  на морского ежа, он производит достаточно  яркое впечатление. Иглы
глубоко  проникают  сквозь  кожу  и  обламываются. Их  исключительно  трудно
вытащить; к тому  же они могут оказаться  ядовитыми. Мы следили  за морскими
ежами куда внимательнее, чем за барракудами.
     Еще более неприятно столкновение со жгучими  медузами, чьи разноцветные
хрустальные  купола висят  в  воде  наподобие  этаких  небольших мин. Синие,
коричневые, желтые узоры медузы ласкают глаз, однако многие виды ее способны
весьма  чувствительно обстрекать человека. Наиболее распространена и  опасна
сифонофора  "португальский  военный  корабль"  (физалия).   Ее  появление  в
прибрежных  водах  испортило  сезон  не  одному  курортнику. Она плавает  на
поверхности моря, свесив  вниз длинные болтающиеся - и ядовитые! - щупальца.
Мне пришлось как-то нырять около Бермудского архипелага сквозь целую Колонию
этих   особ,   настолько   многочисленную,   что   между  ними  было  трудно
протиснуться.  Очутившись на безопасной  глубине,  я  глянул  вверх и увидел
целый  лес этих  "анчаров",  чьи "кроны" сомкнулись в  почти  сплошной свод.
Между щупальцами сновали мелкие рыбки одного вида, который  явно находится в
особой милости у физалии, так как она никогда их не стрекает.
     Серьезную опасность представляют для  человека в подводном мире "жгучие
кораллы" и актинии, способные причинить долго не заживающие  ожоги. Подобные
ожоги относятся к числу "аллергических явлений([30 - Аллергические явления -
изменение  реакции  организма  на повторное воздействие микробов или ядов. В
данном случае -  на ожоги  ядовитых  актиний  и гидроидов]):  некоторые люди
совершенно  невосприимчивы  к ним,  другие  безболезненно  переносят  первое
прикосновение, зато серьезно страдают при повторном воздействии. Специальные
мази излечивают такие ожоги за несколько часов.
     ...Таковы некоторые из чудовищ, с которыми нам приходилось встречаться.
Если ни  одно из них до  сих пор  не сожрало нас, то, очевидно, лишь потому,
что  они никогда не  читали соответствующих  инструкций, которыми  изобилует
морская демонология.


Глава двенадцатая. НОС К НОСУ С АКУЛОЙ


     Впервые я встретился под водой с акулами  в 1939 году у  острова Джерба
близ берегов Туниса. Это  были внушительные экземпляры восьмифутовой  длины,
отливающие  темной  бронзой.  Они  плавали  попарно  в  сопровождении  свиты
прилипал. При  виде этих  бестий  мне стало как-то  не по  себе, а  нырявшая
вместе со мной Симона была просто в ужасе. Акулы надменно проследовали мимо.
     Джербские  акулы  были все внесены в специальную реестровую книгу.  Эту
книгу я ревниво сохранял до самого  1951 года, пока мы не попали на  Красное
море; здесь акул было  такое множество,  что моя статистика утратила  всякую
цену. Из многочисленных - более ста - встреч с акулами всевозможных видов  я
сделал два вывода: первый -  чем ближе мы  знакомимся с акулами, тем  меньше
знаем о  них, второй - никогда нельзя предугадать заранее, как  поведет себя
акула.
     Человека отделяют от акулы сотни миллионов лет. Акула по-прежнему живет
в мезозойской эре, когда на земле шло горообразование.  За триста  миллионов
лет она изменилась очень незначительно. Время, заставившее других обитателей
моря  пройти  сложную  эволюцию,   почти  не   коснулось  этой  безжалостной
неуязвимой хищницы, этого исконного убийцы, издревле вооруженного для борьбы
за существование.
     Солнечный день  в  открытом  море  между  островами Боавишта  и  Маю  в
архипелаге Зеленого мыса. Атлантический океан обрушивает на торчащий из воды
риф  тяжелые валы, взлетающие вверх высокими  фонтанами. Подобное зрелище не
вызывает у гидрографов особой приязни, и они тщательно отмечают такие места,
чтобы предостеречь мореплавателей. Однако "Эли Монье" тянет именно  к рифам.
Мы бросаем якорь около самой скалы: воды вокруг рифов кишат жизнью. Здесь мы
будем нырять с кренящейся на буйных волнах палубы.
     Судно  немедленно окружили небольшие  акулы.  Команда  забросила в воду
самые  мощные  крючки и  за десять  минут  выловила  десять  акул. Когда  мы
отправились  за  борт  с киноаппаратом,  оставались  невыловленными  еще две
акулы.  Бушующие  волны сомкнулись  над  нашими  головами, и мы увидели, как
хищницы  проглотили  каждая по  крючку и вознеслись на воздух.  На подводных
склонах скалы  приютились вольные  жители  океана,  в  том  числе  несколько
огромных ковровых акул. Три представительницы этого безопасного для человека
вида  мирно  дремали  в  гротах.  Однако  наш  киноаппарат   требовал  более
энергичных  артистов. Дюма и Тайе  проникли  в  гроты  и  подергали  акул за
хвосты.  Те  немедленно проснулись, выскочили  наружу  и скрылись  в голубой
толще воды, добросовестно сыграв свою несложную роль.
     Немного спустя мы увидели еще одну  акулу, в пятнадцать футов длиной. Я
подозвал Диди и сообшил на  языке  жестов, что ему разрешается нарушить  наш
нейтралитет  в  отношении акул и  пустить в  ход свое гарпунное ружье против
этой особы.  Спусковой  механизм  ружья развивал  энергию в  триста  фунтов;
заряжалось  оно  шестифутовым  гарпуном  с  взрывчатым  наконечником.   Дюма
выстрелил    вертикально     вниз    с    расстояния    двенадцати    футов.
Полуторакилограммовый  гарпун вонзился в голову  акулы;  спустя две  секунды
послышался взрыв. Нас основательно тряхнуло, ощущение было не из приятных. А
акула  невозмутимо  продолжала  свой  путь, неся гарпун  в голове  наподобие
флагштока.  Несколько  резких движений, и древко пошло ко дну. Акула поплыла
дальше. Мы поспешили  за  ней, чтобы  увидеть, чем  все  это кончится. Акула
двигалась как ни  в чем не бывало; вот  она  прибавила скорости  и скрылась.
Оставалось только  предположить, что наконечник прошел насквозь и  взорвался
снаружи,  ибо даже акула  не могла  без вреда для  своих внутренних  органов
перенести  взрыв,  который  едва  не  прикончил  нас на  расстоянии,  равном
шестикратной  длине   гарпуна.  Наша  догадка  отнюдь  не  уменьшила  нашего
восхищения  поразительной живучестью акулы, безболезненно перенесшей близкий
взрыв такой силы.
     Как-то раз, заканчивая съемки  спинорогов, мы с Дюма внезапно оцепенели
от ужаса - ощущение неприятное  и на суше, не говоря  уже о  морской стихии.
Открывшееся  нашим  глазам зрелище  заставило  нас остро ощутить, что голому
незащищенному человеку не место в подводном  царстве. В мутной толще воды на
расстоянии  сорока   футов   от  нас  сверкнуло  отливающее   свинцом  брюхо
двадцатипятифутовой Carcharodon carcharias - единственный вид акулы, который
все  специалисты единодушно  считают заядлым людоедом.  Дюма,  выступавший в
роли моей личной охраны, мгновенно очутился рядом со мной. Чудовище медленно
приближалось.  Я  утешался  лишь  тем,  что  баллоны   со  сжатым  воздухом,
привязанные к нашим спинам, заставят хищницу помучиться несварением желудка.
     И тут акула увидела нас. Последовало то,  чего мы меньше всего ожидали:
пораженная  диким ужасом, хищница выбросила облачко  испражнений и мгновенно
улетучилась.
     Дюма поглядел на меня, я на него; затем мы судорожно  расхохотались.  С
этого дня мы прониклись самоуверенностью, которая вылилась в непростительную
беспечность.  Мы позабыли  о  всех мерах  предосторожности и  отказались  от
системы  взаимной  охраны.  Последующие  встречи с  остроносыми,  тигровыми,
сельдевыми  и  тупоносыми акулами  только увеличили наше самомнение: хищницы
неизменно  удирали  от нас. Проведя несколько недель  в архипелаге  Зеленого
мыса,  мы окончательно  уверились в том,  что все  акулы  трусихи.  Они были
настолько  поражены малодушием, что не могли держаться спокойно,  пока мы их
снимали.
     Как-то раз я стоял на мостике,  следя за эхолотом: он чертил рельеф дна
Атлантического океана у побережья Африки  на глубине девяти тысяч футов. Как
обычно,  отражался   дополнительный  слабый  сигнал  от  проницаемого  слоя,
простирающегося на  глубине  тысячи  двухсот футов.  Этот  слой  -  одна  из
удивительных новых  проблем  океанографии,  загадочный  свод,  повисший  над
морским  дном.  Днем он держится на  глубине двухсот-трехсот  саженей, ночью
поднимается  ближе  к  поверхности.  Связь  между колебаниями высоты  слоя и
сменой дня и ночи побудила некоторых ученых предположить, что мы имеем здесь
дело с огромным пластом живых организмов, настолько огромным, что его трудно
себе  вообразить.  Следя  за  таинственными  каракулями  на  бумажной  ленте
эхолота,  я  внезапно  увидел  три отчетливые полоски,  соответствующие трем
расположенным  друг  над  другом  пластам  в  толще  воды.  Я  строил  самые
невероятные  предположения, как вдруг  на  палубе закричали:  "Киты!"  Целое
стадо бутылконосов кружило вокруг "Эли Монье".
     Сквозь прозрачную воду  отчетливо  были  видны массивные темные  туши с
блестящими  круглыми  головами.  Их выпуклые  лбы  действительно  напоминали
формой бутылку. Выйдя на поверхность,  киты пускали к небу высокие фонтаны и
ложились отдыхать. Губы их были  искривлены, словно в застывшей улыбке, края
пасти почти  достигали крошечных глаз,  придавая  чудовищам странно  лукавый
вид. Дюма поспешил на гарпунерскую площадку на носу судна, а я зарядил новую
ленту  в  съемочный  аппарат.  Киты   только  что  снова  нырнули  и  теперь
возвращались  на  поверхность. Один из  них вынырнул футах  в  двенадцати от
Дюма, и  тот метнул гарпун  изо  всех своих  сил. Наконечник вонзился  около
грудного  плавника,  брызнула  кровь.  Кит  стал  медленно  погружаться.  Мы
вытравили с  сотню ярдов троса, привязанного одним концом  к древку гарпуна,
другим к большому бую. Буй  заскользил  по воде;  бутылконос  был загарпунен
надежно. Его приятели  продолжали  невозмутимо покачиваться на волнах вокруг
"Эли Монье".
     Вот древко гарпуна высунулось из воды, потом снова исчезло, исчез  кит,
исчез  и  буй.  Дюма  вооружился  биноклем  и  полез  на  мачту.  Мы  решили
ориентироваться  на остальных китов, предполагая, что они  не оставят в беде
раненого друга.
     Наконец Либера, наш зоркий радист, обнаружил буй, а рядом с ним и кита;
казалось,  он  был  совершенно  невредим, гарпунное  древко торчало,  словно
зубочистка. Дюма выпустил в бутылконоса две разрывные  пули.  Остальные киты
окружили раненого товарища, взбивая хвостами порозовевшую воду. Мы потратили
еще  около часа, прежде чем нам  удалось выловить  буй и закрепить гарпунный
трос на борту судна.
     Берег  скрылся из виду, под килем у нас  было  тысяча  пятьсот  саженей
воды; бутылконосы продолжали нырять вокруг судна и пускать вверх фонтаны. Мы
с  Тайе  решили  тоже нырнуть,  чтобы добраться  по тросу до  тяжелораненого
животного; это был сравнительно небольшой экземпляр.
     Вода была бирюзовая, исключительно прозрачная. Мы последовали за тросом
и  добрались  до  кита. Из пулевых отверстий в  туше  тонкими струйками била
кровь. Я поплыл в  сторону других китов; они задрали хвосты кверху и нырнули
отвесно  вниз.  В этом  заключается  характерное  отличие  бутылконосов  от,
скажем,  дельфинов,  ныряющих  под углом.  Я следовал  за ними на протяжении
примерно  ста футов.  В этот  момент  внизу  проскользнула пятнадцатифутовая
акула, очевидно привлеченная запахом крови.  Где-то в  глубине за  пределами
видимости  простирался  загадочный слой;  в  сторонке  мирно  паслось  стадо
морских великанов;  кругом бродили акулы.  Надо мной  в  серебристом  сиянии
плавал  вокруг умирающего кита Тайе. Я неохотно повернул  обратно  в сторону
судна.
     Выбравшись на палубу,  я сменил дыхательный аппарат и привязал к ноге и
к  поясу по  одной  таблетке уксуснокислой меди.  Считается, что  эта химия,
растворяясь  в воде, отгоняет акул.  Мне нуж