шей.
Таким  образом,  команда  все  время  была  чем-то  занята,  пока  к  ним не
вернулось   хорошее  настроение.  Гарви  же  время  от  времени  доставалось
веревочным  концом  за  то,  что, по словам Длинного Джека, он, "как большая
кошка,  грустит  из-за того, чего нельзя изменить". За эти ужасные дни Гарви
о  многом передумал и поделился своими мыслями с Дэном, который согласился с
ним,  причем  настолько,  что  уже  не  таскал  жареные пирожки, а спрашивал
разрешения у кока.
     Неделю  спустя,  пытаясь загарпунить акулу старым штыком, привязанным к
палке,  мальчики едва не перевернули "Хэтти С". Акула терлась у самого борта
лодки,  выпрашивая  мелкую рыбешку, и им здорово повезло, что они остались в
живых.
     Наконец,  после  долгой  игры  в  жмурки в тумане, наступил день, когда
Диско прокричал в носовой кубрик:
     - Пошевеливайтесь, ребята! В город приехали!


                                 Глава VIII

     Этого  зрелища  Гарви  не  забудет  до  конца своих дней. Солнце только
поднялось  над  горизонтом,  которого  они не видели уже почти неделю, и его
низкие  розовые  лучи  освещали паруса трех рыболовецких флотилий, бросивших
здесь  якорь:  одну  на  севере,  другую  на  западе, а третью на юге. Здесь
собралось  не  меньше  ста шхун самого разного происхождения и конструкций -
вдалеке  даже  стоял  француз  с  прямыми  парусами, - и все они кланялись и
вежливо  приседали  друг  перед  другом.  От  каждой  шхуны, подобно пчелам,
высыпавшим  из  улья, отваливали маленькие лодки, и на мили над волнующимися
водами  разносился  гомон голосов, перестук талей и тросов и шлепанье весел.
По  мере  того  как  поднималось солнце, паруса окрашивались в разные цвета:
черный,  жемчужно-серый  и  белый,  и  в утренней дымке к югу потянулось еще
большее количество лодок.
     Лодки   собирались  группами,  расходились,  снова  сходились  и  опять
разъезжались;  рыбаки перекрикивались, свистели, улюлюкали и пели; вода была
усеяна выброшенным за борт мусором.
     - Это город, - сказал Гарви, - Диско прав. Это настоящий город.
     - Бывают  города  и  поменьше,  -  сказал Диско. - Здесь тысяча человек
собралось,  а  вон  там  -  Вирджин.  -  Он показал на не занятый никем, без
единой лодки, участок зеленоватой воды.
     Шхуна  "Мы  здесь"  обогнула  северную  флотилию,  и  Диско  то  и дело
взмахами  руки приветствовал своих друзей; потом он чисто, как гоночная яхта
в  конце  сезона, бросил якорь в облюбованном месте. Моряки с Отмелей всегда
молча  реагируют на отличное умение управлять шхуной; неудачникам же здорово
достается от насмешек.
     - Самое время для каракатицы, а? - прокричали с "Мэри Хилтон".
     - Соль небось всю замочил? - спросили с "Кинга Филиппа".
     - Эй, Том Плэтт! Приходи сегодня на ужин, - раздалось с "Генри Клея".
     И  так  вопросы  и  ответы  сыпались  без  конца.  Рыбаки  и  до  этого
встречались  в тумане, и нет больших сплетников, чем на рыбацких судах. Они,
кажется,  знали уже все о спасении Гарви и интересовались, оправдывает ли он
уже  свой  хлеб.  Кто  помоложе,  подшучивали  на  Дэном,  который  тоже  не
оставался    в   долгу   и   обзывал   их   всякими   обидными   прозвищами.
Соотечественники  Мануэля  перекрикивались  с  ним  на  его  языке,  и  даже
молчаливый  кок  пришел  в  возбуждение  и  кричал что-то по-гаэльски своему
приятелю, такому же черному, как и он сам.
     Подвесив  к  якорному  канату буек - дно здесь скалистое, и канат могло
перетереть  и  понести  шхуну,  -  они  спустили на воду лодки и подгребли к
большой  группе шхун, стоявших на якоре в миле от них. Шхуны покачивались на
безопасном  расстоянии,  подобно  уткам,  наблюдавшим  за  своим выводком, а
лодки вели себя так, будто были неразумными утятами.
     Когда  они  достигли большого скопления лодок, стукавшихся бортами друг
об  друга,  в  ушах Гарви зазвенело от замечаний о его манере грести. Вокруг
него  гомонили  голоса  на  разных  диалектах  от Лабрадора до Лонг-Айленда,
раздавалась  речь  на  португальском, итальянском, французском, гаэльском, а
то  и на смеси некоторых из них, звучали песни, крики, проклятья, и все это,
казалось,  было обращено к нему одному. Гарви так долго находился в обществе
небольшого  экипажа  "Мы здесь", что почувствовал себя страшно неловко среди
десятков  всевозможных  лиц,  поднимавшихся  и опускавшихся вместе со своими
утлыми  суденышками.  Нежный, дышащий вал, в несколько сот метров от подошвы
до  гребня,  легко  и спокойно поднимал на себе цепочку выкрашенных в разные
цвета  лодок.  Какое-то  мгновенье  они  вырисовывались чудесным контуром на
фоне  горизонта,  а  сидящие в них люди махали руками и кричали. В следующий
момент  открытые  рты, машущие руки и обнаженные по пояс тела исчезали, а на
другом  вале  возникала  новая  цепочка  лиц,  подобно  бумажным  фигуркам в
игрушечном  театре.  Гарви  не  мог  отвести  глаз  от  этого  удивительного
зрелища.
     - Внимание!  -  крикнул  Дэн, потрясая сачком. - Когда я скажу "давай",
ты  погружай  сачок  в  воду. Рыба вот-вот начнет играть. Где мы станем, Том
Плэтт?
     Отталкиваясь,  протискиваясь  и  лавируя,  приветствуя  старых друзей и
отпугивая  давних  недругов,  коммодор Том Плэтт вел свою маленькую флотилию
далеко  в  сторону  от  главного  скопления  лодок,  и тут же три или четыре
рыбака  стали быстро поднимать якоря, намереваясь обойти команду "Мы здесь".
Вдруг  раздался  взрыв  смеха,  когда  одна  из  лодок  с  большой скоростью
сорвалась  с  места,  а  сидевший  в ней человек стал изо всех сил тянуть за
якорный канат.
     - Отпусти   его   малость!  -  заревело  двадцать  глоток.  -  Дай  ему
порезвиться!
     - Что  случилось?  - спросил Гарви, когда эта лодка пронеслась мимо них
к югу. - Разве он не на якоре стоял?
     - Конечно,  на якоре, но удержаться не смог, - ответил Дэн со смехом. -
Это все кит натворил... Давай, Гарв! Пошла! Пошла!
     Вода  вокруг  них  заклубилась  и  потемнела, а потом вдруг зашипела от
массы  серебристых рыбешек, за которыми, как форель в мае, стала выпрыгивать
из  воды  треска,  а  за  треской,  взбурлив воду, показались три или четыре
широких серо-черных спины.
     Тут  все  закричали  и  стали  поднимать якоря, чтобы попасть поближе к
косяку;  кто-то  запутался в снасти соседа и высказал, что у него на душе; в
воздухе  суматошно  замельтешили  сачки,  владельцы  которых  во  весь голос
давали  советы  друг  другу,  а вода все шипела, словно откупоренная бутылка
газировки,  и все - люди, треска и киты - набросились на несчастную рыбешку.
Гарви  чуть  не свалился за борт от удара рукоятки сачка Дэна. Но среди всей
этой  суматохи  он  заметил  и  на  всю жизнь запомнил злобный, внимательный
взгляд  маленьких  глаз  кита - как у слона в цирке, - который плыл по самой
поверхности и, как утверждал потом Гарви, хитро подмигнул ему.
     Три  лодки  стали  жертвой  этих  отчаянных  морских охотников, которые
оттащили  их на полмили в сторону от косяка и только тогда отпустили якорные
канаты.
     Вскоре  косяк  ушел  из этого места, и через пять минут, кроме всплеска
бросаемых  за борт якорей, шлепков о воду трески и стука колотушек, которыми
глушили  рыбу,  вокруг не было слышно ни звука. Рыбалка была чудесная. Гарви
видел,  как  в  глубине  медленно,  небольшими стайками проплывала мерцающая
треска  и  брала,  брала  наживку  без остановки. По закону Отмелей в районе
скалы  Вирджин  или  Восточной  мели на одну лесу разрешалось ставить только
один  крючок,  но  лодки  стояли  здесь  так  близко  друг к другу, что даже
одинарные  лесы  ухитрялись  запутываться,  и скоро Гарви затеял из-за этого
перебранку  сразу с двумя рыбаками: тихим волосатым ньюфаундлендцем и буйным
португальцем.
     Но  по-настоящему  страсти  накалялись,  когда  под  водой запутывалась
якорная  снасть.  Ведь рыбаки бросали якорь там, где им заблагорассудится, и
кружились  вокруг  одной  этой точки. Когда клев ослабевал, каждому хотелось
перебраться  на  другое  место,  но  тут  он  обнаруживал,  что самым тесным
образом  связан  с четырьмя или пятью своими соседями. Рубить чужую снасть -
преступление  неслыханное,  однако в тот день произошло три или четыре таких
случая.  А  потом  Том Плэтт застал за черным делом одного рыбака из Мэйна и
ударом  весла  свалил  его  в воду; точно так же поступил Мануэль с одним из
своих  соотечественников.  И  все-таки  якорный канат Гарви был перерезан, и
Пенна  тоже,  и  их  лодки  использовали  для переброски рыбы на "Мы здесь".
Когда  наступили  сумерки, снова появился косяк мелкой рыбы и снова поднялся
страшный  шум  и  гам.  А  с  темнотой  все  погребли  на  свои шхуны, чтобы
разделывать треску при свете керосиновых ламп, установленных на краю ларей.
     Рыбы  было много, и рыбаки уснули прямо во время разделки. На следующий
день   несколько   лодок   рыбачили  прямо  под  скалой  Вирджин,  и  Гарви,
оказавшийся  среди  них,  с  интересом  разглядывал эту поросшую водорослями
одинокую  скалу,  вершина  которой  отстояла  от  поверхности  моря всего на
двадцать футов.
     Трески  там  было неимоверное количество, и она торжественно проплывала
над  коричневатыми,  словно  сделанными  из  кожи, водорослями. Когда треска
клюет,  она  клюет всем косяком и точно так же прекращает клевать. В полдень
работы  стало  меньше, и лодки начали искать, чем бы развлечься. Вот тут Дэн
и  заметил приближение "Надежды Праги", и когда ее лодки подошли поближе, их
встретили вопросом:
     - Кто самый подлый из всех рыбаков?
     Три сотни голосов радостно ответили:
     - Ник Брэди!
     - Кто стащил фитили от ламп?
     - Ник Брэди! - пропел хор.
     Вообще-то  Ник  Брэди  не  был особенно подлым, но он пользовался такой
репутацией,  и  рыбаки  доводили  его  как могли. Потом обнаружили рыбака со
шхуны  из  Труро,  которого шесть лет назад уличили в том, что он надевал на
леску  пять,  а  то  и шесть крючков - делал "жадину", по выражению рыбаков.
Естественно,  что  его  прозвали  "Жадина  Джим",  и хотя он с тех пор здесь
почти  не  рыбачил,  теперь  ему  досталось за все. Все, как один, закричали
хором:  "Джим! О Джим! О Джим! Жадина Джим!" Все были довольны. А когда один
доморощенный  поэт  - он сочинял эту строчку весь день, а вспоминал о ней не
одну  неделю  -  пропел:  "Кэрри  Питмен" хороша, но не стоит и гроша!", все
решили,  что  им  здорово повезло. А потом досталось и самому поэту, так как
даже  поэтам нельзя прощать их ошибок. Так они перебрали каждую шхуну и едва
ли  не  каждого  рыбака.  Если был где-нибудь плохой и неопрятный кок, лодки
хором  прославляли  и  его и его пищу. Если какая-нибудь шхуна взяла на борт
мало  припасов, об этом тут же становилось известно всему свету. Если кто-то
стащил   у   приятеля   табак,   все   выкрикивали  хором  его  имя,  и  оно
перекатывалось с волны на волну.
     Безошибочные  суждения  Диско,  судно Длинного Джека, которое он продал
несколько  лет  назад,  возлюбленная  Дэна  (о, как кипятился Дэн!), то, как
Пенну  не везло с лодочными якорями, взгляды Солтерса на удобрения, невинные
похождения  Мануэля  и  женская  манера грести Гарви - все перебрали веселые
рыбаки.  А  когда  под  лучами  солнца  лодки  стало  окутывать  серебристым
туманом,  их  голоса  зазвучали  будто  голоса  невидимых  судей,  выносящих
приговор.
     Лодки  перемещались  с  места  на  место,  рыбачили  и перебранивались,
покуда  волна не заставила их отойти на безопасное расстояние друг от друга.
И  тут  кто-то  крикнул,  что  если  так будет продолжаться и дальше, то при
такой   волне   Вирджин,   чего  доброго,  опрокинется.  Какой-то  отчаянный
рыбак-ирландец  со  своим  племянником  решил  показать свою удаль, подтянул
якорь  и  погреб  прямо  на  скалу.  Одни голоса просили их не делать этого,
другие  подзадоривали.  Большой, с гладкой спиной вал пронесся к югу, поднял
лодку  в  туманную высь и бросил ее в страшную, затягивающую пучину, где она
завертелась  вокруг  своего  якоря в одном-двух футах от невидимой скалы. За
свое  хвастовство  они  могли  поплатиться  жизнью,  и  все  затаив  дыхание
наблюдали  за  этой  затеей.  Длинный  Джек  не выдержал, с трудом подгреб к
своему соотечественнику сзади и перерезал его якорный канат.
     - Не слышишь, как бьет? - закричал он. - Убирайся отсюда, пока жив!
     Те  стали  браниться и спорить, а лодку тем временем отнесло в сторону.
В  это же мгновенье следующий вал приостановился, как человек, споткнувшийся
о  ковер.  Послышалось  басовитое  всхлипывание и нарастающий рев, и Вирджин
взметнула  вверх  гору  пенящейся  воды,  белой,  бешеной и ужасной. Тут все
лодки   громко  зааплодировали  Джеку,  а  те  двое  замолкли,  словно  язык
проглотили.
     - Как  красиво!  -  радовался  Дэн, подпрыгивая, как молодой теленок. -
Она  теперь  каждые  полчаса  будет  такое  выделывать, если только волна не
станет побольше. Сколько времени проходит от удара до удара, Том Плэтт?
     - Пятнадцать  минут,  секунда  в секунду... Гарв, тебе довелось увидеть
самую  удивительную штуку на Отмелях. Правда, если бы не Длинный Джек, ты бы
увидел, как тонут люди.
     Оттуда,  где  туман  был  погуще, донеслись радостные возгласы, и шхуны
стали  позванивать  в  свои колокола. Из тумана осторожно выполз нос большой
бригантины,   и   ирландцы  встретили  ее  криками:  "Не  бойся,  подплывай,
дорогуша!"
     - Еще один француз? - удивился Гарви.
     - Где  твои  глаза?  Это судно из Балтиморы. Видишь, идет и сама дрожит
от  страха,  -  ответил Дэн. - Ну и достанется ей от нас! Наверно, ее шкипер
впервые оказался в такой толчее.
     Это  было  черное,  объемистое судно водоизмещением в восемьдесят тонн.
Его  грот был подвязан, а топсель нерешительно хлопал на небольшом ветру. Из
всех   дочерей   моря   бригантина   самое  "женственное  существо",  а  это
долговязое,  нерешительное  создание с белым позолоченным украшением на носу
очень  напоминало  смущенную женщину, приподнявшую свои юбки, чтобы пересечь
грязную  улицу,  и  сопровождаемую  насмешками озорных мальчишек. Примерно в
таком  положении  оказалась  и  бригантина.  Она знала, что находится где-то
поблизости  от скалы Вирджин, услышала рев и поэтому спрашивала, как пройти.
Вот лишь небольшая часть того, что ей пришлось выслушать от рыбаков:
     - Вирджин? Да что ты? Это Ле Хейв в воскресное утро. Иди-ка проспись.
     - Возвращайся  домой,  салага! Возвращайся домой и передай, что скоро и
мы придем.
     Корма  бригантины  погрузилась  в  пузырящуюся воду, и хор из полдюжины
голосов стройно пропел:
     - Ну-ка, Вирджин, поддай ей жару!
     - Ставь все паруса! Спасайся, пока не поздно! Ты как раз над ней.
     - Спускай! Спускай паруса! Все до одного!
     - Всем к помпам!
     - Спускай кливер и действуй баграми!
     Тут  терпение  шкипера  лопнуло,  и  он  дал  волю  своему красноречию.
Мгновенно  все  побросали  рыболовную снасть, чтобы достойно ему ответить, и
шкипер  узнал  много  любопытного о своем судне и о порте, куда оно шло. Его
спросили,  застраховался  ли  он, где он стащил этот якорь, потому что он-де
принадлежал  "Кэрри Питмен"; его шхуну обозвали мусорной шаландой и обвинили
в  том, что она засоряет море и распугивает рыбу; кто-то предложил взять его
на  буксир,  а  счет  за  услуги  представить  жене;  а один нахальный юноша
подгреб к самой корме бригантины, шлепнул по ней ладонью и прокричал:
     - Встряхнись, лошадка!
     Кок  осыпал  его  золой  из  печки,  а тот юноша ответил ему тресковыми
головами.  Команда  бригантины  стала швырять в лодки кусками угля, а рыбаки
пригрозили взять судно на абордаж.
     Если  бы  бригантине  грозила  настоящая опасность, то ее непременно бы
предупредили,  но,  зная,  что  она  находится  далеко  от  скалы, рыбаки не
упускали   возможности  повеселиться.  Их  веселью  пришел  конец,  когда  в
полумиле  от  них  Вирджин  снова  заговорила  в  полный голос, и несчастная
бригантина  поставила все паруса и пошла своей дорогой. Лодки же решили, что
победа осталась за ними.
     Всю  ту  ночь  Вирджин хрипло ревела, а на следующее утро перед глазами
Гарви  предстал  сердитый, клокочущий океан, на белоголовых волнах которого,
мельтеша  мачтами,  качались  шхуны, ждавшие, кто начнет рыбачить первым. До
десяти  часов  на  воду  не  спустилась  ни  одна лодка, и лишь потом пример
подали  братья  Джерральды  с  "Дневного  Светила",  вообразившие, что стало
потише.  Через  минуту  к  ним  присоединились  многие  другие;  Диско Троп,
однако,  заставил  свою  команду  заниматься разделкой. Он не видел смысла в
безрассудстве,  и  к  вечеру,  когда разыгрался шторм, они получили приятную
возможность  принимать у себя промокших незнакомцев, искавших любого убежища
от  шторма.  Мальчики с лампами в руках стояли у блоков, а принимавшие лодки
взрослые  одним  глазом  косились  на набегавшую волну, чтобы в случае нужды
бросить  все  и  спасать  свою  собственную  жизнь.  Из  темноты  то  и дело
доносился  истошный  крик:  "Лодка,  лодка!"  Они  подцепляли  и вытаскивали
сначала  вымокшего  человека,  а потом полузатопленную лодку, и скоро палуба
была  уставлена горками лодок, а на койках уже не оставалось свободных мест.
Пять   раз   за   вахту  Гарви  с  Дэном  приходилось  бросаться  к  гафелю,
привязанному  к  гику, и цепляться руками, ногами, зубами за канаты, рангоут
или  промокшую парусину, чтобы не оказаться за бортом. Одну лодку разнесло в
щепы,  а  ее  седока  волна  швырнула  на  палубу,  раскроив  ему  череп. На
рассвете,  когда  уже  можно  было разглядеть несущиеся белогривые волны, на
палубу   взобрался  посиневший  страшный  человек  с  переломанной  рукой  и
спросил,  не  видели ли они его брата. Во время завтрака за столом оказалось
семь лишних ртов.
     Весь  следующий день шхуны приводили себя в порядок, и капитаны один за
другим  сообщали,  что  их команды в полном составе. Погибли два португальца
да  один старый рыбак из Глостера, но раненых было много. Две шхуны потеряли
якоря,  и  их  унесло  далеко  на  юг  - на три дня плавания. На французском
судне,  у которого "Мы здесь" выменяла табак, умер один член экипажа. Сырым,
мглистым  утром  она  тихо снялась с якоря и с повисшими парусами отплыла на
глубокое  место.  Пользуясь  подзорной трубой, Гарви наблюдал за похоронами.
Он увидел лишь, как за борт опустили продолговатый сверток.
     Никакой  службы они, по-видимому, не служили, и только ночью, когда они
стали  на  якорь,  над  усеянной  звездами  черной водой зазвучала грустная,
похожая на псалом, песня.
     Том  Плэтт  побывал  на  французской  шхуне,  потому  что, объяснил он,
умерший  был, как и он, масоном. Оказалось, что волна бросила несчастного на
бушприт и переломила ему спину.
     Весть  о  гибели  матроса  разнеслась вокруг с быстротой молнии, потому
что,  вопреки  обычаю,  француз  объявил аукцион вещей погибшего - у того не
было  ни друзей, ни родных на берегу, - и все его пожитки были выставлены на
крышке  рубки:  от  красной  шапки  до кожаного пояса с ножом в чехле. Дэн и
Гарви  находились  в  это время в "Хэтти С." над глубиной в двадцать саженей
и,  конечно, не могли пропустить такое зрелище. Они долго гребли к шхуне, и,
немного  потолкавшись среди толпы на борту шхуны, Дэн купил нож с любопытной
бронзовой  ручкой.  Спрыгнув  в  лодку  и  оттолкнувшись в моросящий дождь и
морскую зыбь, они вдруг сообразили, что позабыли о своих лесках.
     - Нам  совсем  не  помешает  согреться,  -  сказал  Дэн,  дрожа в своем
дождевике,  и  они  погребли  в  гущу  белого  тумана,  который, как обычно,
спустился на них без предупреждения.
     - Здесь   чертовски   много  течений,  чтобы  полагаться  на  чутье,  -
продолжал  Дэн.  -  Брось-ка  якорь,  Гарв; половим здесь, пока эта штука не
поднимется.  Нацепи самое большое грузило. На этой глубине и три фунта будет
не много. Видишь, как канат натянулс