верху Безайс видел  ее  волосы,  разделенные  прямым
пробором.
     - Как это глупо, - сказала она, сжав руки и покачиваясь всем  телом.  -
Именно его! Ведь вас было трое?
     - Да.
     - Ну, а сейчас? Он встает?
     - Даже ходит немного.
     Она помолчала, что-то вспоминая.
     - Он совершенно беспомощный?
     - Нет, конечно. Недавно он сам оделся.
     Безайс сидел, ожидая чего-то самого тяжелого. Он обвел глазами комнату,
потрогал себя за ухо и встал.
     - Я пойду, пожалуй, - сказал он, не  глядя  на  нее  и  вертя  шапку  в
руках. - Вот теперь я вам сказал все.
     Он вышел в коридор, натолкнувшись в темноте на впустившую его  женщину,
ощупью отыскал дверь, но потом вернулся снова. Она сидела, прижавшись грудью
к столу.
     - Я забыл дать вам его адрес, - сказал он. - Вы придете сегодня к нему?
     - Я приду завтра.
     Он вышел на улицу и пошел прямо, пока не заметил, что идет  в  обратную
сторону. Тогда он вернулся, прибежал домой и сказал  Матвееву:  "Завтра  она
придет", - потом ушел к себе, лег в носках на  кровать  и  долго  курил.  Он
как-то не выяснил своего отношения к этой истории, и в его голове был полный
беспорядок. Черт знает, что хорошо и что плохо.
     Он думал о Матвееве, о Лизе, о самом себе, и было совершенно непонятно,
чем все это кончится. Одно было ясно - девушки,  как  Лиза,  встречаются  не
каждый день.


ОНА ПЛАКАЛА

     На другой день Матвеев поднялся и, бодро  стуча  костылями,  отправился
просить у Дмитрия Петровича  бритву.  Кое-как  он  побрился  и,  сидя  перед
зеркалом, с удовлетворением рассматривал свою работу.
     Насвистывая, он вернулся к себе в  комнату,  критически  ее  оглядел  и
остался недоволен расстановкой  стульев.  С  полчаса  он  возился,  громыхая
стульями и поправляя оборки на занавеске, но потом устал и сел, тяжело дыша.
Он был в хорошем настроении, и весь мир улыбался ему. Отдохнув, он пришел  в
столовую и стал учить мальчиков играть на гребенке с папиросной бумагой.  Но
потом пришла Александра Васильевна, гребенку  отобрала  и  загнала  Матвеева
обратно в его комнату.
     Пробил час, а Лизы все еще не было. Время текло медленно, и он не знал,
куда  его  девать.  Безайса,  по  обыкновению,  дома  не  было.   Александра
Васильевна  принесла  завтрак,  и  пока  он  ел,  она  стояла  у  дверей   и
расспрашивала, - есть ли у него мать,  сколько  ей  лет  и  правда  ли,  что
большевики и коммунисты - это почти одно и то же. Она жаловалась на то,  что
Варя хочет остричь волосы. Она считала  это  глупостью  и  удивлялась,  кому
может нравиться безволосая женщина.
     Но Лиза все еще не приходила. Когда большие  хриплые  часы  в  столовой
пробили три часа, Матвеев начал беспокоиться. Он взял костыли  и  отправился
бродить по дому, с  тоской  и  недоумением  спрашивая  себя,  что  могло  ее
задержать. Он снова ушел в свою комнату. Там он сидел до вечера, и с  каждым
ударом часов в нем росла уверенность, что она уже не придет.  Ноющая,  точно
зубная боль, тоска поднималась в нем, он начал думать, что с  ней  случилось
какое-то несчастье. Эта мысль была невыносима, и,  когда  пришла  Варя,  ему
хотелось сломать что-нибудь.
     Она села рядом и начала говорить, что  он  должен  больше  есть,  чтобы
пополнеть.
     - Ты скажи, - говорила она, - что  тебе  больше  нравится.  Суп  всегда
остается в тарелке. Хочешь, завтра  сделаем  пирог  с  курицей.  Мама  очень
хорошо его делает.
     Это было самое неподходящее время для разговора о пироге с курицей.
     - Не хочу, - сказал он.
     Он искоса взглянул на нее и заметил,  что  она  завилась.  Лизу,  может
быть, арестовали, - и эти легкомысленные белокурые кудри оскорбили его.
     - Давай говорить о другом, - сказал он сухо.  -  Ты  что-нибудь  хотела
спросить? Ты вечно о кухне разговариваешь, будто на свете больше нет ничего.
     - Нет, это я только так. А я  действительно  хотела  спросить  тебя  об
одной вещи. Я думала об этом весь день: когда будет мировая революция?
     - В среду, - ответил он сердито.
     За последнее время  в  ней  появилась  черта,  которая  его  бесконечно
раздражала. Она старалась говорить об умных вещах: о партии, о  цивилизации,
о древней Греции. Это было беспомощно и смешно.
     - Не старайся казаться умней, чем ты есть на самом деле, -  сказал  он,
помолчав. - Это режет ухо. У  тебя  нет  чувства  меры,  и  ты  слишком  уже
напираешь на разные умные вещи. Держи их про себя.
     Он старался не глядеть на нее.
     - Это просто флирт...  Говори  об  этом  с  Безайсом,  он  будет  очень
доволен. Но даже и флиртовать можно было бы не так тяжеловесно.
     - Почему это флирт?
     - Ну, кокетство. Зачем ты завиваешься?
     - Я больше не буду, - сказала она тихо.
     Он немного смягчился.
     - Ах, Варя, мне сейчас не по себе. Не обращай внимания. Но ты  напрасно
так держишься, это смешно. Неужели ты этого не видишь? Будь глубже и  оставь
это уездное жеманство. Хотя лучше, знаешь, бросим сегодня это, я что-то зол.
Когда придет Безайс, пришли мне его, хорошо?
     - Хорошо, - покорно ответила она, вставая.
     А когда пришел Безайс, он закатил ему скандал. Матвеев спросил,  что  в
городе нового, и когда Безайс ответил, что ничего нового нет, он взбесился.
     - Мне надоело это, Безайс, - начал он  громко,  чувствуя,  что  у  него
дрожат губы. - Это возмутительно, понимаешь ты? Ты изводишь меня. Я  сижу  в
этой проклятой  комнате  и  ничего  не  знаю,  что  делается  кругом.  А  ты
рассказываешь мне всякий вздор. Зачем это? Ты смеешься, что ли? Я не позволю
так обращаться со мной! Скотина!
     Последнее слово он почти крикнул.
     Безайс осторожно присел на кончик стула.
     - Я тут не виноват, старик. Это все доктор. Он сказал, что тебе  нельзя
волноваться, и я старался изо всех сил. Но  теперь  я  вижу,  что  он  умеет
только пачкать йодом и ничего не понимает в нашем деле.
     И он рассказал Матвееву, зачем он уходил по вечерам  и  что  делал.  Он
почувствовал, что хватил слишком и что дальше молчать было  нельзя.  Матвеев
немного утешился и слушал Безайса, не прерывая ни одним словом.
     - Это все хорошо, - сказал он. - Погоди,  я  встану,  и  будем  втыкать
вместе. Ты не слушай докторов, это для баб. Из всех лекарств  я  оставил  бы
только мятные лепешки, - говорят, они помогают против икоты. А больше  я  не
верю ничему. Завтра я выйду на двор посмотреть, что там, в природе, делается
без меня.
     - Ты не выйдешь. Увидят тебя  соседи,  пойдут  разговоры.  Потерпи  еще
немного.
     Матвеев молчал несколько минут, потом смущенно улыбнулся.
     - Она далеко живет отсюда?
     - Кто?
     - Лиза.
     - Нет, не очень. Несколько кварталов.
     - Слушай, тебе опять придется к ней пойти.
     - Когда?
     - Сейчас. Я думаю, с ней что-нибудь случилось. Сам знаешь, какое время.
Вдруг  ее  арестовали?  Видишь  ли,  если  она  что-нибудь   пообещает,   то
обязательно сделает. Безайс, пожалуйста.
     Безайс встал.
     - Хорошо, - сказал он убитым тоном.
     Худшего наказания для него нельзя было придумать. Но  идти  надо  было:
если б он попал в такое положение, Матвеев сделал бы это для него. Он ушел и
пропадал два часа, а когда вернулся, то произошел разговор, о котором  потом
он всегда вспоминал, как о тяжелом  несчастье.  С  этого  дня  он  дал  себе
страшное обещание никогда не ввязываться в чужие дела.
     Он осторожно прошел по темным комнатам, - в  доме  уже  спали.  Матвеев
ждал его, сидя на кровати, и курил папиросу за папиросой.
     - Ты был у нее? - спросил он нетерпеливо.
     - Был, - ответил Безайс. - Все благополучно.
     - Что она говорит?
     - Говорит, что сейчас не может прийти. Придет завтра.
     - Почему?
     - Должно быть, занята чем-нибудь. Я не знаю.
     Матвеев был озадачен.
     - А что она просила мне передать?
     - Что завтра она придет.
     - И больше ничего? Только это?
     - Да, как будто ничего.
     - Вспомни-ка, Безайс, подумай хорошенько. Ты забыл, наверное.
     Это звучало как просьба. Безайс откашлялся и сказал глухо:
     - Ну... просила передать, что ты... милый, конечно.
     - Ага...
     - Что она прямо помирает, так соскучилась.  Знаешь,  разные  эти  бабьи
штуки.
     - Ага...
     - Ну... вот и все.
     - А что обо мне говорила?
     - Да ничего такого особенного не говорила.
     - Она волновалась?
     - Как тебе сказать...
     Он поднял глаза и увидел, что Матвеев бледно  улыбается,  -  точно  его
заставляли.  По  его  лицу  медленно  разлилось  недоумение.  Безайс   хотел
рассказать, какая она передовая, мужественная, но теперь заметил вдруг,  что
Матвееву этого не надо, что он хочет совсем другого.
     - Она плакала, когда ты рассказывал ей об этом?
     Он смотрел на него с надеждой и ожиданием, почти с просьбой,  и  Безайс
не мог этого вынести. Он решил идти напролом. Не все ли равно?
     - Как белуга, - ответил он, твердо и правдиво глядя в лицо Матвееву.  -
Я просил ее перестать, но что же я мог поделать. Они все такие.
     - Честное слово?
     - Ну, разумеется.
     Матвеев откинулся к стене и рассмеялся счастливым смехом.
     - Это изумительная девушка, Безайс, ей-богу! - сказал он  тщеславно.  -
Когда ты узнаешь ее ближе, ты сам это увидишь. Так она плакала?
     - И еще как!
     - Вот дура! Наверное, первый раз в жизни.
     Наступила пауза.
     - А как она тебе понравилась?
     - Да ничего. Подходящая девочка.
     - Правда, хорошенькая?
     - Правда.
     - А где ты с ней встретился?
     - В ее комнате.
     - Та-ак. Какое первое слово она сказала, когда тебя увидела?
     - Сказала "здравствуйте".
     - А ты?
     - Я тоже сказал "здравствуйте".
     - Хм. Она, наверное, была в коричневом платье с крапинками?
     - Нет, в синем и без крапинок.
     Безайс был угрюм, смотрел в пол, но Матвеев не обращал внимания на это.
Его распирало желание разговаривать.
     - Никогда не знаешь своей судьбы, - говорил он,  улыбаясь.  -  Помнишь,
как я старался всучить тебе билет на этот вечер? Каким же я был ослом!  Ведь
не пойди я тогда, я бы с ней и не встретился.  Случайность.  Я  часто  думаю
теперь об этом и благодарен тебе, что ты остался дома. Так  она  тебе  очень
понравилась?
     - Ничего себе.
     - Я так и думал. Черт побери, у меня, наверное, сейчас  очень  дурацкое
лицо?
     - Нет, не очень.
     - Да-а. Так-то вот, старик. Это новая женщина в  полном  смысле  слова.
Когда я разговариваю с Варей, мне  кажется,  будто  я  жую  сено.  Очень  уж
невкусно. Ты не обижаешься? Она  свяжет  тебя  по  рукам  и  ногам  и  будет
стеснять на каждом шагу.
     - По  совести  говоря,  -  ответил  Безайс  с   одному   ему   понятной
насмешкой, - она меня не очень стесняет.
     - Ну, может быть. Каждый получает, что он хочет.  Ты  не  чувствуешь  в
этом  вкуса,  Безайс.  Сойтись,  дать  друг  другу  лучшее,  что  имеешь,  и
разойтись, когда нужно, без всяких сантиментов. Это  чувство  физическое,  и
слова тут ни при чем. Так, значит, она сказала, что завтра придет?
     - Так и сказала.
     Было два часа ночи, - Безайс потушил лампу и ушел.


ОТ ЭТОГО НЕ УМИРАЮТ

     И действительно, на другой день она пришла.
     День был точно стеклянный, весь пропитанный холодным  блеском.  Лед  на
окне был чистого синего цвета, и небо было синее, и снег чуть  голубел,  как
свежее, хрустящее белье. Из форточки в  комнату  клубился  воздух,  поднимая
занавеску. Матвеев оделся, ежась от  холода.  Его  переполняла  нетерпеливая
радость, желание свистеть и щелкать пальцами. Когда  вошел  Безайс,  Матвеев
сказал вдруг:
     - Я решил подарить тебе свой нож.
     Еще минуту назад он не думал о ноже. Эта  мысль  пришла  ему  в  голову
внезапно, когда Безайс отворял дверь.
     - Зачем?
     - Да так.
     - А ты останешься без ножа?
     - Ну что ж. Он мне надоел...
     Нож был с костяной ручкой, в темных ножнах,  замечательно  крепкий.  Он
снял его с офицера под Николаевом и с того времени носил с собой в  кармане.
Им он открывал консервы, чинил карандаши и подрезал ногти.
     Безайс даже покраснел от удовольствия.
     - Странно.
     - Ничего не странно.
     Он вынул нож, подышал на блестящее лезвие и показал Безайсу, как быстро
сходит испарина.
     - Бери на память.
     Потом пришла Варя. Она и Безайс сидели у него  долго,  но  он  перестал
обращать внимание на них и вел себя так, точно их не было  в  комнате,  пока
они не догадались уйти. Он лежал, курил и читал  "Лорда-каторжника",  ничего
не понимая. Так прошло еще  несколько  часов.  С  обостренным  вниманием  он
прислушивался к шагам в столовой, к стуку ножей и тарелок, смертельно боясь,
что на него обрушится Дмитрий Петрович  со  своей  неисчерпаемой  болтовней.
Солнце играло по комнате цветными пятнами.
     Наконец  приотворилась  дверь,  показалось  круглое   лицо   Александры
Васильевны, горевшее нетерпением и любопытством, а за ней Матвеев,  замирая,
увидел знакомую беличью шапку.
     - Вас спрашивает какая-то барышня.
     Он швырнул книгу и попробовал встать, но для этого надо было  добраться
до другого конца  кровати,  где  стояли  костыли.  Празднично  улыбаясь,  он
замахал рукой. У дверей стояла Лиза, и  ее  смуглое  лицо,  порозовевшее  на
морозе, было таким знакомым и милым.
     - Ну, раздевайся! - сказал он. Это было первое  слово,  которое  пришло
ему в голову, и он тотчас пожалел, что произнес его. После того как  они  не
виделись целый месяц, надо было сказать что-то другое.
     Она медленно подошла к нему. Матвеев, улыбаясь, смотрел на  ее  розовое
от холода лицо, на воротник пальто, покрытый  инеем.  Точно  такая  же,  как
тогда в Чите, на вечере, когда он увидел ее в  первый  раз.  Неужели  прошел
только месяц? Он смотрел на нее, вспоминая морозную звездную  ночь,  звонкий
хруст шагов и первые неумелые поцелуи. Но она все еще молчала, и  надо  было
сказать что-нибудь.
     - Как ты меня находишь? Знаешь, ты ни капли не изменилась.
     Она взволнованно провела рукой по щеке.
     - А ты - очень изменился, - ответила она.
     Он вздрогнул от звука ее голоса.
     - Ну, поцелуй меня, - сказал он просительно.
     Она подошла и поцеловала его в губы. На мгновение он  зарылся  лицом  в
холодный воротник ее пальто. Он согласился бы сидеть так хоть целый час,  но
она выпрямилась.
     - Раздевайся, - повторил он, охваченный внутренней теплотой, от которой
покраснели шея и уши. - Что же ты стоишь?
     Она сняла меховую шапку и пальто. Он увидел,  что  она  оделась  именно
так, как тогда, в первую встречу, - в косоворотку  с  вышитым  воротником  и
поясом, в темную юбку с карманами. У него хватило смысла догадаться, что она
оделась так для него, и он снова покраснел.
     - Какая милая комната, - сказала она после минутного молчания.
     - Да, конечно. Отчего это пятно у тебя?
     - Варила суп. Тебе больно сейчас?
     - Нет. Ни капельки.
     - А когда ранили?
     Ему вдруг захотелось рассказать, как это вышло. Как их остановили,  как
рванули кони и понеслись, разбрасывая снег. Мутное  небо,  оглушительные  до
звона в ушах выстрелы и эта нелепая собака, лающая  за  санями,  -  все  это
встало перед ним и на мгновение заслонило комнату и Лизу.  Но  она  перебила
его:
     - Почему ты раньше не прислал за мной?
     - Я хотел сам прийти к тебе, - сказал он, глядя на ее шею и  борясь  со
своими мыслями. - Но они меня не выпускают отсюда... А ты  помнишь,  как  мы
целовались тогда, в коридоре, и нас заметили?
     Она напряженно улыбнулась.
     - У тебя бывает доктор?
     - Время от времени. Сядь немного ближе, хорошо? Тут  такая  скука,  что
прямо выть  хочется.  Ко  мне  ходит  каждый  день  один  старый  лунатик  и
выматывает из меня душу столетними шутками. Ты скучала обо мне?
     - Я страшно беспокоилась.
     - И я тоже. Безайс хороший малый, но он ничего не понимает. Как пень. Я
валяюсь на кровати и целыми днями думаю о  тебе.  Как  она  называлась,  эта
улица, где общежитие, - Аргунская? Но какая ты хорошенькая!
     Она подняла глаза и взглянула в его лицо, сиявшее  счастьем.  Он  очень
похудел, под глазами легла синева. Месяц назад он был совсем другой.
     - А как ты себя сейчас чувствуешь?
     - О, ничего. Через неделю-полторы мы двинем с тобой дальше. Да, я забыл
рассказать тебе смешную вещь... Но можно тебя поцеловать?  Или  об  этом  не
спрашивают?
     Он начал входить во вкус и сожалел, что поцелуи так коротки.
     - Это очень странная штука. Иногда, когда я о чем-нибудь задумываюсь, я
ясно чувствую, как у меня болит палец на  той  ноге,  которую  отрезали.  На
левой.
     - Болит палец? - спросила она со сдержанным ужасом.
     - Я растер его  сапогом,  -  сказал  он  успокоительно.  -  Это  только
кажется. Лиза, дорогая, так ты  беспокоилась?  Глупая!  Что  могло  со  мной
случиться?
     Он запнулся.
     - Хотя случилось, - сказал он, смущенно улыбаясь. - Вот. Но это ничего,
правда? Я еще наделаю делов. Бывает и хуже. Я почти здоров уже.
     - Да?
     - Ну конечно. О, нога мне не мешает. Хочешь, я покажу тебе, как я хожу?
     - Не надо, - быстро сказала она,  но  Матвеев,  снисходительно  смеясь,
взял костыли и поднялся. Он нацелился на окно и с грохотом, стуча костылями,
проковылял до него, повернулся и снова дошел до стула. Она встала.
     - Каково? - спросил он, улыбаясь.
     - Очень хорошо, - ответила она, комкая свою меховую  шапку.  -  Но  мне
пора уже идти, милый.
     Он сел и взглянул на нее снизу вверх.
     - Почему? - спросил он тоном ребенка, у которого отбирают сахарницу.
     - Я выбралась только на минутку, - сказала она, опуская ресницы. -  Мне
обязательно надо быть дома сегодня.
     Когда она говорила - надо, Матвеев сдавался. Он совершенно  не  умел  с
ней спорить.
     - Но ты, может быть, придешь сегодня попозже, когда освободишься?
     Она подошла и мягко обняла его.
     - Не скучай, - шепнула она, целуя его в щеку. - Завтра я приду на  весь
день - обязательно.
     - Нет, в губы, - только и нашелся сказать он.
     Так она стояла рядом с ним, обняв его за голову  и  перебирая  пальцами
волосы, Матвеев торопливо и жадно целовал все, что попадалось, не  разбирая,
с прожорливостью голодного человека, -  шею,  руки,  лицо,  овеянный  нежным
теплом ее тела. Долго ждал он этого дня,  -  в  вагоне,  в  лесу,  в  темных
хабаровских улицах он думал об этих единственных бровях и нежной  ямочке  на
шее.
     Потом он вдруг почувствовал, что она вздрагивает, положив голову ему на
плечо. Это было что-то новое.
     - Лиза, что ты? - спросил он  испуганно,  осторожно  садясь  с  ней  на
кровать.
     Он подождал немного, а потом  решил  начать  прямо  с  того  места,  на
котором остановился, и уже обнял ее за шею. Но она  отвернулась,  и  Матвеев
скользнул губами где-то около уха.
     - Я хочу поговорить с тобой, - сказала она, тяжело дыша.
     Он крепко сжал ее пальцы. Она сидела  к  нему  боком,  и  он  видел  ее
профиль с длинными ресницами.
     - О чем?
     - О наших отношениях.
     Она волновалась - волновалась из-за него! - и  это  наполнило  Матвеева
вульгарной радостью.
     - Говори, говори, - сказал он снисходительно.
     - Вот... сейчас и скажу, - возразила она, тихо отбирая свою руку. - Еще
раз поцелую - и скажу.
     Несколько минут она целовала его с закрытыми глазами, горячо и  быстро,
как его еще не целовал никто и никогда.
     - Ну, вот, - услышал он ее взволнованный голос. - Я хочу...  только  ты
не обидишься, милый? Постарайся меня понять. Наши отношения... они не  могут
быть прежними. Я не поеду с тобой в Приморье.
     Она с облегчением перевела  дыхание,  но  у  нее  не  хватило  мужества
поднять глаза.
     - Ты же сам понимаешь это. Я знаю, ты думаешь сейчас  обо  мне,  что  я
дрянь? Но, дорогой мой, пойми, что я  тоже  мучаюсь.  А  я  могла  бы  и  не
приходить - написать письмо. И все. Я не знаю тольк