апканы, они  двинутся  на  поиски  звериных  троп,  причем
главное внимание будут обращать на волчьи следы.

Глава X. Почему Волк и Мукоки ненавидели волков

     Два раза в течение ночи Родерик просыпался от легкого шума. Это  Мукоки
открывал двери хижины.
     Во второй раз он приподнялся в своих одеялах и, опершись на локти, стал
наблюдать за старым индейцем.
     Ночь была великолепная, и волны лунного света  заливали  стоянку.  Роду
было слышно, как Мукоки кудахчет и ворчит, как бы разговаривая сам с  собою.
В конце концов любопытство одолело Рода, и, завернувшись в одеяло, чтобы  не
чувствовать холода, он присоединился к индейцу на пороге хижины.
     Устремленный кверху взгляд Мукоки, казалось,  терялся  в  пространстве.
Шар луны находился в зените, как раз над хижиной, на небе не было ни единого
облачка, и  поэтому  кругом  было  так  светло,  что  можно  было  отчетливо
различить все предметы на противоположном берегу озера.
     Холод был все так же резок, и Род уже чувствовал  его  укусы  на  своем
лице. Но что могло приковать к себе взгляд Мукоки там, в небесной вышине? Не
красота же ночи? Род недоумевал.
     -- Что случилось, Мукоки? -- спросил он наконец.
     Старый индеец оторвал свой взгляд от неба, поглядел на него и с  минуту
молчал. Какая-то  непонятная  радость  волновала  все  его  существо.  Сияла
радостью каждая черточка его лица.
     -- Волчья ночь! -- прошептал Мукоки.
     И посмотрел в сторону Ваби, который по-прежнему спал.
     Как  тень  скользнул  индеец  к  юному  охотнику.  Род  следил  за  его
движениями, и удивление его росло и росло.
     Вот он наклоняется над Ваби, трясет его за плечо, старается разбудить и
все шепчет и шепчет:
     -- Волчья ночь, волчья ночь!
     Ваби проснулся, присел на койку, а Мукоки уже снова на  пороге  хижины.
Он уже одет, в полном охотничьем снаряжении, ружье в руках.
     Вот он вышел и скользнул в ночь.
     Ваби подошел к Родерику, и оба они смотрели  ему  вслед;  быстро-быстро
темным пятном скользил по льду озера  Мукоки,  потом  поднялся  на  холм  и,
наконец, затерялся в снежной пустыне.
     Род время от времени поглядывал на Ваби... Странно, глаза его  товарища
были так же широко раскрыты и так же напряженно смотрели в одну  точку,  как
только что у старого индейца. В них отражалась какая-то затаенная тревога.
     Молча Ваби подошел к столу, зажег свечу и стал одеваться.
     Потом снова вернулся к выходу, не поборов своей тревоги, и пронзительно
свистнул. На свист ответил унылым воем Волк из своей берлоги.
     Десять, двадцать раз повторил свой свист Ваби,  но  в  ответ  не  несся
свист Мукоки.
     Убедившись, что все ожидания напрасны, Ваби бросился к  озеру,  пересек
его с быстротой, не уступавшей старому индейцу, взобрался на холм, на другой
берег, и  вопросительным  взглядом  окинул  белую,  сверкающую  безбрежность
снежной пустыни, раскинувшейся у его ног.
     Мукоки исчез.
     Ваби вернулся в хижину. Печь, затопленная Родом, шипела.  Он  подсел  к
своему другу и протянул к огню уже посиневшие от холода руки.
     -- Бррр...  Вряд  ли  кто  помянет  добром  такую  ночь,--  сказал  он,
постукивая зубами.
     И вдруг, взглянув на Родерика, захохотал, а тот не знал, как ему  быть,
на лице его отражалась не то растерянность, не то  тревога.  Он  недоумевал,
что такое происходит перед ним.
     --  Скажите,  Род,--  спросил  наконец  Ваби.--  Миннетаки  никогда  не
рассказывала вам об одном исключительном событии из жизни нашего старика?
     -- Нет, ничего особенного. Не больше того, что я знал от вас.
     -- Ну, так слушайте. Однажды, это было, правда, давно,  Мукоки  охватил
приступ, не скажу, безумия, но чего-то в этом роде. Решить определенно,  что
с ним было, я никогда не мог. Быть может, это было  безумие,  быть  может...
нет... не знаю. До сих пор с уверенностью сказать  не  могу.  Но  индейцы  с
нашей фактории утверждают, что это было именно так. Как только дело коснется
волков, Мукоки, по их словам, теряет рассудок...
     -- Когда дело коснется волков?
     -- Да. И на это у него имеются весьма  серьезные  основания.  Случилось
это еще в то время, когда мы с вами только  что  появились  на  свет  божий.
Тогда и  у  Мукоки  была  жена  и  ребенок.  Моя  мать  и  люди  с  фактории
рассказывают, что ребенка своего он любил какой-то страстной  любовью.  Ради
него он забросил охоту, чаще уступал ее другим индейцам,  а  сам  целые  дни
проводил в своей  хижине,  играя  со  своим  "попузом",  обучая  его  всяким
забавным штукам. Если Мукоки случалось отправиться на охоту, он взваливал  к
себе на спину карапуза, который уже подрос и умел орать  во  всю  глотку,  и
тогда Мукоки был счастливейшим из индейцев, хотя  слыл  среди  них  страшным
бедняком.
     Вот однажды он явился к нам с небольшим  свертком  мехов,  и  все  свое
богатство выменял на вещи, предназначенные исключительно для детворы --  так
рассказывала мне мать. Было уже поздно, когда он собрался в обратный путь, а
потому Мукоки решил заночевать у нас.  Не  знаю,  что  задержало  его  и  на
следующий день, только возвращение его домой  отсрочилось  на  целые  сутки.
Жена Мукоки, прождав ею напрасно так долго, стала беспокоиться. Она вскинула
на плечи своего "попуза" и отправилась мужу навстречу...
     Жуткий вой пленного волка прервал на этом месте рассказ Ваби.
     -- Она шла, шла долго, но мужа не повстречала.  Что  произошло  дальше?
Никто так и не узнал. Но люди с фактории говорят, что она, вероятнее  всего,
поскользнулась, упала и, падая, поранила себя. Известно только  одно:  когда
Мукоки на следующий день тронулся в обратный  путь,  он  нашел  на  звериной
тропе ее труп и  труп  ребенка,  наполовину  обглоданный  волками.  С  этого
трагического момента Мукоки  изменился  до  неузнаваемости:  он  забыл  свою
прежнюю лень, стал самым ярым и искусным охотником на волков в нашем округе.
Он оставил свое племя, Поселился у нас в фактории и с тех пор уже не покидал
нас -- ни Миннетаки, ни меня.
     Иногда, но с большими перерывами, когда луна светит, как сейчас,  когда
ночь такая нежная, а мороз трещит, его рассудок как  будто  меркнет...  "Это
волчья ночь", -- говорит он. И тогда никто не  может  ни  удержать  его,  ни
вырвать из него хоть слово. Когда Мукоки охватывает такое настроение,  никто
не смеет следовать за ним. Сегодня ночью он проделает много-много  миль.  Он
будет идти и идти все прямо и прямо, не разбирая дороги, пока его безумию не
наступит никому не ведомый срок. А потом, когда Мукоки  вернется,  он  снова
будет в полном уме, как вы и я.
     Если вы спросите его, откуда  он  явился,  старик  ответит  вам  весьма
туманно, что вышел, мол, посмотреть, нельзя ли где-нибудь пострелять.
     Род слушал с глубоким вниманием. По  мере  того  как  Ваби  развертывал
перед ним ленту трагической жизни Мукоки, он чувствовал, что  им  овладевает
безграничная жалость к старому  индейцу.  Теперь  Мукоки  не  был  для  него
полудикарем, едва прикрытым налетом цивилизации. Это был  родной  ему  брат,
равный ему человек в полном смысле этого слова.
     Рыдания  душили  его.  Пламя  свечи  колебалось  и  временами  освещало
слезинки, которые, сверкая, набегали на глаза.
     -- Ловкость, с которой Мукоки охотится на волков, --продолжал между тем
Ваби, - кажется сверхъестественной В течение двадцати  лет  он  каждый  день
своей жизни только и делал, что думал о волках.
     Он изучил их в мельчайших  подробностях  и  теперь  знает  этого  зверя
лучше, чем все охотники Снежной Пустыни, вместе  взятые.  В  каждый  капкан,
поставленный Мукоки, попадается волк. В этом никто, никто не может поспорить
с ним. Только по следу, оставленному животным, он расскажет вам о  всех  его
повадках,  и,  будьте  уверены,   он   не   ошибется.   Какой-то,   пожалуй,
сверхчеловеческий инстинкт подсказывает  ему,  что  наступающая  ночь  будет
"волчьей ночью". Дуновение ли вечернего воздуха, небо ли, луна  ли,  вид  ли
Снежной Пустыни, вся атмосфера, что ли -- не знаю,  одним  словом,  что,  но
что-то, неуловимое для нас, указывает ему, что в эту именно ночь  рассеянные
по горам и долинам волки соединяются в целые стаи и что восход  застанет  их
на скатах гор, где они будут греться в ярких лучах солнца.
     Если Муки вернется сегодня, завтра вы будете свидетелем редкой охоты...
пожалуй, и на долю нашего Волка придется немало работы.
     Несколько минут прошло в молчании, огонь  шипел  в  печке,  раскаленной
докрасна. Мальчики сидели рядом,  смотрели  в  огонь,  прислушиваясь  к  его
шипению. Род взглянул на часы. Было уже около полуночи. Но никто из  них  не
хотел возобновить прерванный сон.
     -- Наш  Волк  --  зверь,  чрезвычайно  любопытный,--  сказал  Ваби.  --
Конечно, Род, вы можете считать его выродком, раболепной тварью, предателем,
достойным всяческого презрения. Ведь он идет  против  своих  же  собственных
братьев, заманивает их на верную смерть. Но  Волк,  по  правде  сказать,  не
заслуживает таких оскорблений. Как и у Мукоки, у него имеются  свои  причины
поступать таким образом. Звери, как и люди, умеют затаивать в себе  обиды  и
мстить за них. Вы  заметили,  что  у  него  нет  половины  уха?  А  если  вы
запрокинете его голову и проведете рукой по его горлу, вы почувствуете  след
глубокой раны. Погладьте его сзади, ощупайте его кожу под  шерстью  с  левой
стороны, вы найдете дырку величиной с кулак. Мукоки и я, мы извлекли  нашего
Волка из рысьего капкана. В это  время  это  был  еще  слабенький  волчонок,
месяцев шести от роду, как полагал Мукоки. Бедняга был  в  весьма  плачевном
состоянии. Он попал в капкан, бился в нем, был беспомощен  и  беззащитен,  и
вот тут на него напали его милые сородичи, три или четыре волка,  и  надежде
устроить себе лакомый ленч.
     Мы пришли как  раз  вовремя  и  обратили  в  бегство  этих  братоубийц.
Вытащили волчонка из капкана и оставили у себя. Зашили ему  горло  и  зад  и
постепенно приручили к себе. Завтра вечером  вы  увидите,  чему  научил  его
Мукоки и чем он платит людям свой долг.
     Проболтав еще часа два, Род  и  Ваби  затушили  свечу  и  забились  под
одеяло. Род заснул не раньше чем через  час:  все  спрашивал  себя,  где  же
теперь Мукоки, что он делает,  найдет  ли  в  припадке  помутнения  рассудка
обратный путь среди поглотившей его Великой Бетой Пустыни.
     Потом какой-то страшный сон мучил его всю  ночь.  Он  видел,  как  волк
пожирал жену Мукоки и его ребенка. Вдруг вместо них появлялась Миннетаки,  а
волки превращались в вунгов, и вунги бросались на молодую девушку.
     Род освободился от своего кошмара  только  благодаря  пинкам,  которыми
награждал  его  Ваби.  Он  открыл  глаза,  посмотрел  на  своего   приятеля,
укутанного в одеяло, тот показал ему что-то пальцем, и тут он увидел Мукоки.
Он спокойно принимался за чистку картофеля.
     -- Алло, Муки! -- крикнут Род.
     Старый индеец поднял глаза и посмотрел на Рода; на лице он скорчил свою
обычную добродушную гримасу. Не было и следа безумных ночных блужданий.
     Весело потряхивая головой и бодро, как будто он  встал  после  доброго,
освежающего сна, старик готовил утренний завтрак.
     -- Сегодня большой день, добрая охота. Много солнца сегодня. Мы найти в
горах много волки!
     Мальчики сбросили с себя одеяла и стали одеваться.
     -- Когда ты вернулся, Муки? -- спросил Ваби.
     -- Сейчас, -- ответил старик, показывая на печь и  очищенную  картошку,
-- вот растопить печь.
     Ваби  переглянулся  с  Родом,  моргнул  ему  глазом  и,  когда   Мукоки
наклонился над рагу, спросил его:
     -- А что ты делал, Муки, сегодня ночью? Мукоки отвечал:
     -- Большая луна, светлая ночь, можно стрелять, смотреть  капканы,  рысь
на горах. Много волчьих следов. Но я не стрелять.
     Вот и все объяснения относительно  ночного  времяпрепровождения,  каких
мальчики могли добиться от индейца.
     Сели к столу, и, когда Мукоки поднялся, чтобы  прикрыть  печку,  откуда
шел нестерпимый жар, Ваби, толкнув Рода локтем, сказал ему вполголоса:
     -- Вот видите, я был прав. Он, конечно, носился по волчьим тропам.
     Потом он сказал Мукоки:
     --  Как  ты  думаешь,  Муки,  надо  бы  нам  распределить  между  собой
сегодняшнюю работу. Мне кажется, что мы могли бы расставить наши  капканы  в
двух направлениях, если с вашей стороны нет возражений.  Одни  в  восточном,
вдоль этой скалистой цепи гор, образующих бухту. Остальные в северном, вдоль
волнистой линии долины. Какого ты мнения на этот счет?
     -- Хорошо! -- одобрил старый следопыт. -- Вы два пойти на север. Я один
пойти на горы.
     Но Родерик порывисто вскричал:
     -- Нет, нет, Муки! Я пойду в горы с тобой, а Ваби спустится в долину. Я
хочу сопровождать тебя.
     Польщенный предпочтением, оказанным  ему  белолицым  мальчиком,  Мукоки
состроил милую гримасу, закудахтал и стал с большим воодушевлением  излагать
различные планы, созревшие в его голове.
     В конце концов было решено, что в  хижину  они  вернутся  вскоре  после
полудня, так как надо было хорошенько отдохнуть до наступления ночи,  когда,
по уверениям индейца, начнется славная охота на волков.
     Род обратил внимание на то, что пленный волк  не  получил  в  это  утро
никакой пищи. О причине он сейчас же догадался.
     Охотники распределили между собой  капканы.  Они  были  трех  различных
размеров. Пятьдесят штук было маленьких для норок, куниц и  другого  пушного
зверя. Пятнадцать несколько более прочных для лисиц и столько же больших  --
для рыси и волка.
     Ваби нагрузил на себя двадцать штук маленьких, четыре штуки под  лисицу
и столько же больших. Род и Мукоки взвалили на себя остальные.
     Остатки оленины, приманку для зверей, охотники точно  так  же  поделили
между собой.
     Все эти приготовления были закончены еще до зари, и едва стало всходить
солнце на горизонте и подыматься над тайгой, как они пустились в путь.
     День выдался, как предвидел  Мукоки,  солнечный,  яркий,  один  из  тех
прозрачных и безоблачных дней при злом морозе, когда, по верованию индейцев,
великий творец мира лишает  солнца  всю  остальную  часть  вселенной,  чтобы
озарить всем блеском солнечного света их суровую землю.
     Когда они оказались на вершине холма, расположенного против их  хижины,
все трое приостановились, а Род в немом восторге  созерцал  сверкающую  ширь
безграничного простора.
     Род и Мукоки не шли и пяти  минут,  как  индеец  остановился  и  указал
своему спутнику  на  ствол  мертвого  дерева,  упавшего  поперек  маленького
потока. На этом случайном мосту снег был утоптан чьими-то лапками.
     Мукоки внимательно осмотрел их отпечатки и сейчас же скинул свой мешок.
     -- Норка,-- сказал он.
     Он проследил тропку, проложенную зверьком;  она  терялась  под  сучьями
других деревьев, поваленных ветром.
     -- Здесь жить целая семья. Три, может быть, четыре, может  быть,  пять.
Построить здесь "охотничий домик".
     Род еще ни разу не видел,  как  индеец  расставляет  свои  капканы.  На
звериной тропке, несколько в стороне от потока, он построил из веток  норку,
похожую на домик. Потом положил туда кусочек мяса карибу,  а  перед  домиком
поставил свой капкан, тщательно прикрыв его снежком  и  тонкими  ветвями.  В
какие-нибудь двадцать минут Мукоки устроил две подобные  норки  и  расставил
перед ними два капкана.
     Когда они снова пустились в путь, Род спросил Мукоки:
     -- Зачем ты строишь эти маленькие домики?
     Индеец объяснил:
     -- Много снега падать  в  это  время  года.  Строить  домики,  защитить
капканы от снега.  Не  делать  так,  надо  всегда  следить  за  капканами  и
разгребать снег. Когда норка нюхать мясо, тогда входить в домик и попасть  в
западню. Хорошо для маленьких зверей. Нехорошо для рыси.  Когда  рысь  видит
дом, все кружится вокруг, кружится и кружится, а потом уйти.  Рысь  умный  и
хитрый мошенник. Волк и лисица тоже.
     -- Сколько стоит рысь? -- спросил Род.
     --  Пять  долларов,  не  больше.  Семь,  восемь  долларов,  если  очень
прекрасный.
     На протяжении следующей  мили  было  расставлено  еще  шесть  таких  же
капканов. Скалистый хребет, по которому шли охотники, подымался все  выше  и
выше, и в глазах Мукоки вспыхнул огонек и выдавал иные  заботы,  чем  травля
мелких пушистых зверьков. Но шаги становились все медленнее, осторожнее,  и,
когда он обращался к Роду, только шепот просачивался из его губ. Род отвечал
ему тем же тоном.
     Оба время от времени останавливались, взглядом сверлили широкую даль  и
старались найти признаки хоть какой-нибудь жизни. По  дороге  они  поставили
два капкана для лисиц на тропках, которые надавали норы этих зверей.
     Немного дальше в заглохшем ручье, окруженном сбитыми ветром деревьями и
скалистыми глыбами, они открыли следы рыси и расставили два капкана, один  у
входа в русло, другой у выхода. Но и сейчас мысль Мукоки была далеко от этих
операций.
     Они продвигались вперед, между ними было расстояние ярдов в  пятьдесят.
Род старался держаться следов Мукоки и подражать его  осторожным  движениям.
Вдруг юноша услышал  заглушенный  зов  своего  спутника,  он  подзывал  его,
размахивая руками в каком-то диком восторге. Род поспешил  присоединиться  к
нему.
     -- Волк! -- прошептал Мукоки.
     Род заметил в снегу отпечатки чьих-то лап, похожие на след собаки.
     -- Три волка! -- продолжал объяснять  индеец;  ликованию  его  не  было
границ. -- Выйти сегодня  рано  из  берлоги.  Уйти  греться  куда-нибудь  на
солнце, на горы.
     Теперь они шли волчьей тропой. Вскоре они наткнулись на кости  кролика.
К волчьим следам  примешивались  следы  лисицы.  Мукоки  поставил  еще  одну
западню. Затем пошли следы кошки-рыболова, и индеец снова устроил капкан.
     Следы оленей и карибу  перекрещивались  в  различных  направлениях,  но
Мукоки не обращал на них никакого внимания.
     Вскоре присоединились к прежним следам и следы четвертого полка,  потом
пятого, образовалась целая шайка. Через полчаса новая волчья тропа пересекла
под прямым углом ту, по которой  шли  наши  охотники.  Обе  тропы  слипались
вместе и спускались в долину и ее леса. Мукоки трясся от радости.
     -- Множество волков! -- воскликнул он.--  Здесь,  там,  всюду.  Хорошее
место для ночной охоты.
     Скалистый хребет стал  снижаться,  опускаться  в  долину,  где  змейкой
извивался замерзший ручей.
     Признаков зверя становилось все  больше  и  больше,  от  этого  сильнее
билось сердце Рода и волновалась кровь. Местами снег  был  буквально  сметен
копытами оленей.
     Звериные тропы разбегались во все стороны, и клочья  шерсти  висели  на
маленьких соснах, о которые терлись животные.
     Мукоки скользил по снегу как-то странно, точно не касаясь  земли.  Даже
ветви кустарника бесшумно склонились при его приходе, а когда  Род  случайно
наступил своей лыжей на сухую ветку, старый индеец поднял руку к небу в знак
своего возмущения и ужаса.
     Внезапная остановка Мукоки и знак по адресу Рода, последовавший за ней,
известили юношу, что дичь на примете. Индеец насторожился, весь пригнулся и,
когда Род подошел к нему, передал ему  свое  ружье.  Потом  губы  его  почти
беззвучно выдавили только одно слово:
     -- Стрелять!
     Род нервной рукой схватил ружье. Задрожал от  волнения.  На  расстоянии
какой-нибудь сотни ярдов он  увидел  великолепную  лань-самца.  Лань  щипала
ветки орешника, на которых висели  полузасохшие  листья,  пощаженные  зимой.
Несколько дальше виднелись две самки.
     Юноша собрался с силами. Лань стояла к нему боком, вытянув шею, закинув
голову, в прекрасной позе для меткого выстрела. Род прицелился и  выстрелил.
Животное судорожно подпрыгнуло и рухнуло на снег.
     Пока Род восхищался меткостью своего выстрела, Мукоки быстро подобрался
к убитой дичи.
     Когда мальчик подошел, он застал индейца склоненным над еще  трепещущим
животным. В руках он держа