ь.
     Потом Ваби рассказал  старому  проводнику  о  событиях  дня.  Он  снова
повторил, как они с Родом, в глубине леса, на расстоянии нескольких миль  от
озера, приняли приглашение троих индейцев и как стали жертвой предательского
нападения. Нападение было столь быстро  и  столь  неожиданно,  что  один  из
индейцев имел  полную  возможность  сразу  же  удрать  с  ружьем  Рода,  его
патронташем и револьвером. В схватке, которая завязалась, Ваби был  повержен
наземь двумя остальными индейцами, и именно тогда-то, придя ему  на  помощь,
Род получил два жестоких удара не то палкой, не то ружейным прикладом. Целью
нападавших было завладеть ружьем Ваби, как они это сделали с ружьем Рода. Но
мальчик вцепился в него крепко, и ничто не заставило бы его выпустить из рук
свое оружие. Видя это, оба индейца после короткой борьбы быстро  скрылись  в
зарослях, удовлетворившись своей первой добычей.
     -- Я  думаю,--закончил  Ваби,--  что  это  люди  племени  Вунга.  Но  я
спрашиваю себя, почему они с самого начала не убили нас, ведь это так  легко
было сделать. Казалось, что они это и имеют в виду. Может быть, они  боялись
мести наших...
     Ваби умолк, и в глазах его отразилась внутренняя тревога.
     Тогда наступила очередь Мукоки рассказать обо всем, что случилось с ним
за день, и об оставленной неведомыми охотниками части убитого ими карибу.
     -- Любопытная история,--сказал Ваби.--Не думаю, чтобы это были те самые
индейцы, которых встретили мы. Но ручаюсь головой, что они принадлежат к той
же шайке. Надо полагать, что Вунга имеет в этих краях одно из своих  обычных
пристанищ. Мы попали в осиное гнездо. Самое  лучшее,  что  мы  теперь  можем
сделать, эго как можно скорее выбраться из этой области.
     -- Мы послужили бы для них великолепной мишенью,-- подтвердил Род.
     В самом деле, устроившись вначале в конусе тени,  отбрасываемой  горой,
они были теперь, когда луна поднялась выше, освещены яркими  лучами  ночного
светила, тогда как другой берег руки, напротив, был погружен во мрак.
     Тем временем послышался слабый звук, как  будто  кто-то  задел  снаружи
ветки их хижины. За ним последовало странное фырканье, а потом глухой стон.
     -- Молчите и слушайте,--  приказал  Ваби  приглушенным  голосом.  И  он
раздвинул сосновые ветки, проделал небольшое отверстие и просунул через него
голову.
     -- Олла, Волк!  --  прошептал  он  чуть  слышно.--  Что  там  такое?  В
нескольких шагах от хижины к  одному  из  кустов  было  привязано  худощавое
животное, которое смутно напоминало собаку. Оно вытянулось  вперед,  мускулы
ног были напряжены, уши настороже.
     Присмотревшись к нему ближе, можно  было  заметить,  что  это  была  не
собака, а взрослый волк, самый настоящий волк. Взятый в плен еще  детенышем,
он получил воспитание подлинной собаки, но дикий инстинкт никогда не покидал
его. Если бы оборвалась привязь, которая его удерживала, если бы его ошейник
соскользнул с шеи, волк одним прыжком очутился бы в лесу и  присоединился  к
стае своих собратьев.
     Но пока что волк был здесь. Он  дергал  за  веревку  и  с  полуоткрытой
пастью прислушивался к чему-то, подняв кверху морду.
     -- Совершенно ясно, что-то происходит недалеко отсюда,--  сказал  Ваби,
просовывая голову обратно в хижину.-- Что ты об этом думаешь, Муки?
     Протяжный и заунывный вой пленного волка прервал его слога.
     Мукоки встал с быстротой кошки и, вскинув ружье  на  руку,  выскользнул
наружу. Родерик не испугался и продолжал лежать, а Ваби, взяв второе  ружье,
последовал за Мукоки.
     -- Оставайтесь здесь  и  лежите  спокойно,--  сказал  он  тихо.--  Ваша
постель в тени, и пуля не может попасть в  вас.  По  всей  вероятности,  это
просто какое-нибудь животное, напавшее случайно на нашу стоянку. Но все-таки
осторожность требует, чтобы мы убедились в этом.
     Десять минут спустя Ваби показался снова.
     -- Ложная тревога,-- сказал он,  весело  смеясь.--  Эта  первая  оленья
туша, на которую вчера наткнулся Муки,  привлекла,  как  он  и  предполагал,
нескольких волков. Наш волк почуял своих  сородичей  и  пришел  в  волнение.
Капканы, расставленные Муки, без сомнения, снабдят нас первыми скальпами.
     -- А где Муки?
     -- Для большей безопасности он держит караул снаружи и останется там до
полуночи. А потом я пойду сменить его. Надо остерегаться вунгов.
     Род повернулся не без труда на своем ложе.
     -- А завтра? -- спросил он.
     -- Завтра мы отправимся восвояси, дорогой дружище.  Если  только  вы  в
состоянии будете передвигаться... Еще два-три дня мы  будем  подниматься  по
течению Омбакики и только тогда устроим более основательную стоянку.  Завтра
рано утром вы сможете отправиться  в  путь  вместе  с  Муки,  держась  этого
направления.
     -- А вы? -- спросил Род опечаленным голосом.
     -- Я? О, я, прежде всего вернусь обратно, чтобы подобрать  скальпы  тех
волков, которых мы с вами убили. Они стоят по меньшей мере вашего  месячного
жалованья. А теперь повернемся-ка на другой бок. Покойной ночи, Род, и спите
крепко. Вам придется завтра подняться спозаранку.
     Оба мальчика, истощенные событиями этого длинного и драматического дня,
не замедлили погрузиться в глубокий сон. И, когда наступила полночь,  верный
Мукоки не пошел будить Ваби, чтобы он сменил его на карауле. Часы  проходили
за часами, а он и не думал отлучаться со своего  поста.  Потом,  при  первых
проблесках дня, он стал раздувать пламя костра, пока оно не ожило, и, собрав
горячие уголья, занялся приготовлением завтрака.
     Когда Ваби проснулся, он застал его на корточках за этим занятием,
     -- Я никогда не думал,-- сказал он, и его доброе лицо  залилось  легкой
краской смущения,-- что ты сыграешь со мной такую штуку, Муки.  Конечно,  ты
очень добр ко мне, но когда же  ты  перестанешь  смотреть  на  меня  как  на
маленького мальчика, мой старый друг?
     Его рука ласково легла на плечо  Мукоки,  и  старый  охотник,  повернув
голову, взглянул на него счастливым взглядом. Довольное выражение  появилось
на его суровом, морщинистом от  долгих  лет,  проведенных  в  Великой  Белой
Пустыне, лице, изъеденном непогодами и бурями, как дубленая  кожа.  Ведь  он
первый на своих плечах таскал маленького Ваби по рощам и  лесам.  Он  первый
научил его играм и заботился о нем, когда тот был еще совсем крошкой,  и  он
же приобщил его к нравам и обычаям Пустыни. Когда  Ваби  отослали  в  школу,
никто не страдал от этой разлуки так, как старый  индеец,  если  не  считать
маленькой Миннетаки. Для обоих детей он был  вторым  отцом,  одновременно  и
сторожем и товарищем, внимательным и  молчаливым.  Прикосновение  руки  Ваби
было  для  него  вполне   достаточным   вознаграждением   за   долгие   часы
бодрствования, и он выразил свою радость двумя или тремя глухими  ворчливыми
звуками.
     -- Вы иметь худой день,-- сказал он.-- Много устать. Мне  быть  здоров.
Не спать для меня лучше спать.
     Он поднялся на ноги и протянул Ваби длинную вилку,  с  помощью  которой
переворачивал мясо на угольях.
     -- Вы делать это,-- прибавил он.--  Я  пойти  посмотреть  капканы.  Род
также проснулся. Он слышал конец разговора и крикнул из хижины:
     -- Подожди меня минутку, Мукоки. Я пойду с тобой. Если ты поймал волка,
я хочу посмотреть на него.
     -- Конечно же я поймать волка,-- проворчал Мукоки. Родерик не  замедлил
явиться, совершенно одетый и с лицом гораздо  более  свежим,  чем  когда  он
лежал. Он потянулся перед огнем, вытянул одну руку, потом другую, поморщился
от боли и сообщил своим компаньонам, что чувствует себя лучше, чем когда  бы
то ни было, если не считать довольно  сильной  боли  в  левой  руке.  Короче
говоря, он опять стал самим собой, как выразился Ваби.
     Итак, они отправились вместе с  Мукоки  вдоль  реки,  подвигаясь  очень
медленно и с предосторожностями. Утро  было  серое  и  хмурое,  и  время  от
времени начинали летать большие хлопья снега, верный  признак  того,  что  к
концу дня должна была разыграться новая снежная метель.
     Капканы Мукоки были не очень далеко. Громкое ворчание,  которое  должно
было означать удовольствие, вырвалось из груди индейца, и он ускорил шаги.
     Род скоро догнал его. Черная масса лежала перед ним на снегу.
     -- Есть! -- воскликнул индеец.
     Увидев,  что  они  подошли,  черная  масса  ожила.  Она  стала  биться,
задыхаясь в судорогах агонии. Мукоки осмотрел свою добычу.
     -- Волчица! -- воскликнул он.
     Взяв в руки топор, который он захватил с собой,  Мукоки  приблизился  к
животному, распростертому перед ним.
     Род мог теперь видеть, что один из больших  стальных  зажимов  захватил
переднюю лапу зверя, а  второй  погрузил  свои  зубья  в  его  заднюю  лапу.
Захваченный таким образом пленник не мог ничего сделать для своей  защиты  и
лежал молчаливый и  испуганный,  в  мрачном  спокойствии  обнажив  блестящую
полосу своих белых зубов. Глаза  его  лихорадочно  сверкали  от  боли  и  от
бессильной ярости, и, когда индеец занес руку,  чтобы  нанести  удар,  дрожь
ужаса сотрясла все его тело.
     Это было страшное зрелище, и Род почувствовал, как  в  нем  поднимается
волна жалости, но в ту же минуту он вспомнил об опасности,  которой  избежал
накануне, и о своем стремительном бегстве от волчьей стаи.
     Двумя или тремя быстрыми ударами Мукоки прикончил  животное.  Потом,  с
ловкостью, характерной для его расы, он вытащил нож  и  решительным  взмахом
надрезал кожу вокруг головы  волчицы,  пройдя  как  раз  под  ушами.  Легкое
встряхивание сверху вниз, потом снизу вверх, потом вправо, влево -- и скальп
отделился.
     Это было сделано так искусно, что Род, сам не сознавая, что говорит, не
мог удержаться от восклицания:
     -- Ты так же скальпируешь и людей, Муки?
     Старый индеец поднял глаза, посмотрел на него пристально одно мгновенье
и широко раздвинул свои челюсти. Раздался какой-то звук,  который  Роду  уже
приходилось слышать и который у Мукоки больше всего походил на смех, на  тот
смех, каким смеются обыкновенные люди. Действительно, обычно,  когда  Мукоки
хотел смеяться, он издавал звук, которому  не  было  названия,  нечто  вроде
кудахтанья; ни Род, ни Ваби никак не могли  научиться  подражать  ему,  хотя
очень старались в течение целого месяца. Но на этот раз веселость  его  была
беспредельна.
     -- Никогда не скальпировать белых.  Мой  отец  делать  это,  когда  был
молодой. Никогда не делать потом. Я никогда.
     И  смех  его,  снова  перешедший  в  гортань,  превратился  в   обычное
кудахтанье, которое еще продолжалось, когда оба спутника подошли к стоянке.
     Не больше десяти минут употребили они на сборы  и  на  легкий  завтрак.
Начинался сильный снег. Отправившись  немедленно  в  путь,  они  могли  быть
уверены, что следы их будут сейчас же заметены. А это было  наилучшее,  чего
только можно желать, поскольку речь шла о возможном преследовании вунгами. С
другой стороны, нечего было бояться, что Ваби не сумеет найти  их,  так  как
было решено, что  они  должны  все  время  неуклонно  следовать  по  течению
замерзшей Омбакики. Ваби должен был нагнать их до наступления ночи.
     Ваби тоже не терял времени. Вооружившись своими ружьями, револьвером  и
охотничьим ножом, с топором за поясом он дошел до  окраины  озера,  до  того
места, где в лиственницах разыгрался неравный поединок между старым лосем  и
волками. Он увидел развязку его несколько  дальше,  на  снегу,  по  которому
рассеяны были  остатки  огромного  скелета,  а  рядом  с  ними  лежала  пара
колоссальных рогов.
     Стоя на этом необычайном поле сражения, Ваби много дал бы, чтобы и  Род
мог увидеть его. Несколько костей  --  вот  все,  что  осталось  от  старого
героического лося. Но голова и поднимавшиеся на ней рога были нетронуты. Это
были самые великолепные рога, какие молодому человеку когда-либо приходилось
встречать в Великой Белой Пустыне. И ему  пришло  в  голову  сохранить  этот
роскошный трофей и отвезти его позднее в цивилизованную страну, где за  него
можно будет получить сто долларов, если не больше.
     Легко было видеть, что бой был горячий. Рядом со скелетом  лося  лежало
два волчьих трупа, наполовину объеденных другими волками.  Обе  головы  были
целы, и Ваби оскальпировал их. Потом он продолжал свой путь.
     Там, где, как он помнил, он израсходовал  свои  последние  два  заряда,
лежали еще два убитых волка. На опушке леса из лиственниц он нашел третьего.
Без сомнения, этот последний волк был ранен в течение того  же  дня  им  или
Родом и пришел умирать в это место, после чего,  по  всей  вероятности,  был
прикончен своими собратьями.  На  расстоянии  полумили,  там,  где  стрельба
развернулась вовсю, шестой и седьмой волчьи трупы дополняли коллекцию.  Ваби
взял все эти скальпы и вернулся к останкам старого лося.
     Голова животного была во многих местах прокушена зубами. Но так как  на
ней было мало мяса, то она не возбуждала в волках  особой  кровожадности,  и
они скоро перестали набрасываться на нее.  В  тех  местах,  где  шкура  была
повреждена, ее легко можно было зашить и заштопать.  Индейцы  фактории  были
искусными мастерами в такого рода работе.
     Но  как  сохранить  эту  голову  до  возвращения,  то  есть  в  течение
нескольких месяцев? Если подвесить ее к ветке дерева, то есть опасение,  что
она испортится при наступлении первых же теплых дней будущей весны.  Была  и
другая опасность -- ее мог украсть какой-нибудь охотник, случайно проходящий
мимо.
     Ваби знал, что индейцы имеют обыкновение сохранять замороженные  головы
лосей и оленей иногда в  течение  очень  долгою  времени  в  так  называемых
"ледяных ямах". Самое лучшее было последовать их примеру. Потому он  не  без
труда поволок огромную голову с рогами в самую гущу лиственниц,  куда  редко
проникали солнечные лучи, и, взяв топор, принялся за работу.
     Полтора часа без передышки копал он промерзшую землю  и  вырыл  наконец
достаточно большую яму, чтобы поместить в ней свой  драгоценный  трофей.  На
дно он насыпал толстый слой снега, который утоптал ногами и прикладом ружья.
Потом, положив на него огромную голову, наполнил яму землей, которую  разбил
на возможно более мелкие комья. Он закончил тем, что  скрыл  засыпанную  яму
под новым толстым слоем снега. Затем сделал топором нарезки на двух соседних
деревьях и двинулся в обратный путь к своей стоянке.
     "Эта земля,-- рассуждал он сам с собой, не переставая идти,-- не оттает
раньше июня. Семь волчьих скальпов по пятнадцати долларов  --  это  составит
сто пять долларов. И сто долларов за голову --  вместе  будет  двести  пять.
Другими словами, семьдесят долларов в среднем на брата. Хе, хе, дружище Род,
весьма приличный заработок за двадцать четыре часа работы".
     Экскурсия Ваби  продолжалась  три  часа.  Шел  густой  снег,  когда  он
добрался до опустевшей стоянки и разыскал уже  наполовину  заметенные  следы
Родерика и Мукоки, а также маленьких санок, нагруженных  их  общим  багажом,
которые тащил старый индеец.
     Склоняя голову под белыми, неслышно падающими хлопьями,  мальчик  решил
как можно скорее нагнать своих спутников. Снег падал такой  густой,  что  он
видел перед собой не дальше чем на десять шагов. Противоположный берег  реки
совершенно исчез. Погода, какой только можно было  желать,  чтобы  избегнуть
преследования вунгов.
     Два часа подряд он шел так без устали. Следы тех, кто двигался  впереди
него и чьи шаги были более медленны, становились все более и более  свежими.
Явное доказательство, что он нагонял их.  Но,  по  правде  сказать,  ему  не
слишком легко было распознать, что это были следы человеческих ног. Ибо снег
настолько изменял их, что всякий другой с одинаковым успехом мог принять  их
за следы лося или оленя.
     После третьего часа ходьбы, полагая, что  он  сделал  по  меньшей  мере
десять миль, Ваби присел, чтобы немного отдохнуть и восстановить  свои  силы
теми запасами, которые захватил с собою.
     Выносливость Рода поражала его. Он считал, что еще три или четыре  мили
отделяли его от Мукоки и белого юноши, если только они, в свою  очередь,  не
сделали привала, чтобы поесть. Такое предположение было вполне вероятно.
     Бесконечный покой Пустыни окружал его. Ничто не нарушало  молчания.  Не
слышно было даже щебета снежной птицы.
     Довольно долго оставался он в полной неподвижности, как  тот  пень,  на
котором сидел, желая дать отдых своим ногам  и  прислушиваясь  к  окружающей
тишине. Она охватывала его душу  каким-то  странным  очарованием.  Казалось,
будто весь мир погрузился  в  небытие  и  даже  дикие  властители  лесов  не
осмеливались выползти из своих берлог в этот час, когда  небо  щедрой  рукой
кидало нескончаемые белые  хлопья,  которые,  без  сомнения,  набросили  уже
пушистый покров на все пространство вплоть до Гудзонова залива.

Глава VI. Таинственные выстрелы в тишине

     Ваби сидел, чутко прислушиваясь к этому бездонному молчанию, как  вдруг
в воздухе что-то щелкнуло. С губ  Ваби  сорвался  тревожный  крик.  Это  был
отчетливый, гулкий треск ружейного выстрела. За ним последовал другой, потом
третий, четвертый.
     Он насчитал пять. Они следовали один за другим без перерыва.
     Чтобы это могло значить? Он вскочил на ноги с сильно бьющимся  сердцем.
Этот треск напоминал выстрел из ружья Мукоки. А между тем старый  индеец  не
должен был стрелять дичь. Это было вполне определенно между ними условлено.
     Значит, кто-то напал на Рода и Мукоки? Но момент был  неподходящим  для
бесплодных размышлений, и Ваби пустился бежать со всей быстротой,  на  какую
был способен.
     Он понимал, что не должен терять ни минуты, если его спутники находятся
в опасности. Но, конечно, он придет  слишком  поздно.  За  пятью  выстрелами
последовало снова абсолютное молчание, и оно только увеличивало его тревогу.
Если там произошла схватка, то теперь уже все кончено. И, пока он  бежал,  с
глазами, ослепленными снегом, нажимая пальцем на курок ружья  и  готовясь  к
выстрелу, он не переставал прислушиваться, не донесутся  ли  до  него  новые
звуки битвы, ружейные или  револьверные  выстрелы  или  торжествующая  песнь
победителей.
     Он дошел до  места,  где  долина  до  того  суживалась,  что  замерзшая
Омбакика, превратившись в небольшой поток, совершенно исчезала под  высокими
и густыми кедрами, сплетавшими над ней свои ветви.
     Кедры, теснившиеся в узком скалистом проходе, придавали ему  еще  более
мрачный, зловещий вид, заслоняя и без того сумрачное  бледно-серое  небо,  в
котором уже угасал короткий ноябрьский день.
     Прежде чем углубиться в лесную  чащу,  Ваби  инстинктивно  остановился,
чтобы прислушаться. Но он  не  услышал  ничего,  кроме  ударов  собственного
сердца, которое, как молот, колотилось в его груди. Не страх удерживал  его,
ибо он не видел перед собой никакой  опасности,  но  самая  неопределенность
этой опасности, неведомой, но возможной.
     Бессознательно он  сделал  то,  что  на  его  месте  сделало  бы  любое
животное:  бросился  на  землю  и  тесно  прижался  к  ней,  стараясь  стать
невидимым. Дуло его ружья было направлено в  сторону  таинственного  темного
ущелья. Быть может, к нему подкрадывалась опасность точно так  же  медленно,
волчьим шагом? И он еще глубже вдавился в снег.
     Минуты шли за минутами. Он по-прежнему ничего не  слышал.  Потом  вдруг
раздался тревожный щебет птицы. Он прозвучал  как  предостерегающий  сигнал.
Возможно, конечно, что птицу вспугнула  какая-нибудь  рыскающая  за  добычей
лисица и заставила ее вылететь из убежища, либо ее напугал олень  или  лось.
Но ведь нежные и тревожные звуки песни могли возвещать и другое,-- а Ваби не
сомневался, что так и было,-- они могли возвещать и присутствие человека.
     Между тем Ваби овладел собой, поднялся на ноги  и  вступил  под  кедры,
по-прежнему  держась  течения  замерзшего  потока.  Продвигаясь  с   тысячью
предосторожностей, он бес