Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
стественное, его слушатели тотчас же начинали охать и ахать, если
фривольное - хохотали и как раз там, где это требовалось. Барон, надо
признаться, подобно большинству великих людей, был до того преисполнен
сознания собственного достоинства, что никогда не снисходил ни до какой иной
шутки, кроме разве в высшей степени плоской. Но она неизменно подкреплялась
бокалом отличного хокхеймера; а когда стол уставлен веселым старым вином,
самая плоская шутка хозяина становится неотразимой. Много всякой всячины
было выложено другими - не такими богатыми, зато более остроумными -
шутниками; остроты их, впрочем, неповторимы, и воспроизвести их можно было
бы, пожалуй, лишь в сходных условиях; много лукавых речей, сказанных на ушко
женщинам, заставили их корчиться от еле сдерживаемого смеха, а один бедный,
веселый и круглолицый кузен проревел несколько песенок, заставивших
девственных тетушек укрыться за веерами.
Среди этого шумного пиршества молодой рыцарь сохранял какую-то
совершенно особенную и неуместную тут серьезность. На его лице все
явственней проступало выражение глубокой подавленности; по-видимому, как это
ни странно, остроты барона еще больше усугубляли его тоску. Порой он впадал
в задумчивость, а порою, напротив, глаза его беспокойно и безостановочно
блуждали вокруг, выдавая, что ему как-то не по себе. Его беседа с невестою
становилась все серьезнее и загадочнее; на ее чистом, безмятежном челе стало
собираться хмурое облачко, по ее чувствительному, нежному телу время от
времени пробегала легкая дрожь.
Все это не могло ускользнуть от внимания окружающих. Их веселье было
отравлено непонятною мрачностью жениха; она проникала в их души. Они начали
перешептываться, обмениваться тревожными взглядами, пожимать плечами и
покачивать головой. Песни и смех стали раздаваться все реже; все чаще общую
беседу прерывали зловещие паузы; вслед за ними потянулись диковинные истории
и таинственные легенды. Один страшный рассказ влек за собою другие, еще
более страшные. Наконец барон довел нескольких дам почти до истерики своей
повестью о всаднике-призраке, похитившем прекрасную Ленору, - эта жуткая, но
правдивая история переложена была впоследствии в великолепные стихи и обошла
в таком виде весь свет {В. Ирвинг имеет в виду одноименную балладу немецкого
поэта Бюргера (1747-1794).}.
Жених выслушал повесть с глубоким вниманием. Он устремил на барона
пристальный взгляд и, когда рассказ подошел к развязке, начал медленно
подниматься с места; он становился все выше и выше, и завороженному взору
барона почудилось, будто он превратился чуть ли не в великана. Как только
повесть была закончена, рыцарь тяжело вздохнул и торжественно попрощался с
присутствующими. Все были изумлены. Барона, казалось, поразил гром.
Как? Покинуть замок в полночный час! Но ведь все готово к его приему;
если ему желательно отдохнуть, то его обкидает опочивальня.
Гость мрачно и загадочно покачал головой.
- Этой ночью, - сказал он, - этой ночью мне надлежит почивать в другом
месте.
В ответе и в тоне голоса говорившего заключалось нечто, от чего сердце
барона сжалось; он собрался, однако, с духом и повторил свое гостеприимное
приглашение.
Гость молчаливо, но решительно отклонил его просьбу, махнул на прощанье
рукой и медленно направился к выходу. Тетушки просто окаменели; невеста
опустила головку, в ее глазах заблестели слезы.
Барон последовал за своим гостем; они вышли на главный замковый двор,
где, роя копытом землю и нетерпеливо пофыркивая, стоял вороной скакун
жениха. Дойдя до ворот, глубокую арку которых тускло освещал факел, гость на
мгновение остановился и глухим, мертвенным голосом, приобретавшим под
сводами еще более замогильный оттенок, сказал:
- Теперь, когда мы одни, я могу объяснить причину моего отъезда. Я
связан священным, нерушимым обязательством...
- Но почему же, - прервал барон, - вам не послать кого-нибудь вместо
себя?
- Заменить меня не может никто... я должен явиться лично... мне нужно
вернуться в Вюрцбург, в собор...
- Если так, - сказал воспрянувший духом барон, - почему же не сделать
этого завтра? Завтра вы повезете с собою невесту.
- Нет! Нет! - воскликнул гость еще торжественней, - мои обязательства
совершенно иного рода... и невеста тут ни при чем... Черви, черви ожидают
меня. Я - мертвец... меня убили разбойники... мое тело покоится в
Вюрцбурге... в полночь меня предадут погребению... меня ждет могила... я
обязан сдержать обещание.
С этими словами он вскочил на своего скакуна, вихрем пронесся по
подъемному мосту, и топот конских копыт затих в завываниях ветра.
Возвратившись в зал в состоянии крайней растерянности, барон рассказал
обо всем происшедшем. С двумя дамами приключился самый что ни на есть
настоящий обморок, остальные похолодели от ужаса при мысли о том, что они
пировали с призраком, вышедшим из могилы. Одни высказались в том смысле, что
это был, наверное, дикий охотник, которому принадлежит столь видное место в
германских поверьях, тогда как другие толковали о горных духах, леших и иных
сверхъестественных существах, с незапамятных времен неотступно преследующих
добрый немецкий народ. Один из бедных родственников отважился намекнуть, что
это просто-напросто забавная выходка юного кавалера и что самая мрачность
его причуды вполне согласуется с глубоко меланхолическим обликом юноши. Это
предположение, однако, навлекло на смельчака негодование всего общества, в
особенности барона, окинувшего его таким взглядом, как если бы он был псом
неверующим, так что гостю пришлось поскорей отречься от своих еретических
мыслей и вернуться в лоно истинной веры.
Но каковы бы ни были возникшие было сомнения, на следующий день они
разрешились, так как прибыло послание, подтвердившее сведения об убийстве
юного графа и о его погребении в соборе города Вюрцбурга.
Легко представить себе, какой ужас охватил обитателей замка. Барон
заперся у себя. Гости, прибывшие для того, чтобы разделить его радость, не
могли, конечно, покинуть его в беде. Они слонялись по двору или собирались
кучками в зале, покачивали головой, пожимали плечами, ужасаясь несчастью,
свалившемуся на столь достойного человека, а потом сидели за столом дольше
обычного и с еще большим рвением, чем обычно, ели и пили, желая поддержать в
себе бодрость духа. Но наиболее грустным было, несомненно, положение
овдовевшей невесты. Потерять супруга, прежде чем она успела обнять его, и
притом... какого супруга! Ведь если призрак его обладает таким изяществом и
благородством, то чем был бы живой жених! Своими жалобами она наполняла весь
дом.
На вторые сутки своего вдовства она отправилась почивать к себе в
комнату в сопровождении тетушки, пожелавшей провести ночь вместе с нею.
Тетушка - одна из лучших на всей немецкой земле рассказчиц историй с
участием привидений - долго тянула какую-то длинную-предлинную повесть и
заснула на середине ее. Комната была уединенная и выходила окнами в
небольшой сад. Племянница не спала; она задумчиво глядела, как лучи
восходящей луны трепетали на листьях осины у самого переплета оконной рамы.
Башенные часы только что пробили полночь, как вдруг из сада полились нежные,
мелодичные звуки. Девушка поспешно встала с постели и бесшумно скользнула к
окну. В тени деревьев виднелась высокая мужская фигура. Когда незнакомец
поднял голову, его лицо осветил лунный луч. О Небо! Пред нею стоял
жених-призрак... В то же мгновение за нею раздался пронзительный крик:
тетушка, которую разбудила музыка и которая тихонько последовала за своей
юной племянницей, упала на ее руки. Когда девушка снова посмотрела в окно,
призрака в саду уже не было.
Оказалось, что из этих двух представительниц прекрасного пола теперь в
уходе и попечении нуждается главным образом тетушка, ибо со страху она
окончательно потеряла голову. Что же до юной невесты, то даже призрак ее
возлюбленного - и тот казался ей милым. В нем заключалось как-никак какое-то
подобие мужской красоты, и хотя тень мужчины едва ли способна удовлетворить
пылкие чувства жаждущей любви девушки, но раз нет ничего посущественнее, то
и в ней можно найти чуточку утешения. Тетушка заявила, что не станет спать в
этой комнате; в свою очередь и племянница, впервые в жизни выказав
непослушание, столь же решительно заявила, что не станет спать ни в каком
другом помещении замка, из чего последовал вывод, что ей придется спать в
одиночестве. При этом она взяла с тетушки обещание не разглашать истории с
призраком и не лишать ее последней оставшейся ей на земле горькой отрады, а
именно, занимать комнату, у которой тень ее милого выстаивает ночами на
страже.
Как долго могла бы держать свое слово добрая старая дама, сказать
невозможно, - она обожала тараторить про всякие чудеса, и если бы ей удалось
раньше других рассказать об этой жуткой истории, ее ожидал бы настоящий
триумф. Впрочем, в этих местах еще и поныне в качестве достопамятного
примера женской сдержанности ссылаются на то обстоятельство, что тетушка
боролась с искушением в течение целой недели, пока как-то за утренним
завтраком с нее не были сняты дальнейшие ограничения, ибо обнаружилось, что
юная дева бесследно исчезла. Ее комната была пуста, постель не смята, окно
раскрыто - птичка упорхнула!
Изумление и тревогу, порожденные этим известием, могут вообразить
только те, кто когда-либо присутствовал при суматохе, которую несчастья
великого человека вызывают между его друзьями. Даже бедные родственники - и
те прервали на время свои неутомимые труды за обеденным столом. Вдруг
тетушка, которая в первую минуту потеряла дар речи, всплеснула руками и
вскрикнула:
- Призрак... призрак... ее унес призрак! В немногих словах рассказала
она о жуткой сцене в саду и закончила утверждением, что невесту, бесспорно,
похитил призрак. Двое слуг подкрепили это предположение; они показали, что
приблизительно в полночь слышали у подножия горы цоканье конских копыт; то
был, без сомнения, призрак, на вороном скакуне умчавший невесту в могилу.
Присутствующим ничего иного не оставалось, как допустить вероятность этой
ужасной догадки, ибо случаи подобного рода не представляют в Германии ничего
необычного, что подтверждается великим множеством вполне достоверных
рассказов.
До чего же плачевно было положение бедняги барона! Душераздирающая
дилемма предстала теперь перед ним, нежным отцом и представителем
достославного рода Каценеленбоген. Одно из двух: либо его дочь, его
единственное дитя, похищена мертвецом, либо ему предстоит иметь зятем
кого-нибудь из лесных духов, а внучатами, чего доброго, - выводок лешенят.
Как обычно, он потерял голову и поставил весь замок на ноги. Людям было
приказано седлать лошадей и обшарить все дороги, тропы и долы Оденвальда.
Сам барон, облачившись в ботфорты и препоясавшись мечом, приготовился было
вскочить на коня, чтоб пуститься в безнадежные поиски, но неожиданное
событие задержало его отъезд.
На роскошно убранном иноходце к замку подъехала какая-то дама и
сопровождавший ее верхом кавалер. Подскакав к воротам, она спешилась,
бросилась в ноги барону и прильнула к его коленям. То была его пропавшая
дочь, а вместе с ней жених-призрак. Барон остолбенел. Он взглянул на дочь,
взглянул на призрака - и усомнился было в свидетельстве своих чувств. С
женихом, надо сказать, после посещения им царства духов произошла чудесная
перемена. На нем было роскошное платье, выгодно оттенявшее его благородное
мужественное сложение. Он не был уже ни бледным, ни скорбным. Его прекрасное
лицо дышало юношескою свежестью, в его больших черных глазах бегали
неукротимо веселые огоньки.
Тайна вскоре полностью разъяснилась. Кавалер (вы ведь чувствовали на
протяжении всей повести, что ее герой вовсе не призрак) объявил, что он -
Герман фон Штаркенфауст. Он рассказал о гибели юного графа, о том, как он
торопился в замок с печальным известием, как красноречие барона помешало ему
изложить его грустную повесть, как его с первого взгляда обворожила невеста,
как, сгорая от желания провести рядом с ней хотя бы несколько часов, он
решился молчать и не открывать истины, как ломал себе голову, дабы
отступить, соблюдая благопристойность, пока барон своими историями о
призраках не подсказал ему, наконец, странный способ удалиться. Он сообщил
также о том, что, из опасения перед старинною фамильной распрей, стал
повторять свои посещения тайно, как приходил в сад под окна юной девицы, как
добивался ее взаимности, добился ее, увез, наконец, красавицу из дому и,
короче говоря, обвенчался с нею.
При других обстоятельствах барон был бы неумолим, ибо ревниво относился
к своей родительской власти и, кроме того, отличался редким упрямством, если
дело касалось застарелой семейной вражды. Но он любил свою дочь, он
оплакивал ее, как погибшую, и теперь радовался, обретя целой и невредимой;
правда, муж ее происходил из враждебного рода, но зато, благодарение небу,
не имел ничего общего с призраками. В проделке рыцаря, выдавшего себя за
покойника, заключалось, надо признаться, нечто не вполне совпадавшее с
представлением о безупречной правдивости, но некоторые из старых друзей
барона, которым в свое время пришлось побывать на войне, убедили его, что в
любви простительна всякая хитрость и что кавалер имел на нее тем большее
право, что совсем недавно оставил службу в войсках.
Итак, все уладилось как нельзя лучше. Барон тут же на месте простил
молодую чету. Празднества в замке возобновились. Бедные родственники приняли
нового члена семьи с радушием и любезностью: он был так учтив, так
благороден и так богат. Тетушки; правда, были немного сконфужены, что
проводившаяся ими система затворничества и беспрекословного послушания
нисколько не оправдала себя, но приписали это своей небрежности, состоявшей
будто бы в том, что они не прибили к окнам решеток. Одна из них никак не
могла примириться с мыслью, что страшный рассказ ее безнадежно испорчен и
что единственный призрак, который ей случилось увидеть, оказался подделкой;
что же касается ее юной племянницы, то она, по-видимому, была бесконечно
счастлива, обнаружив, что призрак состоит из самой что ни на есть настоящей
плоти и крови. Здесь повести нашей - конец.
Легенда о Сонной Лощине
Из бумаг покойного Дитриха Никкербоккера
Был это мир, влекущий нас в мечту
Виденье сонных глаз; манящий край
Воздушных замков в облачных грядах,
Небесной синевы летучих стай.
Джемс Томсон, "Замок Лени"
В глубине одной из тех просторных бухт, которыми изрезан восточный
берег Гудзона, там, где река раздается вширь, - в старину этот разлив был
окрещен голландскими мореплавателями Таппан-Зее {Таппанское озеро (голл.)},
причем здесь они всегда предусмотрительно убирали часть парусов и молились
св. Николаю о заступничестве и покровительстве, - лежит небольшой торговый
поселок, или, вернее, сельская пристань, именуемая при случае Гринсбургом,
хотя точное и общеупотребительное название ее - Тарри-Таун {С трудом
поддается переводу, нечто вроде: "Мешкач-город". В действительности это
название является, как полагают, искажением голландского Tawen Dorp, то есть
"Пшеничная гавань"}. Нам рассказывали, что она была прозвана так во дни оны
почтенными кумушками здешнего края, отметившими таким образом застарелую
склонность своих супругов застревать в базарные дни в деревенском трактире.
Как бы то ни было, не ручаясь за достоверность этого объяснения, я привожу
его здесь потому, что стремлюсь к точности и достоверности. Неподалеку от
деревни, в каких-нибудь двух-трех милях, находится небольшая долина, или,
вернее, лощина, окруженная высокими холмами и являющаяся одним из самых
безмятежных и мирных уголков на всем свете. По ее дну скользит ручеек,
баюкающий и навевающий дрему; случайный свист перепела да "тук-тук" зеленого
дятла - вот единственные звуки, нарушающие ее неизменную тишину.
Вспоминаю, что в дни юности именно здесь, в роще, прикрывающей один из
склонов лощины, среди высоких ореховых деревьев, я застрелил свою первую
белку. Дело было в послеполуденный час, когда природа особенно тиха, так что
меня самого испугал громкий выстрел моего ружья, прервавший торжественное
безмолвие и к тому же продленный и повторенный сердитым эхом. Если я
затоскую когда-нибудь об убежище, в котором я мог бы укрыться от мира и его
суетности и прогрезить в тиши остаток моей беспокойной жизни, то мне не
найти уголка более благословенного, чем эта маленькая лощина.
Благодаря своей безмятежности и тишине, а также некоторым особенностям
в характере обитателей, кстати сказать - потомков первых голландских
переселенцев, этот уединенный дол издавна именуется Сонной Лощиной, и
местных парней величают в окрестности не иначе, как "соннолощинскими".
Кажется, будто над этой землей витают какие-то клонящие долу дремотные чары,
которыми насыщен тут самый воздух. Иные толкуют, что долина была околдована
в первые дни поселения одним высокоученым немецким доктором, тогда как
другие настаивают, будто, еще до открытия этого края мастером Гендриком
Гудзоном, здесь устраивал шабаши престарелый индейский вождь, прорицатель и
колдун своего племени. Несомненно однако, что это место и поныне продолжает
пребывать под каким-то заклятием, заворожившим умы его обитателей, живущих
по этой причине среди непрерывных грез наяву. Они любят всяческие поверья,
подвержены экстатическим состояниям и видениям; пред ними зачастую витают
необыкновенные призраки, они слышат какую-то музыку и голоса. Вся округа
изобилует местными сказаниями, "нечистыми" местами, темными суевериями; над
лощиною чаще, чем где-либо, полыхают падающие звезды и метеоры; водится
здесь, как кажется, и ночной кошмар со всем своим многочисленным мерзким
отродьем.
Главный дух из числа посещающих этот зачарованный уголок - он же,
по-видимому, и главнокомандующий всего сонма воздушных сил - некий Всадник
без головы. Говорят, будто это - тень одного гессенского кавалериста {Во
время освободительной войны американских колоний (1775-1783), закончившейся
отделением этих колоний от Англии и образованием Соединенных Штатов Америки,
в рядах английских войск сражались довольно многочисленные отряды гессенцев,
"уступленных" англичанам, разумеется, за известную мзду, герцогом
Гессен-Дармштадтским (Германия).}, которому в какой-то безымянной битве
революционной войны пушечное ядро оторвало голову и который время от
времени, словно на крыльях ветра, проносится в ночном мраке пред местными
жителями. Его видят, впрочем, не только в долине, но порою и на окрестных
дорогах в особенности около расположенной невдалеке церкви. И действительно,
некоторые из наиболее достойных доверия историков этого края - они со всею
возможною тщательностью собрали и сличили сбивчивые рассказы о призрачном
всаднике - утверждают, что тело кавалериста погребено внутри церковной