вечку,
свесился над перилами лестницы и, стремясь во что бы то ни стало не потерять
из виду незнакомца, так круто наклонил свой огарок, что он  внезапно  погас.
Впрочем, бледные лучи луны, проникавшие  сквозь  узенькое  оконце,  освещали
прихожую все же достаточно, чтобы  Дольф  мог  различить  неясные  очертания
какой-то фигуры у двери. Дольф поспешно сбежал по ступеням  и  направился  к
месту, где только что видел ее, но там никого  не  было:  незнакомец  исчез.
Дверь по-прежнему была заперта на все задвижки и все запоры, другого  выхода
не существовало, и тем не менее ночной посетитель -  кто  бы  он  ни  был  -
все-таки вышел из дома.
     Дольф открыл дверь и выглянул в сад. Была лунная туманная ночь; тем  не
менее на небольшом расстоянии глаз  различал  очертания  предметов  довольно
отчетливо. Дольфу показалось, будто он видит незнакомца на той тропинке, что
убегала прямо от двери. Он не ошибся. Но каким образом гостю  удалось  выйти
из дома? Размышляя об этом,  он  пошел  вслед  за  ним.  Старик  размеренною
походкою, не оглядываясь, подвигался вперед; он шел по  утоптанной,  твердой
земле, и каждый шаг его был отчетливо  слышен.  Он  пересек  яблоневый  сад,
находившийся вблизи дома, все так же на сворачивая с тропинки.  Она  вела  к
колодцу, расположенному в небольшом овраге и снабжавшему ферму водою.  Около
колодца Дольф потерял  незнакомца  из  виду.  Он  протер  глаза  и  еще  раз
осмотрелся вокруг; незнакомец исчез окончательно. Дольф  все-таки  дошел  до
колодца; там никого не было. Все вокруг было открыто для  взора:  поблизости
ни куста, ничего, где можно было бы скрыться. Он заглянул в колодец и увидел
где-то глубоко-глубоко отражение неба в зеркально-гладкой воде. Постояв  тут
немного и не заметив и не услышав  чего-либо  нового,  что  могло  бы  иметь
отношение к незнакомцу, он, испуганный и потрясенный, возвратился обратно  в
дом. Он запер дверь, ощупью пробрался  к  себе  в  комнату,  ощупью  отыскал
постель; прошло  немало  времени,  прежде  чем  ему  удалось  успокоиться  и
заснуть.
     Сновидения его были причудливы и тревожны. Ему снилось, будто  он  идет
следом за стариком вдоль берега большой, полноводной реки;  они  подходят  к
судну, которое вот-вот отчалит; старик, а за  ним  и  Дольф  поднимаются  на
борт, но тут спутник его исчезает. Ему хорошо запомнилась внешность шкипера:
то был смуглый человек  небольшого  роста,  с  черными  курчавыми  волосами,
слепой на один глаз и хромой; все остальное носилось перед ним как в тумане.
То он плыл по реке, то находился на берегу, то вокруг него грохотала гроза и
бушевал шторм, то он мирно прогуливался  по  незнакомым  улицам  незнакомого
города. Образ старика причудливо вплетался в его сновидения, и все  в  конце
концов завершилось - это он помнил вполне отчетливо - тем, что он снова плыл
на борту судна, возвращаясь домой с объемистым мешком денег.
     Когда он проснулся, серый холодный рассвет подымался над горизонтом,  и
петухи уже  пели  свое  "reveil"  {"Вставай"  -  собственно,  утреннюю  зорю
(франц.).}, их кукареканье неслось над полями от одной фермы к другой. Дольф
встал в еще большем смущении и еще большей растерянности,  чем  это  было  в
последние  дни.  Он  окончательно  потерял  голову  от   того,   что   видел
собственными глазами, и всего, что ему приснилось; ему стало страшно, уж  не
повредился ли он в рассудке и не было ли все это лихорадочным бредом больной
фантазии? При таком душевном своем состоянии он  не  испытывал  ни  малейшей
охоты отправиться немедленно к доктору и подвергнуться перекрестному допросу
домашних. Проглотив  скудный  завтрак,  состоявший  из  остатков  вчерашнего
ужина, он вышел наружу, дабы поразмыслить обо всем происшедшем.  Погруженный
в раздумье, он уходил все дальше и дальше по направлению к городу. Утро было
уже на исходе,  когда  его,  наконец,  пробудила  от  полнейшего  оцепенения
какая-то  сутолока,  среди  которой  он  нежданно-негаданно   оказался.   Он
обнаружил, что находится на берегу реки, в толпе, устремляющейся к  причалу,
возле которого стояло готовое отойти судно. Подхваченный общим движением, он
незаметно для себя самого очутился около шлюпа и узнал, что он  отплывает  в
Олбани вверх по Гудзону. Тут были в изобилии сцены  трогательного  прощания,
поцелуи старух и детей, необычайная  активность  в  деле  доставки  на  борт
корзин с хлебом, пирогами и провизией всякого рода, несмотря на то,  что  на
корме виднелись висевшие на крюках целые туши,  ибо  в  те  дни  отплытие  в
Олбани было событием из ряда вон выходящим. Шкипер суетился и отдавал вороха
приказаний, но  выполнялись  они,  пожалуй,  не  очень-то  точно  и  не  без
промедления: один матрос был занят тем,  что  раскуривал  трубку,  а  другой
невозмутимо оттачивал нож.
     Наружность шкипера внезапно  привлекла  внимание  Дольфа.  Он  был  мал
ростом  и  смугл,  с  черными  курчавыми  волосами,  слеп  на  один  глаз  и
прихрамывал - словом, это был тот самый шкипер, которого он  видел  во  сне.
Удивленный и взволнованный, Дольф  внимательней  присмотрелся  к  тому,  что
окружало его, и пришел к выводу, что все в сущности происходило так,  как  в
его сновидении: и  судно,  и  река,  и  многое-многое  другое  поразительным
образом походило на смутные образы, которые он сохранил в своей памяти.
     Он стоял и напряженно думал об  этом;  вдруг  раздался  голос  шкипера,
обратившегося к нему по-голландски:
     - Поторопитесь, молодой человек, если не хотите остаться!
     Его поразило приглашение шкипера; он увидел, что шлюп уже отшвартовался
и медленно отваливает от причала; ему казалось, что его влечет непреодолимая
сила; он прыгнул на палубу, и в то же мгновение судно, подхваченное течением
и ветром, стало набирать ход. Мысли и чувства Дольфа спутались и  смешались.
События, которые ему пришлось пережить за  последнее  время,  поглотили  его
целиком, и он не мог отделаться от навязчивой мысли, что между его  нынешним
положением и тем, что  привиделось  ему  минувшею  ночью,  существует  некая
неуловимая связь. Он чувствовал  себя  так,  словно  им  руководит  какая-то
потусторонняя сила, и старался внушить  себе  бодрость  при  помощи  старой,
полюбившейся ему поговорки: "Так или иначе, но все обернется к лучшему".  На
мгновение в его мозгу промелькнула  мысль  о  негодовании,  в  какое  придет
доктор, узнав, что он отлучился без  его  разрешения,  но  это,  сказать  по
правде, не очень-то его беспокоило. Он подумал также о горе и отчаянии своей
бедной матери, когда до нее дойдет весть о его загадочном исчезновении;  это
вызвало в нем припадок раскаяния. Он охотно попросил бы, чтобы его  высадили
на берег, но он знал, что при таком ветре,  к  тому  же  во  время  прилива,
подобная просьба тщетна. Кроме того, в душе его вдруг  пробудилась  со  всей
силою жажда к приключениям  и  новизне;  он  почувствовал,  что  вырвался  -
внезапно и исключительно странным  образом  -  в  настоящую  жизнь:  теперь,
наконец, он сможет увидеть чудесные земли,  что  лежат  по  берегам  могучей
реки, за теми  голубыми  горами,  которые  с  детства  закрывали  перед  ним
горизонт. Пока он пребывал в этом водовороте  мыслей,  ветер  надул  паруса;
берега, казалось, побежали от Дольфа вдаль, и когда  он  очнулся  и  овладел
собою, шлюп бороздил волны за Дьяволом-Молотобойцем и Юношами {Названия скал
близ Манхеттена.}, и самая высокая труба Манхеттена скрылась из глаз.
     Я говорил уже, что путешествие по Гудзону в те времена было событием из
ряда вон выходящим; в самом  деле,  подобная  поездка  обдумывалась  так  же
тщательно, как в наше время путешествие за океан. Нередко шлюпы находились в
пути по нескольку дней; благоразумные  шкиперы  убирали  паруса,  когда  дул
свежий ветер, и на ночь становились на якорь; они нередко останавливались  и
для того, чтобы послать на берег  лодку  за  молоком  к  чаю,  без  которого
почтенные старые дамы не могли просуществовать  на  судне  ни  единого  дня.
Кроме того. ходило множество слухов об опасностях, таящихся в Таппан-Зее и в
прибрежных горах. Короче говоря, осторожный бюргер, прежде чем  решиться  на
подобное путешествие, толковал о нем много месяцев и даже лет, и никогда  не
пускался он в путь без того, чтобы не привести  в  порядок  дела,  составить
завещание  и  заказать  в  голландских  церквах  молебны   о   плавающих   и
путешествующих.
     Дольф мог быть уверен поэтому, что  во  время  переезда  у  него  будет
достаточно  времени:  он  успеет  хорошенько  обдумать  свое   положение   и
подготовиться к тому, что ему делать в Олбани.
     Хромой кривоглазый шкипер всем своим обликом постоянно  напоминал  ему,
правда, о его сне, и это порою снова ввергало его в смятение и тревогу, но в
конце концов его жизнь в последнее время представляла собою  такое  смешение
грез и действительности, его дни  и  ночи  настолько  переплетались  друг  с
другом, что ему постоянно казалось, будто он  живет  и  движется  в  царстве
иллюзий. Впрочем, есть даже нечто вроде мимолетного утешения в сознании, что
тебе на этом свете терять уже в  сущности  нечего;  по  этой  причине  Дольф
несколько успокоился и решил насладиться сегодняшним днем.
     Назавтра начались горы. Во второй  половине  безоблачного  жаркого  дня
судно плыло уже,  подгоняемое  приливом,  между  суровыми  горными  кряжами.
Царило ничем не нарушаемое безмолвие, которое обычно властвует над природою,
истомленною летним зноем; свалившаяся доска или весло, упавшее  случайно  на
палубу, порождали эхо, грохотавшее в горах и перекатывавшееся вдоль берегов;
если шкиперу случалось  отдать  приказание,  тотчас  же  незримые  голоса  с
каждого утеса принимались без устали его передразнивать.
     Дольф в немом  восторге  любовался  сменявшимися  перед  ним  картинами
великолепной природы. Слева  Дундерберг  {То  есть  Громовая  гора,  как  ее
называют за  звучное  эхо.}  громоздил  свои  лесистые  кручи,  вершину  над
вершиною, лес над лесом, возносясь в  глубокое  летнее  небо.  Справа  смело
вдавался в реку дерзкий Антонов Нос  {Мыс  на  реке  Гудзон.}.  над  которым
кружил одинокий орел, а дальше гора шла за горою, пока, как казалось, они не
сплетали друг с другом руки, заключая в свои объятия течение  могучей  реки.
При взгляде на широкие впадины, как бы выдолбленные то здесь, то  там  между
кручами,  или  на  леса,  уходящие  высоко  в  небо  и  дремлющие  на   краю
какого-нибудь нависшего над  бездной  обрыва,  с  листвою,  которая,  будучи
освещена золотыми  лучами  солнца,  казалась  совершенно  прозрачною,  Дольф
ощутил в себе беспредельное восхищение перед этой спокойною роскошью.
     Среди этих красок он заметил вдруг груду  блестящих,  похожих  на  снег
облаков, которые виднелись над западными вершинами  гор.  За  нею  следовали
такие же  груды,  каждая,  казалось,  проталкивала  вперед  предшественницу;
ослепительные и яркие облака причудливо громоздились на синем  небе.  Прошло
немного времени, и послышались глухие раскаты  грома,  ворчавшего  где-то  в
горах. Река, еще недавно спокойная и зеркальная, отражавшая небо  и  берега,
теперь начала покрываться в отдалении черною  рябью,  поднятой  пробегавшими
порывами ветра. Беспокойно, с пронзительным криком метались птицы, известные
под именем рыболовов; они стремились укрыться в  гнездах  на  высоких  сухих
деревьях; вороны, каркая во  всю  глотку,  летели  к  расщелинам  скал;  вся
природа, казалось, чувствовала приближение грозы.
     Тучи клубились уже над горами; их снежные вершины  все  еще  продолжали
сиять и искриться, но склоны, лежащие  ниже,  стали  темными,  как  чернила.
Упали первые крупные и редкие капли; ветер крепчал; волны  стали  завиваться
барашками. Наконец вершины гор будто прорвали вздувшиеся, как пузырь,  тучи,
и с шумом хлынули потоки дождя. Молнии  перескакивали  с  тучи  на  тучу  и,
извиваясь, низвергались по скалам и разбивали в  щепы  могучие,  раскидистые
деревья. Оглушительными взрывами громыхал гром; эхо отбрасывало его  раскаты
с  горы  на  гору;  они  обрушивались  на  Дундерберг  и  перекатывались   в
бесконечной теснине между горными кряжами; каждый мыс  отвечал  новым  эхом,
пока откуда-то издалека не долетало мычанье Быка {Название  горы.},  который
хотел, казалось, перекрыть своим ревом грозу.
     На некоторое время стремительно несущиеся черные тучи, туман  и  густая
пелена ливня совершенно закрыли берег. Стало темно; неожиданно  сгустившийся
мрак казался тем более жутким, что его то и дело прорезывали вспышки молний,
сверкавших сквозь потоки дождя. Никогда  еще  Дольфу  не  доводилось  видеть
такого неистовства стихий; казалось, будто буря пробивает себе дорогу  через
теснины в горах и ввела в действие всю небесную артиллерию.
     Судно, увлекаемое бешеным ветром, который  усиливался  с  каждым  новым
порывом, неслось теперь на всех парусах; так продолжалось до тех  пор,  пока
оно не достигло места, где река делает крутой поворот, кстати,  единственный
на всем ее протяжении {Речь идет, по-видимому, об  излучине  у  Вест-Пойнта.
(Примеч. авт.).}. Как раз в тот  момент,  когда  они  поворачивали,  на  них
ринулся вырвавшийся из горного ущелья яростный ураган,  пригнувший  к  земле
лес, видневшийся впереди, и в мгновение ока  превративший  реку  в  сплошные
белые гребни и пену. Шкипер своевременно заметил опасность и приказал убрать
паруса; но прежде чем его приказание могло быть исполнено, вихрь всей  своей
силой навалился на шлюп и накренил его набок. Все  перепугались  до  смерти;
все на судне пришло в смятение; хлопанье парусов, свист и рев  ветра,  брань
шкипера и команды, крики пассажиров - все смешалось, все слилось с  грохотом
и раскатами грома. В разгар  этой  суматохи  шлюп,  к  счастью,  выпрямился;
одновременно главный парус вывернулся  в  противоположную  сторону;  рея,  к
которой он был прикреплен, пронеслась вместе с ним над  шканцами,  и  Дольф,
неосмотрительно глазевший на тучи, не успел опомниться, как очутился в воде.
     Впервые в жизни ему пригодился один из его бесполезных,  как  казалось,
талантов. Долгие, якобы пущенные на ветер часы, которые, пропуская занятия в
школе, он отдал всевозможным забавам на Гудзоне, превратили его  в  опытного
пловца; но теперь, несмотря на всю свою силу и ловкость, он с большим трудом
добрался до берега. Его исчезновение  не  было  замечено  командой,  занятой
заботами  о  собственной  безопасности.  Шлюп  несся  дальше  с   невиданной
быстротой. Ему предстояла нелегкая задача обогнуть большой мыс на  восточном
берегу  реки;  около  мыса  она  делала  поворот,  так  что   судно   вскоре
окончательно скрылось из виду.
     Место, где Дольф выбрался на сушу, находилось на западном берегу  реки;
вскарабкавшись на прибрежные скалы, обессиленный и измученный, он  опустился
у подножия дерева. Гроза постепенно стихала. Тучи неслись на восток; там они
высились пышными и  легкими  грудами,  слегка  окрашенными  в  розовый  цвет
последними лучами заходящего солнца. В  их  нижних,  темных  слоях  все  еще
виднелись далекие вспышки молний; время от времени доносились  глухие,  едва
слышные раскаты грома. Дольф поднялся на ноги и осмотрелся вокруг, не  ведет
ли от берега какая-нибудь тропинка, но  все  было  пустынно  и  дико,  нигде
никаких следов человека. Скалы беспорядочно громоздились  одна  над  другой;
повсюду  лежали  стволы  могучих  деревьев,  поваленных   яростным   ветром,
свирепствующим в этих горах; иные, может быть, обрушились, достигнув  своего
предельного возраста. Даже скалы -  и  те  были  увиты  диким  виноградом  и
поросли кустами терновника; все это переплеталось  друг  с  другом,  образуя
трудно преодолимую живую преграду; при малейшем  движении  Дольфа  с  мокрых
листьев  на  него  низвергался  ливень.  Он  стал  карабкаться  на  одну  из
вздымавшихся почти отвесно возвышенностей, но при всей крепости своих мышц и
ловкости сразу же понял, что это предприятие требует силы самого  Геркулеса.
Несколько раз случалось, что единственною его опорою  были  осыпавшиеся  под
ногами выступы скал; неоднократно цеплялся он за корни и  ветви  деревьев  и
почти что повисал  в  воздухе.  С  характерным  свистящим  звуком  стремглав
пронесся над его  головой  лесной  голубь;  пронзительно  клекотал  орел  на
вершине нависшего над бездной обрыва. Карабкаясь таким образом, Дольф, чтобы
облегчить подъем, готов был уже  уцепиться  за  очередной  куст,  как  вдруг
что-то зашелестело в листве, и он заметил змею, молнией скользнувшую почти у
самой его руки.  Змея  тотчас  же  свернулась  в  клубок,  готовая  отразить
нападение; Дольф видел ее маленькую плоскую головку, раздвинутые  челюсти  и
быстро вибрирующий язычок, колыхавшийся, как пламя, в  ее  широко  разинутой
пасти. Сердце у него замерло, он едва не выпустил ветки; еще  немного  и  он
свалился бы в пропасть. К  счастью,  змея  недолго  занимала  оборонительную
позицию; это было инстинктивное движение самозащиты; обнаружив,  что  ее  не
трогают, она скрылась в  расщелине.  Провожая  ее  напряженным,  исполненным
ужаса взглядом, Дольф заметил, что находится в ближайшем соседстве с гнездом
гадюк, которые, сплетаясь друг с другом, корчились и шипели над бездной.  Он
постарался  как  можно  скорее  оказаться  подальше  от  страшных   соседок.
Воображение его было захвачено этой  новой,  грозной  опасностью:  в  каждой
изогнутой, корявой лозе он видел теперь гадюку, в шелесте сухих листьев  ему
чудился звук, производимый хвостом гремучей змеи.
     Наконец ему удалось вскарабкаться на вершину; она густо поросла  лесом.
Всюду, куда только в просветы между деревьями проникал его  взор,  он  видел
высокий  берег,  поднимавшийся  грядою   громоздящихся   друг   над   другом
возвышенностей и скал, и вдалеке - гигантские горы,  которые  господствовали
над всем остальным и  замыкали  пейзаж.  Нигде  не  было  видно  следов  рук
человеческих, нигде над деревьями не вился дымок,  который  указывал  бы  на
человеческое жилье. Все было пустынно и дико. стоя у  обрыва,  над  глубоким
ущельем, края которого поросли лесом, Дольф случайно столкнул ногою  большой
обломок скалы; он полетел вниз, с треском ломая верхушки деревьев.  Громкий,
пронзительный крик донесся снизу;  тотчас  же  прогремел  выстрел,  и  пуля,
скосив по дороге несколько  веток  и  листьев,  вонзилась  в  кору  большого
каштана.
     Дольф не  стал  дожидаться  нового  выстрела  и  поспешно  ретировался,
опасаясь, как бы враг не вздумал его преследовать. Ему удалось  благополучно
возвратиться на берег, и он решил  оставить  попытки  проникнуть  глубже,  в
места, таящие столько опасностей.
     Весь мокрый, он присел на влажный, еще не успевший  просохнуть  камень.
Что делать дальше? Где найти  кров?  Близился  час  всеобщего  отдохновения:
птицы возвращались в свои  привычные  гнезда,  в  сумеречном  воздухе  стали
носиться летучие мыши, и козодой, паря высоко над землей, казалось, выкликал
на небо звезды. Наконец подкралась ночь и окутала все непроницаемым  мраком;
хотя лето было в разгаре, ветерок, скользивший над рекой  и  сырыми  лесами,
основательно пробирал и пронизывал Дольфа, промокшего насквозь.
     Поникший и подавленный, потерявший всякую надежду, сидел  он  на  своем
камне. Вдруг между деревьев он заметил огонек, мерцавший  совсем  близко  от
берега, в том месте, где изгиб реки образует просторную бухту.  Этот  огонек
вернул Дольфу  бодрость:  он  принес  с  собою  надежду,  что,  быть  может,
невдалеке он разыщет человеческое жилье, в котором найдет чем  удовлетворить
настоятельные требования желудка и - что в равной мере было необходимо в его
положении  -  удобный  ночлег.  С  огромными  трудностями   преодолевал   он
расстояние,  отделявшее  его  от  огня:  он  двигался  по   выступам   скал,
подвергаясь опасности соскользнуть в воду, перелезал через  стволы  огромных
деревьев, иные из которых были только  что  повалены  бурей  и