не бьы запрещен
на  три года.  Через три  года я мог попросить, чтобы меня взяли в первый же
караван, но при условии,  что я возмещу ущерб, то есть устраню  последствия,
которые могли  иметь место  из-за моего  поступка. Это был  тяжелый удар.  Я
попытался наладить временную свою  жизнь в Обезьяньем порту. Вместе с братом
и сыном  мы  занялись обработкой земли и выращиванием  скота, чтобы  собрать
провизию  для   каравана;организовать  группы  носильщиков,  которые   могли
предложить свои  услуги  и  дойти до запрещенного района.  И так,  продолжая
зарабатывать себе на  жизнь,  мы  сохраняли контакт  с людьми Горы. Вскоре и
моего брата, так же как и меня, охватила жажда отправиться в путь, эта жажда
высоты, которая  отравляет  вас, словно ядом. Но  он решил, что  без меня не
пойдет, и хотел дождаться истечения срока моего наказания.
     И наконец этот  день  настал!  Я  гордо нес в  клетке  огромную  крысу,
живущую в камнях, которую легко поймал и намеревался по пути оставить  в том
месте,  где  убил  другую, -- поскольку  должен был  "возместить  нанесенный
ущерб".  Увы,  последствия этого  ущерба  только лишь начинали  проявляться.
Когда мы уходили  на восходе  солнца с  Влажных  Лугов,  раздался  ужасающий
грохот.  Весь  склон  горы,  который  тогда  еще  не  был  рассечен  большим
водопадом, содрогался, взрывался и оплывал грудами камней и грязи.  Водопад,
неся в себе глыбы льда и громадные обломки утеса, летел с ледникового языка,
возвышавшегося  над этим склоном,  и прорывал себе  дороги  по  склону горы.
Тропа, которая поднималась в  ту пору от выхода с Влажных  Лугов и пролегала
гораздо выше по  склону, на  очень большом  протяжении была разрушена. Много
дней  подряд обвалы,  выбросы  воды  и грязи,  обрывы больших  кусков  земли
следовали один за другим, и мы оказались заблокированными. Караван спустился
в Обезьяний порт, чтобы экипироваться на случай непредвиденных опасностей, и
стал  искать новый  путь  к  шале на Базе  по другому  берегу  -- путь очень
долгий, сомнительный  и трудный,  и на этом  пути многие  люди  погибли. Мне
восхождение запретили -- до той поры, пока комиссия проводников не установит
причину катастрофы.  Через неделю я  предстал перед  этой комиссией, которая
объявила, что я  -- виновник этого  чудовищного бедствия и что во исполнение
первого приговора я должен устранить нанесенный ущерб.
     Я был совершенно  обескуражен. Но мне  объяснили, что именно,  согласно
расследованию,  произведенному  комиссией,   произошло.  Вот  что  мне  было
объяснено:  беспристрастно,  объективно  и,  как  я  могу  сегодня  сказать,
довольно доброжелательно, но  весьма категорично.  Старая  крыса, которую  я
убил,  в основном питалась  осами, их  в  этих местах  было очень  много. Но
крыса,  живущая  среди камней,  в особенности' такая старая,  не в состоянии
поймать  осу  на  лету;  поэтому  она   ела  только   больных   и  немощных,
передвигавшихся  по земле  и  поднимавшихся в воздух с большим трудом. Таким
образом крыса  уничтожала ос-переносчиц всяких инфекций и микробов, которые,
без  ее  неосознанного вмешательства, по наследству или  заражая друг  друга
могли распространить в колониях этих насекомых опаснейшие заболевания. Когда
крыса умерла, они распространились очень быстро, и к следующей весне во всей
округе  ос почти не осталось.  А дело в том, что  эти  осы, собирая с цветов
мед, способствовали их размножению. Без ос значительное количество растений,
играющих большую роль в фиксации плывунов,




     ПРИМЕЧАНИЯ ФРАНЦУЗСКОГО ИЗДАТЕЛЯ

     По последним планам и рабочим заметкам Рене Домаля "Гора Аналог" должна
была   состоять  из   семи  глав.  Произведя  гипотетическую,  но  возможную
реконструкцию недостающей части повествования,  мы  решили опубликовать  два
документа, которые могут послужить "ключом".
     Первый  касается главы  пятой. Он  позволяет  предположить,  как именно
заканчивается  история Бернара, главного носильщика, и намечает две сюжетные
линии, которые должны были быть рассмотрены: "послать пропитание предыдущему
каравану" и "язык проводников". Поскольку воспроизвести этот документ  иначе
было невозможно, мы его переписали.
     Второй приводится  в виде факсимиле и представляет собой материал главы
шестой; речь  в  ней  шла о "другой  экспедиции": о походе Альфонса  Камара,
Эмиля  Горжа, Жюли Бонасс и Бенито Чикориа (см. гл. V, с. 2), который не мог
закончиться ничем иным, кроме катастрофы, и главы седьмой, в которой Домаль,
вполне возможно, хотел обратиться непосредственно к читателю:
     Работая над "Горой Аналог", Рене Домаль писал между 1938-м и 1941--1942
годами  и  другие  статьи,  очень важные  для понимания смысла  "романа"; мы
публикуем их здесь в хронологическом порядке.
     Первый  текст  --  это  начало   "эссе  об  аналогическом  альпинизме",
задуманного задолго до написания "Горы Аналог". Второй состоит из нескольких
вводных строк,  которые,  хотя и не  претендуют на краткое изложение  начала
всей истории, позволяют читателю "войти" в  нее, и тех строчек, в своем роде
заключительных, которые показывают, как  Рене  Домаль намеревался  "обрядить
эту правдоподобную историю, чтобы в нее можно было поверить". Они служат как
бы рамкой для главы I, опубликованной в "Мезюр" (No 1 от 15 января 1940 г.).
Третий и четвертый тексты касаются главы II и должны были представлять собой
"Историю людей-пустышек и Горькой розы", которая была напечатана  в "Кайе дю
Сюд" (No 239, октябрь 1941 г.).
     Вступление. Эти заметки -- наблюдения дебютанта; поскольку они написаны
по  свежим   следам  и  касаются  только  первых   трудностей,  с   которыми
сталкивается начинающий, они, быть может, в первых походах окажутся полезнее
трактатов, написанных  метрами, несомненно  более  методичных  и  полных, но
недоступных  для  понимания, пока первоначальный  опыт еще не  накоплен: вся
цель  этих  заметок --  помочь  начинающему  немного  быстрее  обрести  этот
первоначальный опыт.
     Определения. Альпинизм  -- это  искусство ходить в  горах,  преодолевая
самые большие опасности с наибольшей осторожностью.
     Искусством здесь называется воплощение знания в действие.
     На вершинах навечно не остаются. Надо спускаться вниз-Тогда зачем же? А
вот зачем: высота знает низ, низ высоты не знает. Поднимаясь вверх, примечай
хорошенько все трудности на своем  пути;  пока поднимаешься, тебе они видны.
При спуске ты их больше не увидишь, но ты будешь знать, что они там есть, ты
их хорошо разглядел.
     Есть  такое  искусство --  ориентироваться внизу,  помня о том, что  ты
видел, когда  был наверху. Когда перестаешь видеть, по  крайней мере, можешь
знать.
     Я  спрашивал:  так  что  же  это   все-таки  такое   --  "аналогический
альпинизм"?
     -- это искусство...
     -- а что такое искусство?
     -- цена опасности:

     {
     безрассудство самоубийство.
     по эту сторону--неудовлетворенность


     -- что такое опасность?
     -- что такое осторожность?
     Є что такое -- гора?


     Не  упускай  из  виду вершину,  но не  забывай  смотреть  и  под  ноги.
Последний шаг  зависит от первого. Не думай, что ты уже  одолел вершину, раз
ты ее  видишь. Смотри  хорошенько под  ноги, будь уверен  в  следующем своем
шаге,  но пусть это  не  отвлекает тебя от цели  более высокой.  Первый  шаг
зависит от последнего.
     Отправившись в путешествие, оставляй след (зарубку) там, где проходишь,
эти  следы  помогут тебе при возвращении: камень, положенный один на другой,
трава,  прибитая концом  посоха.  Но  если  ты дошел  до  непроходимого  или
опасного участка пути, подумай  о тех,  которые заблудятся,  пойдя по  твоим
следам. Вернись тогда и уничтожь свои  следы. Все  это обращено к  тому, кто
хочет оставить в этом мире следы своего пребывания. Даже невольно, ты всегда
оставляешь след. Будь в ответе за оставленный тобой след.
     Никогда не  останавливайся на склоне обвала. Даже если ты думаешь,  что
ноги крепко держат тебя, пока ты решил  передохнуть и смотришь в небо, земля
может потихоньку осыпаться у  тебя под  ногами, ты  и не  почувствуешь,  как
гравий  уходит из-под  тебя,  и  вдруг окажется,  что  ты летишь, как судно,
спущенное на воду. Гора не упустит случая подставить тебе подножку.
     Если ты, трижды спустившись и поднявшись кулуарами, оказываешься каждый
раз у отвесной скалы  (а видно это  бывает только в последний момент) и ноги
твои  начинают  дрожать  от колен до  лодыжек,  зубы  сжимаются так,  что не
разожмешь,  доберись до  какой-нибудь  площадки, где  ты  можешь  без опаски
остановиться; призови в своей  памяти все ругательства, какие только знаешь,
и обрушь  их  на гору,  плюй на нее, оскорбляй ее всеми  возможными на свете
способами,  выпей глоток чего-нибудь,  съешь что-нибудь и  карабкайся снова,
спокойно, медленно, словно у тебя вся жизнь впереди, чтобы выбраться из этой
дурацкой  ситуации.  Вечером,  когда  перед сном ты  вспомнишь  об этом,  то
увидишь, что все было комедией: не с горой ты говорил, и не гору ты победил.
Гора -- это глухая и бессердечная скала или кусок льда. Но эта комедия, быть
может, спасла тебе жизнь.
     Впрочем, часто в трудные моменты ты будешь замечать, что разговариваешь
с горой, то льстишь ей,  то оскорбляешь  ее, и тебе покажется, что  она тебе
отвечает, если ты разговаривал с ней, как подобало, смягчившись, по/вдавшись
ей. Не презирай себя за это, не стыдись вести себя так, как те люди, которых
наши  ученые  называют  первобытными  или  анимистами.  Знай  только,  когда
вспоминаешь об этих мгновениях,  что диалог твой с  природой  был прообразом
вне тебя того диалога, который шел внутри.
     Обувь -- это не ноги, с ней не рождаются. Стало быть, ее можно выбрать.
Пусть  сначала твоим  выбором руководят люди искушенные; потом тебе  поможет
твой  собственный  опыт.  Ты  очень  быстро  настолько  привыкнешь  к  своим
ботинкам, что каждый гвоздь будешь ощущать как свой палец, которым ты можешь
ощупать  скалу и  зацепиться  за  нее; они  станут  надежными, и  ты сможешь
чувствовать благодаря им  почву под собой, они станут частью тебя самого.  И
все-таки ты с ними не родился, и все-таки, когда они придут в негодность, ты
выбросишь их -- и от этого не перестанешь быть самим собой.
     Твоя  жизнь в некоторой степени зависит  от  твоих ботинок; ухаживай за
ними как  следует,  но на это хватит и четверти часа каждый день, ибо  жизнь
твоя зависит еще от многого другого.
     Один  из  моих спутников,  гораздо более  меня искушенный,  сказал мне:
"Когда  ноги отказываются нести  вас, надо идти головой". И это правда. Быть
может,  это  и не совсем в порядке вещей, но  не лучше ли идти головой,  чем
думать ногами, как это часто случается?
     Если  ты поскользнулся и падение было не очень тяжелым, ни на минуту не
нарушай  ритма  движения   и,  уже  поднимаясь,  набирай  снова  свой  темп.
Зафиксируй  хорошенько  в  памяти  все обстоятельства твоего падения,  но не
позволяй своему телу  снова пережить это воспоминание. Тело всегда стремится
обратить на себя  твое внимание, дрожью ли, одышкой, сердцебиением, ознобом,
испариной  или  судорогами.  Но  оно  очень  чувствительно  к презрению  или
безразличию, которые выказывает ему хозяин. Если оно ощущает, что жалобы эти
тебя не проняли, ты не попался на удочку, если оно понимает, что  тебя ничем
не разжалобишь, оно  тутже возвращается  в строй и  спокойно выполняет  свою
задачу.
     Момент опасности
     Разница между паникой и присутствием духа
     Автоматизм (властелин или слуга)

     2

     Я предпочел бы все вам рассказать прямо сейчас. Поскольку это заняло бы
очень много времени, вот начало истории. Может, всегда есть коварство в том,
чтобы  рассказывать   начало  и  конец  истории,  ведь  мы  понимаем  только
промежуточные фазы. Но  в  основе  событий  была встреча,  всякая  встреча в
каком-то  смысле  --  начало, а эта встреча в особенности несет  в  себе всю
историю.

     То, о чем я хочу рассказать, настолько невероятно, что я должен принять
некоторые  меры   предосторожности.  Чтобы   преподавать  анатомию,  принято
пользоваться условными схемами, а  не  фотографиями, которые со  всех  точек
зрения отличаются от  изучаемого предмета, соотношения  -- те конкретно, что
представляют  собой  вещь,  которую  надо  узнать, --  сохраняются.  Так  же
поступил и я.
     Вот как зародился проект экспедиции к Горе Аналог. Раз уж я начал, надо
рассказать,  что  было  дальше: как  было  доказано,  что континент,  доселе
неизвестный,  с горами гораздо более высокими,  чем  Гималаи,  существует на
нашей Земле; почему его до сих  пор не заметили, как мы добрались до него, с
какими  существами  мы  там  познакомились;  как именно  другая  экспедиция,
преследующая  другие  цели,  едва  не  погибла  самым ужасающим образом; как
мало-помалу  мы начали  укореняться, если можно так выразиться, в этом новом
мире; и как все-таки это путешествие, едва только началось...
     Очень  высоко и  очень далеко, над кругами все более высоких пиков и по
ту сторону их, над снегами, становящимися все белее и белее, в ослепительном
блеске, который глазу не по силам  вынести, невидимая из-за этой  чрезмерной
ослепительности, возвышается вершина Горы Аналог. "Там,  на вершине, которая
острее самой тонкой иглы, -- тот, кто заполняет собой все пространства. Там,
наверху,  в  самом хрупком воздухе, где все  превращается в  лед, продолжает
существовать только он один -- кристалл бесконечной прочности. Там, наверху,
в  пылающем  небе,  где  все сгорает, продолжает существовать только  вечный
накал. Там, в центре всего, -- тот, кто видит все свершения, видит и начало,
и конец их". Вот что поют здесь, в горах. Так оно и есть.  "Ты говоришь, так
оно и  есть,  но если становится чуть холоднее,  сердце  твое превращается в
крота; если  становится чуть теплее, голову твою наполняет туча мух, если ты
проголодался, тело твое становится ослом, бесчувственным  к палочным ударам,
если  ты устал,  ноги твои  сумеют  постоять за  себя!" Это еще  одна песня,
которую поют в горах,  пока я пишу,  пока придумываю, как именно  обряжу эту
правдоподобную историю, чтобы в нее можно было поверить.

     3

     Самые разные голоса еще были слышны. Был и  тот, и другой выбор во всем
том, что они говорили. Один рассказывал  о  человеке, который, спустившись с
вершин, оказывается внизу и видит лишь свое непосредственное окружение.  "Но
у него  есть воспоминание о  том, что он видел, и это может помочь ему жить.
Когда больше не можешь видеть, можешь знать; и ты способен свидетельствовать
о том,  что  увидел".  Другой говорил о  ботинках,  рассказывал,  что каждый
гвоздик,  каждый крючочек становится, как бы  сказать,  чувствительным,  как
палец, ощупывающий почву и цепляющийся за каждую неровность; "и все-таки это
всего  лишь  ботинки, с ними  не  рождаются,  и каждый  день  надо потратить
четверть часа, чтобы содержать их в хорошем состоянии. Тогда  как ноги --  с
ними рождаются, и с ними и умрешь,  по крайней мере, так все  думают; но так
ли  это  на  самом  деле?  Разве  нет  ног,  которые  переживают  тех,  кому
принадлежат, или, наоборот,  умирают раньше  своих хозяев?" (этому голосу  я
велел замолчать, он становился эсхатологичным). Еще один говорил об Олимпе и
о  Голгофе,  четвертый  --  о  патологическом  эритроцитозе  и  особенностях
метаболизма у  тех, кто обитает в горах. И еще один наконец заявил,  что "мы
ошибаемся, полагая, что очень  мало легенд связано с высокогорьем, и что он,
во всяком случае, знает  одну  замечательную легенду".  Он еще добавил, что,
честно  говоря, гора в этой  легенде  скорее  декорация,  а не символ  и что
подлинное  место действия в этой  истории -- "перекресток,  где  встречается
человеческое  сообщество с высшей  культурой, то место,  где увековечивается
установленная истина".  Страшно заинтригованный,  я  попросил рассказать мне
эту  историю.  Вот  она.  Я  выслушал  ее  и постараюсь  со всем  тщанием  и
точностью, на какие способен, ее воспроизвести  --  я хочу сказать этим, что
вы найдете здесь всего лишь бледное и приблизительное изложение.

     4

     В один  из дней  одного из августов я спускался из белоснежных, едких и
труднопроходимых районов,  где шел шквальный мелкий град  и гремели бури.  Я
знал, что  различные обстоятельства  долго еще  будут мешать мне вернуться в
воздушные края с растрескавшимися  гребнями, танцующими  в открытом  небе, с
иллюзорными верхами  и низами белых горных карнизов, прочерченных  сверху  в
сизо-черной  пропасти, обрушивающихся в  разгаре  безмолвного  послеполудня;
среди склонов с прорубленными кулуарами, сверкающих голым льдом, откуда идет
обстрел  и пахнет  серой.  Еще раз  мне  захотелось почуять зеленые  ароматы
расщелины,  нащупать  желоб,   скользить  между  обваливающимися  массивами,
укрепить связки, оценить непостоянство порывов ветра, слушать, как звенит на
льду сталь  и  как катятся маленькие хрустальные обломки к  ловушке коварной
ледниковой   трещины  --  приспособления  для   убийства,  припудренного   и
задекорированного драгоценными камнями, -- прочертить дорожку в брильянтах и
муке, довериться двум обрывкам пеньки и есть чернослив в центре космического
пространства.  Пересекая  сверху вниз скатерть  из облаков, я остановился  у
первых же камнеломок перед шквальным обвалом альпийского творога: гигантский
шлейф  с  перламутровыми  складками спиралью  спускался  к  огромной пустыне
камней на дне пропасти.
     Теперь  мне предстояло долго  оставаться внизу,  валяться на диване или
собирать цветы, засунув ледоруб под шкаф. Тогда я вспомнил,  кто  я, что  по
профессии  своей я -- литератор. И  что у  меня есть  прекрасная возможность
использовать  это  ремесло  по  назначению,  а  именно  --  говорить,  а  не
действовать. Не  в силах  бегать  по горам,  я их воспою,  оставаясь  внизу.
Должен признаться, что у меня такое намерение было.  Но, по счастью, от него
пошел  дурной   запах:  запах  той  литературы,  которая   является  крайним
средством,  запах  слов, выстраиваемых  в строчки для  того, чтобы ничего не
делать или утешаться, когда ничего больше не можешь.
     Я стал думать более  серьезно, с той  тяжеловесностью и  неловкостью, с
какой поворачивается мысль, когда,  победив скалу и лед,  одерживаешь победу
над своим телом.  Я буду говорить не о горе, но  с ее помощью. Говоря языком
горы,  я  расскажу о  другой  горе,  которая  одна-единственная  есть  путь,
связующий землю с небом, и буду говорить не для того, чтобы отступить, а для
того, чтобы призвать.
     И вся  история -- моя история,  вплоть до сегодняшнего  дня, убранная в
горные слова, --  предстала предо мной. Вся история, на  которую уйдет много
времени,  чтобы  ее  рассказать; и еще  мне понадобится  время на то,  чтобы
прожить ее до конца*.
     С  группой друзей  я  отправлялся  на  поиски Горы, которая  есть путь,
связующий Землю с Небом,  Горы, которая должна существовать  где-то на нашей
планете   и   должна  быть   местом  обитания   человечества  более  высокой
организации, чем наше;  это было доказано (и вполне основательно)  тем, кого
мы называли  отцом Соголем, нашим старшим товарищем, более сведущим во всем,
что касается гор, который был руководителем нашей экспедиции.
     ...И  вот  мы  высадились  на  неизвестном   континенте,  ядре   высших
субстанций,  укорененных  в земной  коре,  защищенном от  любопытствующих  и
притязающих взглядов искривлением своего  просгранства --  подобно тому  как
капля ртути, благодаря своему поверхностному натяжению, неподвластна пальцу,
пытающемуся проникнуть в ее сердцевину. Благодаря своим  расчетам (забыв обо
всем другом),  благодаря  своему  желанию  (оставив всякие  другие  чаяния),
благодаря  своим усилиям (отказавшись  от всех удобств) -- мы одолели вход в
этот новый мир. Так нам казалось. Но позже мы узнали, что смогли оказаться у
подно