Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
матроса с Сигнального Пустыря - это был
одутловатый человек с глазами в виде двух острых треугольников; он никогда
не улыбался и не расставался с ножом. Установилось мнение, которое никто не
пытался опровергнуть, что с этими людьми лучше не связываться. Матрос, о
котором я говорю, относился презрительно и с ненавистью ко всему, что не
было на Пустыре, и, если с ним спорили, неприятно бледнел, улыбаясь так
жутко, что пропадала охота спорить. Он ходил всегда один, медленно, едва
покачиваясь, руки в карманы, пристально оглядывая и провожая взглядом
каждого, кто сам задерживал на его припухшем лице свой взгляд, как будто
хотел остановить, чтобы слово за слово начать свару. Вечным припевом его
было: "У нас там".", "Мы не так", "Что нам до этого", - и все такое, отчего
казалось, что он родился за тысячи миль от Лисса, в упрямой стране дураков,
где, выпячивая грудь, ходят хвастуны с ножами за пазухой.
Немного погодя явился Эстамп, разряженный в синий китель и синие штаны
кочегара, в потрепанной фуражке; он прямо подошел к зеркалу, оглядев себя с
ног до головы.
Эти переодевания очень интересовали меня, однако смелости не хватило
спросить, что будем мы делать трое на Пустыре. Казалось, предстоят отчаянные
дела. Как мог, я держался сурово, нахмуренно поглядывая вокруг с
значительным видом. Наконец Поп объявил, что уже девять часов, а Дюрок - что
надо идти, и мы вышли в светлую тишину пустынных, великолепных стен, прошли
сквозь набегающие сияния перспектив, в которых терялся взгляд; потом вышли к
винтовой лестнице. Иногда в большом зеркале я видел себя, то есть невысокого
молодого человека, с гладко зачесанными назад темными волосами. По-видимому,
мой наряд не требовал перемены, он был прост: куртка, простые новые башмаки
и серое кепи.
Я заметил, когда пожил довольно, что наша память лучше всего усваивает
прямое направление, например, улицу; однако представление о скромной
квартире (если она не ваша), когда вы побыли в ней всего один раз, а затем
пытаетесь припомнить расположение предметов и комнат, - есть наполовину
собственные ваши упражнения в архитектуре и обстановке, так что, посетив
снова то место, вы видите его иначе. Что же сказать о гигантском здании
Ганувера, где я, разрываемый непривычкой и изумлением, метался как стрекоза
среди огней ламп, - в сложных и роскошных пространствах? Естественно, что я
смутно запомнил те части здания, где была нужда самостоятельно вникать в
них, там же, где я шел за другими, я запомнил лишь, что была путаница
лестниц и стен.
Когда мы спустились по последним ступеням, Дюрок взял от Попа длинный
ключ и вставил его в замок узорной железной двери; она открылась на
полутемный канал с каменным сводом, У площадки, среди других лодок, стоял
парусный бот, и мы влезли в него. Дюрок торопился; я, правильно заключив,
что предстоит спешное дело, сразу взял весла и развязал парус. Поп передал
мне револьвер; спрятав его, я раздулся от гордости, как гриб после дождя.
Затем мои начальники махнули друг другу руками. Поп ушел, и мы вышли на
веслах в тесноте сырых стен на чистую воду, пройдя под конец каменную арку,
заросшую кустами. Я поднял парус. Когда бот отошел от берега, я догадался,
отчего выплыли мы из этой крысиной гавани, а не от пристани против дворца:
здесь нас никто не мог видеть.
VIII
В это жаркое утро воздух был прозрачен, поэтому против нас ясно виднелась
линия строений Сигнального Пустыря. Бот взял с небольшим ветром приличный
ход. Эстамп правил на точку, которую ему указал Дюрок; затем все мы
закурили, и Дюрок сказал мне, чтобы я крепко молчал не только обо всем том,
что может произойти в Пустыре, но чтобы молчал даже и о самой поездке.
- Выворачивайся как знаешь, если кто-нибудь пристанет с расспросами, но
лучше всего скажи, что был отдельно, гулял, а про нас ничего не знаешь.
- Солгу, будьте спокойны, - ответил я, - и вообще положитесь на меня
окончательно. Я вас не подведу.
К моему удивлению, Эстамп меня более не дразнил. Он с самым спокойным
видом взял спички, которые я ему вернул, даже не подмигнул, как делал при
всяком удобном случае; вообще он был так серьезен, как только возможно для
его характера. Однако ему скоро надоело молчать, и он стал скороговоркой
читать стихи, но, заметив, что никто не смеется, вздохнул, о чем-то
задумался. В то время Дюрок расспрашивал меня о Сигнальном Пустыре.
Как я скоро понял, его интересовало знать, чем занимаются жители Пустыря
и верно ли, что об этом месте отзываются неодобрительно.
- Отъявленные головорезы, - с жаром сказал я, - мошенники, не приведи
бог! Опасное население, что и говорить. - Если я сократил эту характеристику
в сторону устрашительности, то она была все же на три четверти правдой, так
как в тюрьмах Лисса восемьдесят процентов арестантов родились на Пустыре.
Большинство гулящих девок являлось в кабаки и кофейные оттуда же. Вообще,
как я уже говорил, Сигнальный Пустырь был территорией жестоких традиций и
странной ревности, в силу которой всякий нежитель Пустыря являлся
подразумеваемым и естественным врагом. Как это произошло и откуда повело
начало, трудно сказать, но ненависть к городу, горожанам в сердцах жителей
Пустыря пустила столь глубокие корни, что редко кто, переехав из города в
Сигнальный Пустырь, мог там ужиться. Я там три раза дрался с местной
молодежью без всяких причин только потому, что я был из города и парни
"задирали" меня.
Все это с небольшим умением и без особой грации я изложил Дюроку,
недоумевая, какое значение могут иметь для него сведения о совершенно другом
мире, чем тот, в котором он жил.
Наконец он остановил меня, начав говорить с Эстампом. Было бесполезно
прислушиваться, так как я понимал слова, но не мог осветить их никаким
достоверным смыслом. "Запутанное положение", - сказал Эстамп. - "Которое мы
распутаем", - возразил Дюрок. - "На что вы надеетесь?" - "На то же, на что
надеялся он". - "Но там могут быть причины серьезнее, чем вы думаете". -
"Все узнаем!" - "Однако, Дигэ..." - Я не расслышал конца фразы. - "Эх,
молоды же вы!" - "Нет, правда, - настаивал на чем-то Эстамп, - правда то,
что нельзя подумать". - "Я судил не по ней, - сказал Дюрок, - я, может быть,
ошибся бы сам, но психический аромат Томсона и Галуэя довольно ясен".
В таком роде размышлений вслух о чем-то хорошо им известном разговор этот
продолжался до берега Сигнального Пустыря. Однако я не разыскал в разговоре
никаких объяснений происходящего. Пока что об этом некогда было думать
теперь, так как мы приехали и вышли, оставив Эстампа стеречь лодку. Я не
заметил у него большой охоты к бездействию. Они условились так: Дюрок должен
прислать меня, как только выяснится дальнейшее положение неизвестного дела,
с запиской, прочтя которую Эстамп будет знать, оставаться ли ему сидеть в
лодке или присоединиться к нам.
- Однако почему вы берете не меня, а этого мальчика? - сухо спросил
Эстамп. - Я говорю серьезно. Может произойти сдвиг в сторону рукопашной, и
вы должны признать, что на весах действия я кое-что значу.
- По многим соображениям, - ответил Дюрок. - В силу этих соображений,
пока что я должен иметь послушного живого подручного, но не равноправного,
как вы.
- Может быть, - сказал Эстамп. - Санди, будь послушен. Будь жив. Смотри у
меня!
Я понял, что он в досаде, но пренебрег, так как сам чувствовал бы себя
тускло на его месте.
- Ну, идем, - сказал мне Дюрок, и мы пошли, но должны были на минуту
остановиться.
Берег в этом месте представлял каменистый спуск, с домами и зеленью
наверху. У воды стояли опрокинутые лодки, сушились сети. Здесь же бродило
несколько человек, босиком, в соломенных шляпах. Стоило взглянуть на их
бледные заросшие лица, чтобы немедленно замкнуться в себе. Оставив свои
занятия, они стали на некотором от нас расстоянии, наблюдая, что мы такое и
что делаем, и тихо говоря между собой. Их пустые, прищуренные глаза выражали
явную неприязнь.
Эстамп, отплыв немного, стал на якорь и смотрел на нас, свесив руки между
колен. От группы людей на берегу отделился долговязый человек с узким лицом;
он, помахав рукой, крикнул: - Откуда, приятель?
Дюрок миролюбиво улыбнулся, продолжая молча идти, рядом с ним шагал я.
Вдруг другой парень, с придурковатым, наглым лицом, стремительно побежал на
нас, но, не добежав шагов пяти, замер как вкопанный, хладнокровно сплюнул и
поскакал обратно на одной ноге, держа другую за пятку. Тогда мы
остановились. Дюрок повернул к группе оборванцев и, положив руки в карманы,
стал молча смотреть. Казалось, его взгляд разогнал сборище. Похохотав между
собой, люди эти вернулись к своим сетям и лодкам, делая вид, что более нас
не замечают. Мы поднялись и вошли в пустую узкую улицу. Она тянулась меж
садов и одноэтажных домов из желтого и белого камня, нагретого солнцем.
Бродили петухи, куры с дворов, из-за низких песчаниковых оград слышались
голоса - смех, брань, надоедливый, протяжный зов. Лаяли собаки, петухи пели.
Наконец стали попадаться прохожие: крючковатая старуха, подростки, пьяный
человек, шедший, опустив голову, женщины с корзинами, мужчины на подводах.
Встречные взглядывали на нас слегка расширенными глазами, проходя мимо, как
всякие другие прохожие, но, миновав некоторое расстояние, останавливались;
обернувшись, я видел их неподвижные фигуры, смотрящие вслед нам
сосредоточенно и угрюмо. Свернув в несколько переулков, где иногда
переходили по мостикам над оврагами, мы остановились у тяжелой калитки. Дом
был внутри двора; спереди же, на каменной ограде, через которую я мог
заглянуть внутрь, висели тряпки и циновки, сушившиеся под солнцем.
- Вот здесь, - сказал Дюрок, смотря на черепичную крышу, - это тот дом. Я
узнал его по большому дереву во дворе, как мне рассказывали.
- Очень хорошо, - сказал я, не видя причины говорить что-нибудь другое.
- Ну, идем, - сказал Дюрок, - и я ступил следом за ним во двор.
В качестве войска я держался на некотором расстоянии от Дюрока, а он
прошел к середине двора и остановился, оглядываясь. На камне у одного порога
сидел человек, чиня бочонок; женщина развешивала белье. У помойной ямы
тужился, кряхтя, мальчик лет шести, - увидев нас, он встал и мрачно натянул
штаны.
Но лишь мы явились, любопытство обнаружилось моментально. В окнах
показались забавные головы; женщины, раскрыв рот, выскочили на порог и стали
смотреть так настойчиво, как смотрят на почтальона.
Дюрок, осмотревшись, направился к одноэтажному флигелю в глубине двора.
Мы вошли под тень навеса, к трем окнам с белыми занавесками. Огромная рука
приподняла занавеску, и я увидел толстый, как у быка, глаз, расширивший
сонные веки свои при виде двух чужих.
- Сюда, приятель? - сказал глаз. - Ко мне, что ли?
- Вы - Варрен? - спросил Дюрок.
- Я - Варрен; что хотите?
- Ничего особенного, - сказал Дюрок самым спокойным голосом. - Если здесь
живет девушка, которую зовут Молли Варрен, и если она дома, я хочу ее
видеть.
Так и есть! Так я и знал, что дело идет о женщине, - пусть она девушка,
все едино! Ну, скажите, отчего это у меня было совершенно непоколебимое
предчувствие, что, как только уедем, явится женщина? Недаром слова Эстампа
"упрямая гусеница" заставили меня что-то подозревать в этом роде. Только
теперь я понял, что угадал то, чего ждал.
Глаз сверкнул, изумился и потеснился дать место второму глазу, оба глаза
не предвещали, судя по выражению их, радостной встречи. Рука отпустила
занавеску, кивнув пальцем.
- Зайдите-ка, - сказал этот человек сдавленным ненатуральным голосом, тем
более неприятным, что он был адски спокоен. - Зайдите, приятель!
Мы прошли в небольшой коридор и стукнули в дверь налево.
- Войдите, - повторил нежно тот же спокойный голос, и мы очутились в
комнате. Между окном и столом стоял человек в нижней рубашке и полосатых
брюках, - человек так себе, среднего роста, не слабый, по-видимому, с
темными гладкими волосами, толстой шеей и перебитым носом, конец которого
торчал как сучок. Ему было лет тридцать. Он заводил карманные часы, а теперь
приложил их к уху.
- Молли? - сказал он. Дюрок повторил, что хочет видеть Молли. Варрен
вышел из-за стола и стал смотреть в упор на Дюрока.
- Бросьте вашу мысль, - сказал он. - Оставьте вашу затею. Она вам не
пройдет даром.
- Затей у меня нет никаких, но есть только поручение для вашей сестры.
Дюрок говорил очень вежливо и был совершенно спокоен. Я рассматривал
Варрена. Его сестра представилась мне похожей на него, и я стал угрюм.
- Что это за поручение? - сказал Варрен, снова беря часы и бесцельно
прикладывая их к уху. - Я должен посмотреть, в чем дело.
- Не проще ли, - возразил Дюрок, - пригласить девушку?
- А в таком случае не проще ли вам выйти вон и прихлопнуть дверь за
собой! - проговорил Варрен, начиная тяжело дышать. В то же время он
подступил ближе к Дюроку, бегая взглядом по его фигуре. - Что это за
маскарад? Вы думаете, я не различу кочегара или матроса от спесивого идиота,
как вы? Зачем вы пришли? Что вам надо от Молли?
Видя, как страшно побледнел Дюрок, я подумал, что тут и конец всей
истории и наступит время палить из револьвера, а потому приготовился. Но
Дюрок только вздохнул. На один момент его лицо осунулось от усилия, которое
сделал он над собой, и я услышал тот же ровный, глубокий голос: - Я мог бы
ответить вам на все или почти на все ваши вопросы, но теперь не скажу
ничего. Я вас спрашиваю только: дома Молли Варрен?
Он сказал последние слова так громко, что они были бы слышны через
полураскрытую в следующую комнату дверь, - если бы там был кто-нибудь. На
лбу Варрена появился рисунок жил.
- Можете не говорить! - закричал он. - Вы подосланы, и я знаю кем - этим
выскочкой, миллионером из ямы! Однако проваливайте! Молли нет. Она уехала.
Попробуйте только производить розыски, и, клянусь черепом дьявола, мы вам
переломаем все кости.
Потрясая рукой, он вытянул ее свирепым движением. Дюрок быстро взял руку
Варрена выше кисти, нагнул вниз, и... и я неожиданно увидел, что хозяин
квартиры с яростью и мучением в лице брякнулся на одно колено, хватаясь
другой рукой за руку Дюрока. Дюрок взял эту другую руку Варрена и тряхнул
его - вниз, а потом - назад. Варрен упал на локоть, сморщившись, закрыв
глаза и прикрывая лицо.
Дюрок потер ладонь о ладонь, затем взглянул на продолжавшего лежать
Варрена.
- Это было необходимо, - сказал он, - в другой раз вы будете осторожнее.
Санди, идем!
Я выбежал за ним с обожанием, с восторгом зрителя, получившего высокое
наслаждение. Много я слышал о силачах, но первый раз видел сильного
человека, казавшегося не сильным, - не таким сильным. Я весь горел, ликовал,
ног под собой не слышал от возбуждения. Если таково начало нашего похода, то
что же предстоит впереди?
- Боюсь, не сломал ли я ему руку, - сказал Дюрок, когда мы вышли на
улицу.
- Она срастется! - вскричал я, не желая портить впечатления никакими
соображениями. - Мы ищем Молли?
Момент был таков, что сблизил нас общим возбуждением, и я чувствовал, что
имею теперь право кое-что знать. То же, должно быть, признавал и Дюрок,
потому что просто сказал мне как равному: - Происходит запутанное дело:
Молли и Ганувер давно знают друг друга, он очень ее любит, но с ней что-то
произошло. По крайней мере на завтрашнем празднике она должна была быть,
однако от нее нет ни слуха ни духа уже два месяца, а перед тем она написала,
что отказывается быть женой Ганувера и уезжает. Она ничего не объяснила при
этом.
Он так законченно выразился, что я понял его нежелание приводить
подробности. Но его слова вдруг согрели меня внутри и переполнили
благодарностью.
- Я вам очень благодарен, - сказал я как можно тише.
Он повернулся и рассмеялся: - За что? О, какой ты дурачок, Санди! Сколько
тебе лет?
- Шестнадцать, - сказал я, - но скоро будет уже семнадцать.
- Сразу видно, что ты настоящий мужчина, - заметил он, и, как ни груба
была лесть, я крякнул, осчастливленный свыше меры. Теперь Дюрок мог, не
опасаясь непослушания, приказать мне обойти на четвереньках вокруг залива.
"Едва мы подошли к углу, как Дюрок посмотрел назад и остановился. Я стал
тоже смотреть. Скоро из ворот вышел Варрен. Мы спрятались за утлом, так что
он нас не видел, а сам был виден нам через ограду, сквозь ветви. Варрен
посмотрел в обе стороны и быстро направился через мостик поперек оврага к
поднимающемуся на той стороне переулку.
Едва он скрылся, как из этих же ворот выбежала босоногая девушка с
завязанной платком щекой и спешно направилась в нашу сторону. Ее хитрое лицо
отражало разочарование, но, добежав до угла и увидев нас, она застыла на
месте, раскрыв рот, потом метнула искоса взглядом, прошла лениво вперед и
тотчас вернулась.
- Вы ищете Молли? - сказала она таинственно.
- Вы угадали, - ответил Дюрок, и я тотчас сообразил, что нам подвернулся
шанс.
- Я не угадала, я слышала, - сказала эта скуластая барышня (уже я был
готов взреветь от тоски, что она скажет: "Это - я, к вашим услугам"), двигая
перед собой руками, как будто ловила паутину, - так вот, что я вам скажу: ее
здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей сестры. Идите,
- девица махнула рукой, - туда по берегу. Всего вам одну милю пройти. Вы
увидите синюю крышу и флаг на мачте. Варрен только что убежал и уж наверно
готовит пакость, поэтому торопитесь.
- Благодарю, добрая душа, - сказал Дюрок. - Еще, значит, не все против
нас.
- Я не против, - возразила особа, - а даже наоборот. Они девушкой вертят,
как хотят; очень жаль девочку, потому что, если не вступиться, ее слопают.
- Слопают? - спросил Дюрок.
- А вы не знаете Лемарена? - вопрос прозвучал громовым упреком.
- Нет, не знаем.
- Ну, тогда долго рассказывать. Она сама расскажет. Я уйду, если меня
увидят с вами...
Девица всколыхнулась и исчезла за угол, а мы, немедленно следуя ее
указанию, и так скоро, как только позволяло дыхание, кинулись на ближайший
спуск к берегу, где, как увидели, нам предстоит обогнуть небольшой мыс - в
правой стороне от Сигнального Пустыря.
Могли бы мы, конечно, расспросив о дороге, направиться ближайшим путем,
по твердой земле, а не по скользкому гравию, но, как правильно указал Дюрок,
в данном положении было невыгодно, чтобы нас видели на дорогах.
Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а
ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что иду берегом. На гравии
бежали, шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине
пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю
крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет
известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал: - Эстамп
потерпит: то, что впереди нас, - важнее его. - Однако, как вы увидите
впоследствии, с Эстампом вышло иначе.
IX
За мысом ветер стих, и я услышал слабо долетающую игру на рояле, - беглый
мотив. Он был ясен и незатейлив, как полевой ветер. Дюрок внезапно
остановился, затем пошел тише, с закрытыми глазами, опустив голову. Я
подумал, что у него сделались в глазах темные круги от слепого блеска белой
гальки; он медленно улыбнулся, не открывая гл