егодяев и убийц,  как эти
Вульфламы,  так,  что ли?  Нет,  Свен,  лучше быть пиратом.  Мы  будем
охотиться за волками на море,  Свен.  Мы сделаем хорошее дело. Поможем
горожанам Штральзунда.  Объявим Вульфламу войну.  Разве это бесчестно,
Свен?   Бесчестно   было  бы  оставлять  их  поступки  безнаказанными.
Бесчестно было бы подчиняться им, как этот Штуве!
     - Ну,  а  что  же  делать  со  Штуве?  - спросил Свен,  уже почти
соглашаясь.
     - Мы  сразу  же  отомстим  за Старика Хайна:  Штуве будет вынесен
приговор по морскому обычаю и закону.  - И так как Свен молчал,  Клаус
убеждал его все настойчивее и горячее.  - Лучше уж я умру, чем пойду в
Штральзунд, чтобы Вульфлам ослепил меня и выбросил вон.
     - Матросы  должны  быть  с нами,  - сказал Свен.  - Все ненавидят
Штуве.  Никто не ждет добра от  стражников,  которых  к  нам  подослал
Вульфлам.
     - Не будем терять времени,  Свен, - подгонял Клаус. - Ах, если бы
Старик Хайн был жив! Если бы он был сейчас вместе с нами!

     Они оставили  гавань  Стокгольма,  вышли  в открытое море и взяли
курс на Готланд.  Киндербас познакомил с их замыслом надежных матросов
и  встретил  полное  одобрение.  Свен,  который хотел привлечь на свою
сторону капитана,  не  достиг  успеха:  Хенрик  не  хотел  становиться
пиратом.  У него в Штральзунде были жена и ребенок, и он опасался, что
они могут за это поплатиться.  Нет,  он ничего и слышать  не  хочет  о
бунте  и  надеется  на  милость Вульфлама.  Свен опасался,  что Хенрик
попытается  предупредить  стражников  и  те  закуют  его  в  цепи.  Он
посоветовался  с  Клаусом,  и  оба  решили,  что времени терять больше
нельзя.
     Была тихая ночь. Море как будто спало. Безжизненно висели паруса.
Когга едва двигалась.  Свен заступил на вахту,  но тотчас же, как было
заранее  решено,  его  заменил  у  руля  Киндербас.  Двадцать матросов
получили оружие.  Свен взял на себя руководство. Они бросились в каюту
капитана и, против ожидания, наткнулись на бодрствующих стражников.
     - В чем дело? - крикнул один из них и схватился за меч.
     Свен и  Клаус надеялись без борьбы справиться со стражниками,  но
разговоры были уже ни к чему:  в тесном помещении завязалась  жестокая
схватка.  Свен  был  ранен  мечом в шею.  Ударом алебарды Клаус сразил
нападающего.  Сопротивление  двух  других  стражников  после  яростной
борьбы  было  сломлено,  их  связали,  но  и  четверо  матросов лежали
окровавленные на полу каюты.  Капитан  Хенрик  выскочил  на  палубу  и
потребовал  прекратить  насилие,  но был сбит с ног одним из матросов.
Патер Бенедикт с поднятыми руками бросился между сражающимися,  но был
схвачен и заперт в свою каюту. Киндербас стоял у руля и с лихорадочным
возбуждением следил за исходом схватки. Вдруг он крикнул:
     - Олдермен! Вон идет олдермен!
     Все обернулись.  Медленными  шагами  с  носовой  палубы   к   ним
направлялся Штуве. В один миг он оценил события, смертельно побледнел,
но сохранил самообладание.  Восставшие позволили  ему  подойти.  Стало
совершенно  тихо.  Все смотрели на олдермена.  Тот начал говорить.  Он
одобрил свершившееся и сказал,  что готов выполнить все, что ему будет
предложено.
     - Связать его, - приказал Клаус.
     Матросы не  решались.  Штуве  не  проявлял  враждебных намерений,
стоит ли его связывать?
     - Связать  его!  -  еще  раз  крикнул Клаус и выхватил у стоящего
рядом матроса меч, принадлежавший раньше стражнику.
     Штуве не сопротивлялся и позволил себя связать.
     Тяжело раненный,  умер Свен.  Когда мертвые  были  преданы  морю,
Клаус  вернулся  в  каюту  капитана.  Смерть  Свена была самой тяжелой
утратой.  Клаус остался теперь совсем один.  Ему так будет не  хватать
отеческой  дружбы  этого  умудренного  жизнью,  знающего  мир  и  море
человека. Рулевой Свен и оружейник Хайн мертвы. Клаус словно во второй
раз осиротел.  И это в то время, когда он хочет поднять пиратский флаг
и на свой  страх  и  риск  вступить  в  борьбу  против  могущественных
патрициев.
     Матросы собрались на корме.  Когда Клаус вышел к ним, его решение
созрело,  и  он  скорее  бы решился умереть,  чем отказаться от своего
выбора.  Он рассказал матросам, что за время их отсутствия произошло в
Штральзунде:
     - Вы  все  знаете  Вульфламов.   Насколько   они   могущественны,
настолько  они и ненасытны,  как волки.  Отныне моя жизнь имеет только
один смысл: смерть Вульфламам!
     - Смерть Вульфламам! - закричали матросы.
     - Привести пленника!  - приказал Клаус.  - По морскому обычаю  мы
вынесем ему приговор.
     Со скованными за спиной  руками,  бледный,  но  сохраняющий  свой
невозмутимый вид, поднялся Штуве по трапу. Он встал в круг матросов. В
его спокойном взгляде, обращенном к Клаусу, не было страха.
     - Олдермен Иоганн Штуве,  - начал Клаус допрос,  - ты видел Дрезе
во время смены вахты на кормовом трапе?
     - Cui bono! - ответил Штуве.
     - Ты видел у Дрезе в руках железный  штырь  и  ты  знал  или,  по
крайней мере, догадывался, что он задумал?
     - Cui bono!
     - Ты умолчал об этом, когда судили Хайна.
     - Cui bono!
     - Потом  ты  еще  раз  потихоньку  вернулся  на  среднюю палубу и
выбросил за  борт  штырь,  который  оставался  там  как  свидетельство
злодейского намерения Дрезе.
     - Cui bono!
     Обвиняемый явно   издевался   над  Клаусом,  не  поддавался  ему,
показывая, что не страшится смерти.
     - И   так  как  ты  умолчал  об  этом,  ты  виновен  в  вынесении
несправедливого приговора Хайну Виттлину,  который, как это тебе точно
известно, только защищался.
     - Cui bono!
     - Тебе представляется последнее слово, что ты можешь еще сказать?
     На лице Иоганна Штуве появилась гримаса,  он спокойно смотрел  на
окружающих и молчал.
     Клаус еще раз предложил ему говорить.
     К олдермену  подошел  патер Бенедикт,  но тот,  предупреждая его,
произнес:
     - Cui bono!
     Совершенно прямо, не сгибаясь, стоял он, хотя у него уже не могло
быть  никаких  сомнений  в  том,  что его ожидает.  И это мужественное
поведение произвело впечатление на некоторых матросов.  Вокруг  Клауса
поднялся шумок. Он заметил это и громко крикнул:
     - Ты убийца Хайна Виттлина!
     - Cui bono! - прокричал в ответ так же громко Штуве.
     Не Штуве, а Клаус побледнел, но твердым голосом объявил:
     - Я приговариваю тебя к смерти за то, что по твоей вине пострадал
невинный Хайн Виттлин!
     - Cui bono! - ответил Штуве, и это прозвучало как согласие.
     Патер Венедикт подошел к Клаусу.
     - Я  уважаю  ваши  чувства  к  несчастному  другу,  но  будьте же
милосердны!
     - Бог судья, не я! - возразил Клаус.
     - Именно так,  - воодушевился святой отец.  -  Поэтому  и  будьте
милосердны!
     - Спасай же его душу! - отрезал Клаус и отвернулся.
     Патер понял намек, замолчал и сложил руки.
     Штуве привязали к доске и сбросили в море.
     Его последним   словом   было   дикое,   наполненное  ненавистью,
угрожающее:
     - Cui bono!


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

ЗНАМЕНИТЫЙ ПИРАТ

БРАТЬЯ ВИТАЛЬЕРЫ

     Королева Дании Маргарет принимала в  своем  замке  Фредериксборге
посланцев шведского дворянства;  ей предлагали регентство над Швецией.
Таким образом,  предстояло исполниться чаяниям сколь хитрой,  столь  и
тщеславной  королевы;  три северные страны:  Дания,  Норвегия и Швеция
должны были объединиться под ее скипетром. Опекунша своего сына Олафа,
она  получила  от  его отца Вальдемара IV ослабленное государство:  на
севере господствовали ганзейские  города.  Теперь  Маргарет  надеялась
объединенными   усилиями   Норвегии   и  Дании  освободить  Швецию  от
хозяйничавшей в ней Ганзы.  Где умом,  а где хитростью,  шаг за шагом,
без  излишней поспешности,  без особого нажима,  но не упуская из виду
цели, вела она наступление.
     На севере, как и повсюду в те времена, яд, кинжал и изгнание были
средствами,  с  помощью  которых  благородные  господа  утверждали   и
распространяли свое господство. Все решала сила. Властителей отравляли
ближайшие родственники,  их убивали в  постели,  завлекали  в  засады,
навеки  заточали  в  темницы.  Народ попадал под власть то одного,  то
другого одержавшего верх коронованного грабителя и  отравителя.  Знать
брала на службу отчаяннейших разбойников,  поощряла пиратство, лишь бы
только ослабить своих соперников. В борьбе против могущественной Ганзы
королева  Дании  прибегла к помощи балтийских пиратов,  открыв для них
свои гавани и скупая добычу.  Позднее пиратов,  которые называли  себя
"свободными солдатами моря", стали вербовать себе на службу ганзейские
города Висмар и Росток,  чтобы заручиться их поддержкой в войне против
Дании.
     И когда  мартовским  днем  1388  года  шведские   государственные
советники,  среди  которых  был  и могущественный наместник Бо Ионссон
Грипс из Грипсхольма,  обратились к королеве  Маргарет  с  просьбой  о
защите   от  непрестанно  усиливающегося  давления  Ганзы  и  герцогов
Мекленбургских, она обещала им помощь и защиту.
     В последовавшей  за  этим  войне Альбрехт Мекленбургский - король
Швеции - потерпел полнейший разгром при Фальчепинге.  Шведская знать и
голштинские  графы  тут  же  на  поле битвы перешли на сторону датчан.
Альбрехт   Мекленбургский   и   его   сын   были   взяты    в    плен,
королева-победительница  увенчала  их шутовскими колпаками и бросила в
башню замка Линдхольм:  Маргарет,  правившая Данией и Норвегией, стала
править   и  Швецией.  Только  один  город  -  Стокгольм  -  продолжал
сопротивление.  Под предводительством молодого Иоганна Мекленбургского
и  при  поддержке многочисленных проживающих в городе немцев все атаки
датчан были отбиты.  За шведскую столицу  разгорелась  продолжительная
ожесточенная  борьба,  и  пока  Маргарет  не владела этим городом,  ее
господство над Швецией было весьма сомнительным.
     Герцоги Мекленбургские,    родственники   плененного   Альбрехта,
призвали своих вассалов на борьбу  против  Дании,  за  освобождение  и
восстановление   на   престоле   шведского  короля  из  мекленбургской
династии.  Они собрали войско,  заставили свои города Висмар и  Росток
оказать  им  поддержку и по военным обычаям призвали на помощь пиратов
Балтийского моря,  выдали  им  каперские  грамоты,  предоставив  право
своими  силами  и  средствами  действовать  против  Дании  и  снабжать
осажденный Стокгольм провиантом.

     Капитан Клаус и его  товарищи  вели  полную  опасности  свободную
жизнь  пиратов.  Ни  один  корабль  в  водах  Балтийского  моря не был
гарантирован от их нападения.  Они не уклонялись от схваток и нападали
не только на торговые корабли, когги всех городов мира, но и на тяжело
вооруженные орлоги. (Орлог - военный корабль.)
     "Санкта Женевьева"  и  ее капитан давно уже получили новые имена:
корабль  стал  называться  "Морской  тигр",  потому  что  охотился  за
волками-патрициями,  особенно за штральзундским семейством Вульфламов,
а вот Клаус,  во всех морских сражениях храбрейший из храбрых, получил
свое  новое  имя  отнюдь  не за храбрость.  Храбрость была не столь уж
примечательным признаком:  храбрыми и безрассудно  смелыми  были  все,
трусов  на  пиратских кораблях не терпели.  Но вот умение единым духом
осушить шестилитровый кубок новгородских мореходов,  кубок, который не
мог осилить ни один из матросов на корабле,  кроме капитана,- это была
доблесть! А капитан опрокидывал (по-старонемецки - штертет) этот кубок
(Бекер) прямо в глотку,  вот и прозвали его Бекерштертер,  а уже потом
это прозвище стало звучать как Штертебекер.
     Морской пират  Клаус  Штертебекер был могучим,  статным мужчиной,
капитаном;  он  научился  приказывать  и  все  же  оставался   хорошим
товарищем. Моряки беспрекословно повиновались ему и боготворили его.
     Было ли удивительным,  что не знающий  ни  родителей,  ни  родины
Клаус,  который  хотел  стать моряком,  стал капитаном и предводителем
пиратов?  Нисколько.  Да, он хотел быть капитаном, и капитаном корабля
Германа   Хозанга  стал  бы  с  удовольствием,  но  капитаном  корабля
Вульфлама - никогда. Непривычно и радостно было то, что он наконец сам
себе  господин,  свободный  мореплаватель.  Первые годы он считал себя
мстителем  за  Хозанга,  мстителем  за  всех  предательски  убитых   и
обездоленных друзей - ремесленников,  крестьян. Таким образом, он стал
врагом всех  патрициев.  Потом  он  объединился  с  морскими  пиратами
Михелем  Гедеке  и  Вигбольдом.  И  это означало для него не более чем
ведение каперской войны против патрициев.  И по понятиям того  времени
он  не  был  изгоем,  напротив,  он пользовался уважением,  и народ им
восхищался.
     Жизнь на пиратском корабле была сурова, даже жестока, и все же не
более сурова и жестока, чем жизнь в городах под гнетом патрициев или в
сельской  местности  под  ярмом феодалов.  Люди жили без уверенности в
завтрашнем дне,  каждое проявление свободы жестоко подавлялось.  То  и
дело  пылали  костры  под  стенами  городов.  Палачу  хватало  работы.
Жестокость - вот чем властители держали народ в страхе и  повиновении.
Церковь, став силой, правящей миром, не отставала от светских властей:
проповедников и вожаков она преследовала как  еретиков,  колесовала  и
сжигала их.
     И несмотря  ни  на  что  снова  и  снова   вспыхивали   восстания
отчаявшегося народа.  На более развитом юге Европы - в Италии, в Южной
Германии и в Альпах,  а также на Западе,  во Франции -  эти  восстания
носили  иной  характер,  чем  на  отсталом  в ту пору севере Германии,
потому что на побережье Средиземного моря  и  в  Альпах  были  крупные
торговые   города,   и  горожане  участвовали  в  управлении  ими.  На
малонаселенном севере же, где хотя и начали расти города, но настоящей
централизованной власти не было,  право принадлежало сильному, большие
и малые  светские  и  церковные  властители  распоряжались  по  своему
усмотрению.
     Отважные мятежники,  которые, презирая опасность, упорно боролись
против бесправия и власти господ, оставались на севере разобщенными. И
хотя ими втайне восхищался угнетенный народ, но большой помощи оказать
не мог. Эти мятежники поднимались против, казалось бы, неодолимой силы
и не щадили себя.  То там,  то тут вспыхивали настоящие маленькие,  но
жесточайшие войны.  Побежденным выкалывали глаза или отрубали руки. Их
бросали в темные холодные подземелья, замучивали до смерти, колесовали
или  сжигали на кострах,  и тут уж нечего было рассчитывать на закон и
справедливость;  каждый мог рассчитывать только на самого  себя  и  на
свой меч.
     Взявшись за  меч,  в  борьбе  против  волчьей  жестокости   Клаус
Штертебекер  тоже  не  знал  жалости к врагам.  И все же он никогда не
убивал безродных моряков или свободолюбивых ремесленников;  оставшимся
в   живых   на   разграбленных   кораблях  предоставлялся  выбор:  или
присоединиться к его команде, или убираться на все четыре стороны. Те,
что  оставались,  становились  отчаянными храбрецами и не боялись даже
самого дьявола.
     На пиратском  корабле  жил  мятежный  дух,  страстная ненависть к
патрициям городов,  к феодалам окрестных земель. Но это был слепой дух
анархии и разрушения,  уничтожения врага,  причинения ему ущерба.  Они
хотели быть свободными и ничем  не  связанными,  они  не  хотели  быть
рабами,  рабочим скотом для богатых господ. И то, что они жили за счет
грабежа,  казалось им справедливым,  - они грабили власть имущих,  они
отбирали у них то,  что те нажили грабежом.  В гаванях,  в которых они
продавали награбленное,  они брали в обмен только самое необходимое. А
бедняков,  которые  не имели на плечах даже куртки и ни полупфеннига в
кармане, чтобы купить себе новую, они часто ото всей души одаривали.
     Так и   пошло,   что   пираты   в  глазах  простого  народа  были
благородными и уважаемыми людьми.  И  все  больше  мужчин  уходило  из
городов и деревень,  чтобы присоединиться к пиратам. Недаром говорили:
свободную и радостную жизнь знают только князья, попы и пираты.

     Никогда еще горожане Висмара не видели  в  своих  стенах  столько
людей:  испытанные, закаленные в борьбе и странствиях пираты и те, кто
еще только вступал на этот путь - разорившиеся рыцари и  согнанные  со
своих   полей   крестьяне,  сбежавшие  городские  писари,  недовольные
ремесленники,  моряки,  торговцы,  странствующие  подмастерья,  беглые
монахи   -из   Мекленбурга,Померании.   Люнебурга,   из  Фрисландии  и
Дитмаршена,  с Рейна и Дуная стекались они сюда.  Некоторые  говорили,
что  пришли  защищать  немецкие  интересы  на севере и полны решимости
бороться за город Стокгольм полный немецких торговцев.  Но большинство
было  честнее.  Те  прямо  заявляли,  что  по горло сыты своим рабским
существованием,  что  не  хотят  больше  быть  в  роли  ограбленных  и
униженных  и хотят сами попробовать стать господами и пощипать перья у
великих мира сего.  Но они не хотели называться морскими разбойниками.
Разве  не  были  они  честными  моряками?  Разве  не вели они войну на
стороне мекленбургского герцога и графов вместе с  городами  Висмар  и
Росток?  Разве не вели они войну против датской королевы?  Нет, они не
были обыкновенными пиратами, хотя и занимались каперством. Они открыто
предъявляли  каперский  договор  с мекленбургскими городами.  Они вели
честную войну, и вражеский корабль был для них трофеем, добытым в бою.
Их   и   нельзя   было   называть   пиратами,  морскими  разбойниками,
грабителями. Разве не они снабжали немцев в осажденном Стокгольме всем
необходимым для жизни?  Жизнь по-латыни - вита.  И поэтому называли их
"братья витальеры" или просто  "витальеры".  Тысячи  людей  стремились
попасть  к ви-тальерам;  Висмар,  Росток и Рибниц едва вмещали в своих
каменных стенах толпы этих искателей приключений.
     Мелкие, воинственные   и   жадные   до   добычи   разбойники   из
"благородных"  оставляли  надежные  убежища  и  прибывали  со   своими
пиратскими  кораблями,  чтобы  попытаться  командовать в новой морской
войне.   Звучные   знатные   имена   появились   здесь:   голштинские,
меклен-бургские,  померанские графы,  рыцари и юнкеры:  Марквард Прин,
Боссефон Каланд, Арндт Штюк, Генрих Люхов, Хеннинг Мантойфель и многие
другие.
     - Война датской королеве Маргарет!  - кричали они,  а думали  при
этом: "Добыча! Добыча!.."
     Патрициям мекленбургских городов для ведения войны  против  Дании
пришлось забраться в свои кошельки поглубже,  чем им бы хотелось; надо
было снаряжать, снабжать оружием и всеми припасами пиратские суда. А в
конце  концов  эту свору кормила война,  да и торговцам тоже удавалось
неплохо заработать на  добыче,  получаемой  от  каперов,  для  которых
гавани  Мекленбурга  были  всегда  открыты.  Предводители пиратов в то
время  входили  в  магистраты  городов  и   пользовались   такими   же
привилегиями,  как  и  большие  господа.  (Магистрат  -  здесь - орган
городского самоуправления, совет города.)

     Однажды, в конце лета 1391 года,  когда Висмар кишел витальерами,
которые  хотели  попасть  на  готовые  к походу военные и провиантские
корабли,  три изящных высокобортных когги приблизились  к  гавани.  На
мачтах  их  реяли  известные  всем  морякам,  наводящие ужас пиратские
флаги.  Смелым маневром корабли вошли в гавань. На носу и корме стеной
стояли  суровые,  испытанные в битвах команды с арбалетами,  палицами,
тесаками и мечами в руках.  Все до  пояса  обнаженные,  с  непокрытыми
головами  и  только  один  -  в  панцире и шлеме.  Молча вошли когги в
гавань.  Молча встретили их тысячи теснившихся на молу людей. Раздался
пронзительный  свисток;  с поразительной быстротой были убраны паруса,
брошен якорь, и на берег полетел канат толщиной в руку.
     - Что за корабль?  - сложив рупором руки,  спросил по заведенному
обычаю  комендант  висмарской  гавани,  старый,  бородатый,  одетый  в
кольчугу моряк.
     - "Морской тигр"!  - крикнули с кормы первой когги,