ляться.
  Наконец после длительных мучений мы подъезжаем к ручью. Как только
путешественники утолили жажду, мне приходится спешно мобилизовать свои
познания в хирургии и приступить к делу. У некоторых сильная лихорадка;
другие, напротив, находятся в полной прострации. К счастью, я имею в своем
распоряжении ценное терапевтическое средство, которое составители старой
фармакопеи10, постоянно искавшие экстравагантное снадобье, никогда не
думали прописывать. Я имею в виду воду, успешно заменяющую мази и
припарки, что часто превращают безобидную болячку в неизлечимую рану.
  Итак. я становлюсь главой "полевого госпиталя". Прежде всего надо
установить очередность. У меня пять раненых: трое поселенцев, которых
оставили охранять лагерь, а также Робартс и Сириль. У остальных неопасные
царапины. По моему указанию между четырьмя деревьями горизонтально
натягивается брезент на высоте человеческого роста, чтобы защитить раненых
от солнечных лучей. Под навесом кладем четыре толстых матраца из
непромокаемой ткани, набитых листьями.
  Уложив пациента, я приступаю к первой операции. У одного раненого сломаны
обе кости левого предплечья. Принять решение насчет хода операции
нетрудно: я могу, не причиняя особой боли пациенту, соединить кости с
помощью МакКроули, который мне ассистирует, и наложить из имеющихся
материалов такую повязку, которая привела бы в восторг моего учителя и
друга профессора Берже. Второму раненому копье попало в бедро и сломалось,
а его острие полностью осталось в мышцах. Попытаться вытащить его
бессмысленно, так как острие зазубрено, как пила. Необходимо сделать
надрез с противоположной от раны стороны, найти наконечник и вытащить его.
Для меня это сложная задача, потому что я новичок в хирургии. Бедняга
громко стонет. Наконец мне удалось ухватить пинцетом острие копья и
вытащить его, разумеется, причинив немалую боль страдальцу. И это сделано
как раз вовремя, поскольку кровотечение сильное. Я накладываю четыре слоя
бинта - компресс, пропитанный водой, и кровотечение останавливается.
  У третьего - чудовищное ранение лица, причиненное на знаю чем: то ли
ножом, то ли ударом каменного топора. Обе челюстные кости с правой стороны
лица обнажены. К счастью, наша походная аптечка хорошо укомплектована. Я
нахожу в ней длинные тонкие булавки, наподобие тех, на которые энтомологи
накалывают насекомых. Они помогут мне наложить крестовидный шов,
Легко представить себе, какую боль терпел мой пациент, зная, что при такой
процедуре понадобится не менее одиннадцати булавок, которые втыкаются в
живую плоть на расстоянии примерно двух сантиметров одна от другой.
  Что касается Сириля и Робартса, то тут оперировать гораздо проще, и для
них не так болезненно. Кожа головы менее чувствительна, чем кожа лица и
рук. Мне приходится выбрить волосы вокруг краев раны, которая сшивается
таким же способом.
  Самое трудное сделано. Остается дальнейшее лечение. Оно совсем простое.
Это непрерывное поливание холодной водой, которая служит лучшим средством
против воспаления, наиболее эффективным терапевтическим методом в
серьезных случаях, который ныне применяется всеми хирургами. Холодная вода
обладает тем преимуществом, что оставляет рану в полном покое и позволяет
избежать преждевременного наложения повязки; это очень важно, потому что,
как показывает опыт, контакт с воздухом в первые дни может быть пагубным.
  Поэтому я беру четыре мешка из водонепроницаемой ткани, которые подвешиваю
с помощью шнурка над четырьмя ранеными. Пятый может ходить с больной рукой
на перевязи. Я проделываю в мешках маленькие отверстия, вставляю в них
подобие трубочки из тонкой веточки эвкалипта, из которой удаляю шомполом
сердцевину.
  Наполнив мешки водой из ручья, я регулирую струю, затем, направив на раны
тоненькую струйку, оставляю дежурного, который должен пополнить мешки, как
только вода вытечет.
  Надеюсь, что через четыре дня такого лечения, а может быть, и раньше,
раненые начнут поправляться и мы сможем продолжить путешествие.
  Этот вынужденный отдых, на который нас обрекло несчастье, приключившееся с
нашими товарищами, небесполезен и для других участников экспедиции, а
также для лошадей, как тягловых, так и верховых. В лагере царит оживление,
которое приятно наблюдать. Тут поселенцы чистят карабины, почерневшие от
пороха, там надраивают до блеска чистое оружие или чинят порванную одежду
с ловкостью прилежной хозяйки. Я думал, что только французские солдаты
способны так умело ставить заплаты или штопать мундиры. Теперь я с
удовольствием отмечаю, что и англичане отлично усвоили эти навыки.
  Двадцать четыре часа проходят спокойно, ухудшения здоровья среди больных
тоже не наблюдается. Том отлично за ними ухаживает. Достаточно сказать,
что они начали есть, даже тот, у кого я оперировал щеку. Я не сторонник
диеты, особенно для таких молодцов. Они потеряли много крови, и я стараюсь
поддержать их теми продуктами, которые они в состоянии съесть. Диета
только затягивает лечение и, следовательно, увеличивает плату врачу. Лично
я не хочу никакой другой платы, кроме крепкого рукопожатия, а его я уже
получил,
Но двоих моих пациентов тяготит такое бездействие. Как лучшие
представители армии, они должны были бы подавать пример дисциплины. Ничего
подобного. Они ропщут, хотят встать и готовы рыскать по кустам за дичью. Я
использую весь свой авторитет, чтобы запретить им подниматься. Сириль
ворчит, Робартс тоже выражает неудовольствие.
  - Послушай, - говорит мой босеронец, - как можно вести такую жизнь?
  - А я! - подхватывает Робартс, - Вы думаете, мне тут очень весело? Пусть
мне дадут виски, джина, все равно что. И разрешат снова вести нормальную
жизнь. Ради бога, Б..., позвольте мне проехаться верхом.
  - Немного терпения, друзья. Вы уже делали, что хотели. Вы храбро
сражались, а теперь надо умерить пыл.
  - Как - умерить? - вскричали они одновременно. - Что значит - умерить пыл?
Нам уже вот как хватило спокойствия!
  - Потерпите, - настаиваю я, - Вы ранены. Еще три дня, и вы будете делать
что хотите. Но пока вы подчиняетесь мне. Иначе, дорогие друзья, я пришлю
санитаров, которые заставят вас успокоиться.
  В двадцати шагах от "полевого госпиталя" я сталкиваюсь с двумя девушками,
которые приветливо со мной здороваются.
  Мисс Мэри пожимает мне руку, как принято у англичан.
  - А вы, мисс Келли, - говорю я хорошенькой ирландке, - не хотите
поздороваться со мной за руку?
  - Но, мсье...
  - Признайтесь, что вы на меня сердитесь.
  - Я, мсье? Почему?
  - Конечно, я ничего не знаю, но, может быть, вы считаете, что я не
излечиваю достаточно быстро кое-кого, кто тоже полагает, что время тянется
слишком долго, и отчаянно скучает.
  - О мсье! Если бы я смела...
  - Что бы вы тогда сделали, мисс?
  - Я бы попросила у мисс Мэри разрешения пойти ненадолго к этим
джентльменам.
  - Я не только разрешаю тебе, дорогая Келли, но и хочу спросить мсье Б...,
не можем ли мы обе, не утомляя раненых, побыть там немного.
  - Пожалуйста, я разрешаю. Это единственный способ удержать их от
безрассудства.
  Будучи уверен, что мои предписания теперь будут выполняться, я иду к
повозке, в которой находится мое оружие, беру ружье, охотничьи патроны и
четыре боевых - кто знает, что может приключиться! Затем отвязываю
Мирадора и зову Тома, который, увидев, что я снаряжен для охоты, делает то
же самое.
  Уже в течение нескольких дней происходит нечто странное, какая-то чехарда
в отношениях. Сириль, продолжая любить меня по-братски, теперь всецело
подчиняется Робартсу. Том по-прежнему питает к своему хозяину - майору -
фанатичную привязанность, а между тем постоянно ходит за мной по пятам.
  Никто и не думает сетовать по этому поводу, ибо отношения наши стали более
близкими после пережитых вместе опасностей. Но эта симпатия особенно
сильна между теми, кем владеют одинаковые чувства, и поэтому Робартс и
Сириль, два простодушных гиганта с любящими сердцами, стали неразлучны так
же, как ваш покорный слуга и Том, старый туземный неграмотный врачеватель,
прирожденный колдун Австралийского континента.
  Я делаю знак МакКроули, который понимает меня с полуслова, и мы втроем
отправляемся на охоту, вооруженные, однако, как для войны.
  - Эй, господа! Куда это вы направились? - окликает нас сэр Рид.
  - Собираемся одним выстрелом убить двух голубых журавлей, сэр.
  - Выход из лагеря запрещен, господа.
  - Но, сэр, мы же не в одиночку.
  - Пожалуйста, не возражайте, господа дилетанты. Вы должны получить
разрешение на выход и взять с собой четырех человек.
  Мы опускаем головы как провинившиеся школьники. Том пытается спасти
положение, приводя свои доводы,
  - Мастер, они ушел, далеко, назад, еще солнце.
  - Ты с ума сошел, старина. Аборигены, возможно, находятся в ста шагах. Так
что компания не помешает, не так ли?
  - Конечно, сэр.
  - Фрэнсис, - позвал скваттер канадца, - сопровождайте этих господ и
возьмите с собой еще трех человек.
  - С удовольствием, метр! - ответил бесстрашный канадец.
  - Мсье, - обратился он ко мне, - я счастлив получить возможность
поговорить с вами по-французски. Я ведь из Квебека.
  - Значит, вы любите Францию? - спросил я, протягивая ему руку, которая
исчезла в его огромной ладони.
  - Да, мсье, - отвечает он по-французски. - Мы там все в душе французы.
  - Ну что ж, дорогой соотечественник, на охоту! Мы еще успеем наговориться,
Менее чем через час мы очутились в земном раю для охотников. Куда ни глянь
- мириады птиц со сверкающим оперением, яркие, как фейерверк, они улетают
от нас, шумно взмахивая крыльями. Стада кенгуру, порой насчитывающие более
трехсот особей, удаляются огромными скачками, унося малышей в сумках.
  Мирадор бегает, вертится, носится, высунув язык, он радостно возбужден.
  - Эй, пес, что ты там нашел? Отлично, Мирадор, отлично, умница!
  Собака издает глухое рычание, шумно вдыхает воздух. Ее черный нос
подрагивает, уши встают и опускаются, как будто она призывает слух на
помощь обонянию. Значит, здесь прошел зверь. Мирадор рвется вперед,
ускоряя бег...
  - Молодец, Мирадор! Давай! Молодец, пес!
  Под оглушительные крики попугаев я продвигаюсь шаг за шагом,
заинтригованный, держа палец на курке. И вот до меня доходит волна
воздуха, пропитанная характерным запахом зверя, который я прекрасно
различаю. Это похоже на запах лисицы, только более резкий, ближе к запаху
животных, именуемых вонючками11.
  Вскоре Мирадор загоняет какое-то животное в заросли гелиотропов, где оно
бьется и хрипит, чувствуя свой конец, бросается вперед, потом отступает
назад. Мне это начинает надоедать.
  - Пиль, Мирадор, пиль! - кричу я.
  Собака делает рывок. Мы следуем за ней, но, к нашему удивлению, Мирадор
вдруг останавливается и начинает с остервенением лаять на удивительное
животное величиной с кошку, которое передвигается или прыжками, как жаба,
или ползет, как летучая мышь.
  Животное издает странный крик, похожий на воронье карканье, а затем тяжело
взлетает более чем на пятьдесят метров, поддерживаемое крыльями без
перьев, и усаживается на ветке камедного дерева.
  Мы открываем огонь, но без особого успеха. Наши ружья заряжены мелкой
дробью, может быть, в этом все дело. Перезаряжаем ружья на более крупную
дробь и все вместе, держа пальцы на курках, крадемся к дереву, на котором
сидит, свесив хвост и вцепившись когтями в ветку, летающее четвероногое.
Однако хитрая бестия не ждет, пока мы приблизимся: она снова взлетает,
расправив, сколько можно, свои неуклюжие крылья.
  Шлепая перепончатыми крыльями, животное достигает высоты по меньшей мере
150 метров. Оно уже явно устало и тяжело опускается на ветку, вцепляется в
нее и крепко держится, несмотря на то, что та прогнулась и сильно качается.
  Теперь дело за нами.
  Звучит выстрел, и животное падает с легким шумом.
  - Вот чудеса! - восклицает МакКроули. - Как оно приспособлено к полету:
ведь хвост служит ему рулем. Черт побери! Да у этого животного сумка на
животе, а в ней два детеныша. Как, по-вашему, мсье ученый, именуется это
животное?
  - Увы! - говорю я растерянно. - Такое я вижу впервые. Однако некоторые
авторы, если не ошибаюсь, называют его галеопитеком, что по-гречески
означает примерно "летающая кошка".
  - Давайте-ка попробуем это животное, - плотоядно смотрит на "кошку"
голодный МакКроули.
  - Браво! А где?
  - Прямо здесь. Вот ручеек и попугаи, которых можно через несколько минут
подстрелить и поджарить. А зеленый ковер послужит нам скатертью.
  Сказано - сделано. Костер разожжен, дичь жарится, потрескивая, и немного
времени спустя мы усиленно работаем челюстями.
  Несмотря на полную безвредность жидкости, добытую из ручья, нас охватывает
приятная истома, и мы следим сонными глазами за спиралью дымка от сигары.
  Канадец Фрэнсис складывает охотничий нож, лезвие которого убирается со
щелчком. Прежде чем кто-либо из нас отдает себе отчет в том, что он
собирается сделать, мы видим, как он вдруг вскакивает и, расставив длинные
ноги, посылает пулю из карабина в сторону ручья.
  - Попал! Теперь не уйдешь! Ах, разбойник, на этот раз ты не уйдешь от
меня! - закричал Фрэнсис, сияя.
  - Кого вы подстрелили?
  - Мсье Б..., - восклицает канадец, - я убил его для вас.
  - Но кого?
  - Орниторинхуса12!
  - Вы убили Орниторинхуса?
  - Уверен в этом. Посмотрите на кровавый след, который тянется за ним.
  Действительно, мы видим широкую красную полосу, ведущую к ручью, на
поверхности которого булькают пузырьки.
  - Подождите, сейчас он сам всплывет. Тогда его и возьмем. Ручаюсь.

  Кроме канадца и старого аборигена, никто из нас никогда не видел ничего
подобного.
  Канадец оказался прав. Проходит с полминуты, и мы видим, как животом вверх
всплывает самое удивительное животное из всех существующих.
  Хотя теоретически я знаю строение и необычную анатомию этого животного,
все равно не спеша рассматриваю его. Остальные охотники разделяют мое
любопытство, ибо, кроме канадца и старого австралийца, никто из нас
никогда не видел ничего подобного.
  Мы поворачиваем его из стороны в сторону и все более громко выражаем свое
удивление.
  Первое сообщение, полученное в Европе об этом необычном четвероногом
животном, вызвало всеобщее негодование ученых всех стран. По какому праву
это животное, не имеющее никакого "гражданского статуса", пытается
опровергнуть все классификации? Слишком поздно оно появилось, и тем хуже
для него! Все места уже заняты.
  И вообще, к какому виду его отнести, как назвать? К птицам его не
причислишь, ибо оно не летает. У него есть четыре лапы для того, чтобы
бегать и плавать, есть и сосцы, чтобы кормить детенышей, значит, его можно
отнести к четвероногим? Но как тогда быть с перепончатыми лапами и утиным
носом? И в довершение всего его самка откладывает яйца!..
  Отчаявшись найти решение этой трудной проблемы, ученые единственный раз
дружно расписались в своем неведении и единогласно решили, что такого
австралийского животного попросту не существует.
  Однако то, что происходило в другом полушарии, не имело никакого значения
для самого животного. Самки продолжали откладывать яйца и заботливо питать
молоком свое потомство.
  Если решение ученых не тревожило покой животного, то австралийские
колонисты, не желая слыть обманщиками и справедливо возмутившись
оскорблением, нанесенным одному из обитателей их новой родины, решили
проучить скептиков. В один прекрасный день зоологи Европы остолбенели,
узнав, что два скваттера, приехавшие в Глазго, привезли с собой шесть
прекрасно законсервированных экземпляров этого животного, существование
которого не признавал ученый мир.
  Оживленно беседуя на эту тему, мы вернулись в лагерь с превосходной
добычей, которая, можете мне поверить, была весьма желанной, поскольку уже
три дня члены экспедиции питались исключительно консервами.
  Я боялся, что мой бедный Сириль, оставшийся в "полевом госпитале", узнав о
наших подвигах, пошлет к черту свою рану. Вовсе нет, он сияет, нисколько
не сожалея о том, что не сделал ни одного выстрела. По-моему, он даже
благословляет свое ранение, ибо оно обеспечило ему свидание с милой Келли.
Ну что ж, мой герой, все прекрасно, подождем завершения экспедиции, и все
это может закончиться, как в романе.
  Я же тщательно почистил свое ружье, а потом принялся свежевать добытого
утконоса. Благодаря захваченному с собой запасу мыла, содержащего мышьяк,
мне удается сохранить шкуру животного в прекрасном состоянии. Хочется
привезти ее домой, где она хорошо будет смотреться в большом стеклянном
шкафу с трофеями охотника-натуралиста.


                                  Глава Х


  - Двадцать три с половиной градуса южной широты и сто тридцать пять
градусов восточной долготы. - объявил майор, определявший наше
местонахождение. - Господа, мы пересекаем тропик Козерога.
  - Спасибо, майор, - сказал МакКроули, растянувшись под квадратным куском
парусины, прикрепленным к четырем большим деревьям, не отбрасывающим тени.
- Хронометр так же, как и солнце, сообщает нам, что сейчас полдень, не так
ли? Мы шли с трех часов ночи и проделали примерно семь-восемь французских
лье.
  - Превосходно, - ответил старый офицер. - Мы пробудем здесь до завтра.
Слава богу, со времени схватки с аборигенами мы значительно сократили
расстояние, отделяющее нас от цели.
  - И, к счастью, без помех.
  - Если бы, мой лейтенант, - сказал Сириль, обращаясь к МакКроули, как
всегда, официально, - мы каждый раз сталкивались с аборигенами, которые
хотят насадить нас на вертела или рассечь нам головы своим каменным
оружием, то это было бы пренеприятно.
  - Я вполне разделяю ваше мнение, дорогой охотник, и до сих пор с
содроганием вспоминаю о встрече с аборигенами. Да, горячая была схватка!
  - Бедняги! И почему только они ведут себя подобным образом по отношению к
таким людям, как мы, которые и мухи-то не обидят.
  - Да, вы, французы, - филантропы. Но, дорогой друг, когда делают омлет,
разбивают яйца. Если хочешь колонизировать страну, нельзя останавливаться
ни перед чем. Лучше убить каннибалов, которые хотят помешать другим
попасть в этот рай, чем быть убитыми ими.
  - Минуточку, мой лейтенант! Я бы предпочел, чтобы меня мучила боль, чем
пролить кровь ближнего.
  - Благодаря заботам нашего друга мы уже на ногах, наши раны зажили, мы
прошли триста километров после того злополучного дня, который мог быть
нашим последним днем, - вмешался Робартс. - Еще одна неделя, и мы завершим
путешествие. Так забудем же этот кошмар и простим несчастных, которые -
увы! - более невежественны, чем виновны.
  Сам МакКроули был олицетворением тех английских филантропов, которые
препятствуют торговле чернокожими и поддерживают эмиграцию китайских кули,
а будучи членами Общества против злоупотребления спиртными напитками и
табаком, экспортируют колоссальное количество крепких ликеров и опиума. В
Европе они возражают против смертной казни и требуют лучших условий
содержания для заключенных, но преследуют без сожаления коренных жителей
своих колоний.
  Сириль бесконечно великодушен и храбр от природы. Он добр по натуре и
делает добро без раздумья, как ньюфаундленд, главная функция которого -
спасать. Это характерный тип необразованного, но истого француза с
примесью свойств потомственного босеронца.
  МакКроули - английский патриот, фанатически любящий свою страну, но эта
любовь кончается там, где не развевается британский флаг.
  Сириль же безотчетно и без всяких различий распространяет свою любовь на
все существа, обитающие на земле.
  Разговор оборвался, и каждый постепенно впал в дремотное состояние. Под
деревьями с пыльно-серыми листьями было жарко, как в домне. Часовые,
опершись на ружья, отчаянно боролись со сном.
  Прошел едва лишь час, как вдруг собаки начали то унывно завывать, то
отрывисто и приглушенно лаять - они почуяли приближающуюся неведомую
опасность. Неужели снова придется отбиваться от аборигенов?
  Но что это творится с собаками? Они словно взбесились! Какие адские
завывания! Эй, Брико, Мирадор, мол